На южном фронте без перемен - Яковенко Павел Владимирович

«Надо посмотреть, есть ли кто на посту?» — подумал я. — «А то вообще нюх потеряли».

У меня было три расчета, так что времени на ночное дежурство каждому доставалось не так уж и много. А если еще учесть, что бойцам и днем-то делать было, прямо скажем, нечего, то постоять на часах они могли и без особых затруднений. Так что никаких послаблений я им давать не собирался.

Конечно, впереди стояла пехота Бандеры, и я ни минуты не сомневался, что у Степана часовые несут службу как надо. И тем не менее.

Я со вздохом открыл кабину. Выпрыгнул, под ногами чавкнула грязь. Вообще-то, что садиться в «шишигу», что высаживаться — одинаково неудобно. Но я уже столько раз это все проделывал, что выполнял этот гимнастический трюк не задумываясь — одним стремительным движением. Кстати, если движение не будет достаточно стремительным, в кабину хрен попадешь.

Обогнув кузов, я откинул полог, и присмотрелся. Было темно, все спали.

— Боев, — негромко, но внушительно позвал я. — Боев!

В самом углу кто-то завозился.

— Я тут, — отозвался сержант.

— Боев, кто сейчас должен стоять?

— Адамовский расчет должен, — сонным голосом ответил мне Боев. И снова затих.

Надо было идти к другой машине. По дороге я прошел вдоль минометов. Никого. Спят, падлы!

Теперь я откинул полог у другой машины.

— Адамов! — крикнул я в темноту.

Там молчали. Притворялись.

— Адамов! — уже громче позвал я командира расчета. — Сейчас залезу к вам и начну бить все подряд. Я вас, блин, не трогаю, но это не значит, что на меня можно забить.

Лезть мне, слава Богу, не пришлось. Я, честно говоря, брал на понт. Я даже не знал, чем их бить-то, раз обещал. Разве что прикладом от автомата? Так у меня складной, еще сломается, не дай Бог! У нас тут недавно предохранитель от двойного заряжания сломался, так я полночи просидел, так ничего и не смог сделать. Согнули бойцы какую-то пружину, уж не знаю как ухитрились, и как я ее не пытался распрямить, все не так получалось. В конце — концов, я бросил предохранитель в бардачок, и сказал расчету Абрамовича: «Ну, теперь пеняйте на себя. Коли две мины сразу забросите в ствол, то домой вас отправят в виде полуфабрикатов». Не знаю, проняло или нет. По их грязным лицам ничего не поймешь…

Адамов высунулся наружу.

— Так Боев же должен стоять! — сказал он.

Так, начинается.

— Он мне только что сказал то же самое в отношении тебя, — злобно прошипел я. — Хорошо. Сейчас я поднимаю все расчеты, и начинаем немедленно разбираться, кто сейчас должен быть на позиции.

Это подействовало. Разбираться затем с самим Боевым Адамову совсем не хотелось. Он вернулся в кузов и начал расталкивать свой расчет.

Минут пять они выползали. Показался высокий и нескладный Имберг, затем «трансвестит» Мелешко. Это я его называл про себя «трансвеститом». Но, по большому счету, так оно и было. Вот достался мне подарочек!

Этот тонкий, нервной организации паренек из Сочи, как оказалось, работал в одном из салонов парикмахером. Ох, чует мое сердце, не зря он туда пошел. Не зря. И голос у него был какой-то тонкий, и весь он из себя был чувственный и гламурный. Ну нельзя таким в нашу армию. Здесь же затопчут.

Поначалу ему крупно повезло. Его приметили, и взяли в штаб писарем. Рисовал он отменно, писал каллиграфически, чертил сносно.

Но вот беда — попал он в третий батальон, а там постоянно черти что творилось. То все местные офицеры и прапорщики как один писали рапорта на увольнение, то всех бойцов оттуда разбрасывали в другие части, то на его базе какие-то новые подразделения формировали… Короче, в одну из таких компаний по реорганизации сочинца из штаба вымели в связи с ликвидацией самого штаба как такового. Да и людей не хватало. И забросили гламурного паренька к нам в минометку.

Думаете, наши рабоче-крестьянские красноармейцы не сообразили, кто есть кто? Раньше меня еще сообразили. И сделали соответствующие выводы.

Мне пришло в голову собрать всех сержантов и довести до них свои, не совсем приятные, соображения.

— Парни, — сказал я по-простому. — Предупреждаю. У таких людей тонкая душевная организация. Если вы тут с ним устроите мужеложество, то он может потом что-нибудь нехорошее выкинуть. Выстрелить в кого-то, или поджечь что-нибудь. Я — против. Я доступно излагаю?

— Хорошо, мы будем осторожны, — сказал мне Боев. (Ну самый активный сержант! Ну просто энергию девать некуда!).

Мне сильно не понравилось, как именно он это сказал.

— Ты в смысле, что во время секса предохраняться будешь? — спросил я. — Вы не поняли, наверное. Я предупреждаю, что если что-то подобное произойдет, то я ничего скрывать ни от кого не буду. Мне это не нужно. Мне влетит, но некоторые половые гиганты пойдут под трибунал. Между прочим, если кто забыл, мы на войне. И трибунал тут судит по законам военного времени.

Это я приврал. Не было у нас никакого трибунала военного времени. Ушло это все вместе с Красной Армией. А с ней вместе ушла и воинская дисциплина. У нас как в банде стало: может главарь держать всех в узде, будет порядок. А не может — не будет. Вот Бандера мог заставить. У него взгляд такой — сразу видно, что может убить не задумываясь. И его бояться. Я так не могу, и мне на порядок труднее.

Может быть бойцов и проняло, так что сексуальных поползновений вроде бы не было. Но гоняли его, бедолагу, все равно по черному.

— Так, — сказал я построившимся бойцам. — Заступаем на пост. Будем сидеть, как положено, до утра. И я с вами. Так уж и быть, сегодня подежурю.

Мы расселись на ящиках от мин и предались молчанию. Потом, чтобы не заснуть самому, я начал расспрашивать бойцов о личной, гражданской жизни.

Сегодня тон задавал наш парикмахер. Он чуть не со слезами описывал свой салон красоты, как он здорово делал прически, как его хотели отправить на конкурс парикмахерского искусства, и все сорвал этот дурацкий призыв.

Он затронул тему, как много бабла удавалось ему срубить с отдыхающих баб за сезон, и я недружелюбно спросил:

— А как же ты сюда-то попал? Бабла не хватило откупиться?

Даже в темноте я определил, что Милешко потупил голову и пробурчал:

— Не хватило.

Суровый Имберг, который обычно молчал, неожиданно добавил:

— А он военкому, наверное, изменил. Тот его в отместку и отправил в армию.

Это было так неожиданно, что я просто заржал. И больше не от того, что сказал Имберг, а от того, что именно Имберг это и сказал. Кто же мог ожидать от него такого?!

Сочинец обиженно замолчал и надулся. Тогда заговорил Адамов.

— Долго мы так кататься будем, товарищ лейтенант? — спросил он.

— Тебе что? Плохо? — ответил я мрачно. — Или ты хочешь опять в часть? В расположение?

— Нет. Совсем не хочу! Здесь лучше.

Не знаю, в чем тут было дело, но кроме Милешко обратно действительно никто не хотел. Несмотря на все неудобства, здесь было свободнее, и интереснее. Кормили нас плохо, но зато можно было много спать. А как говорится, «солдат спит, а служба идет».

Да, кормили нас не только плохо, но и странно. У нас с Бандерой были разные источники обслуживания. Наш огневой взвод кормил и поил старшина первой минометной батареи прапорщик Чорновил. У пехоты был свой старшина. Вместо того, чтобы как-то там на ПХД договориться, к нам на позиции гоняли две машины. И нашу, и ротную. Иногда старшина не мог нас разыскать, (или якобы не мог нас разыскать). Тогда нам просто элементарно было нечего жрать. И даже пить. Ведь мы частенько стояли в таких местах, где до воды было как до Луны… пешком.

У Степана на нашего старшину было огромный зуб еще со времен осады Первомайского. Он должен был снабжать питанием подразделения Бандеры, но почему-то не стал этого делать. В результате двое суток пехота Степана не могла не только поесть, но даже воды попить. Бандера грозился убить нашего пронырливого папоротника, прямо заявляя, что тот не появлялся на позиции исключительно из-за трусости. Боялся, как бы в него не попала шальная пуля. А там, где тогда находился Степан, пули летали достаточно часто.