Клуб лжецов. Только обман поможет понять правду - Карр Мэри

– Уж кто бы говорил, а ты бы помалкивала. Обе хороши.

Эти слова разрядили обстановку, и все плохие чувства, которые могли быть между нами, улетели с дымом в звездное небо.

Самой последней отец приготовил большую рыбу, которую я поймала. Он разрезал ее вдоль хребта на половинки, чтобы она поместилась на сковородке. Рыба оказалась нежной и мясистой. Мы с Лишей ели, а отец тем временем выложил на сковородку ломтики картофеля и нарезанный лук.

Отец смотрел на огонь, думая о чем-то своем. Я вспомнила, что читала в подаренной бабушкой энциклопедии, что Скалистые горы образовались из миллиардов тонн камней, которые принесли ледники. Я представила себе, как огромный ледник ползет по тому месту, где мы сейчас сидим.

«Может быть, тот камень, на который отец ставит сковородку, бросил сюда сам Господь Бог», – подумала я.

Потом отец сказал нам, чтобы мы сидели тихо, и в свете почти полной луны мы увидели вдалеке на опушке лося с огромными рогами. Голова лося была повернута к нам в профиль, и животное что-то жевало. Через некоторое время поблизости раздались крики и мяуканье рыси, от которого я испугалась и спрятала голову отцу под мышку. Он рассмеялся и сказал, что никто меня не тронет. И я ему поверила.

После того как мы поели, отец подбросил в костер дров и прилег на свою джинсовую куртку, посасывая из серебряной фляжки. Мы с Лишей распрямили две железные вешалки для того, чтобы поджарить на них зефир. Мы заснули рядом с отцом на камнях. От отца пахло лошадью. Несколько раз за ту ночь мы просыпались от звука того прогорающего угля, который взметал в воздух искры. Отец поставил свою серебряную фляжку на грудь под углом, чтобы пить из нее, не проливая и не поднимая головы.

Я только могу догадываться о том, чем в тот вечер занималась мать. Возможно, она читала. То лето было для нее летом русской истории и литературы. Помню обложку одной из книг, на которой была фотография Распутина с выпученными глазами и бородой, настолько большой, что птицы могли бы свить в ней гнездо. А может, мама сидела в баре, заказывая шоты текилы. Или проводила вечер дома в кресле на веранде, глядя в темноту со стаканом водки в руке. В последнее время она часто пила в одиночестве, глядя на силуэты темных гор. Если бы я тогда была более чувствительной к ее состоянию, то смогла бы понять, что такое поведение матери не приведет ни к чему хорошему.

В день, когда родители заявили о своем разводе, мы с Лишей полдня отсутствовали дома и не знали, что происходило между отцом и матерью, когда они приняли это решение. Я всегда жалела о том, что не была тогда рядом с ними, словно я могла бы их отговорить. В тот вечер в конюшне организовали скачки по легким маршрутам для начинающих. Ковбои принесли гитары и, пока мы катались на лошадях, пели песни «На верху старой Смоуки» [45] и «Девяносто девять бутылок пива» [46].

Я помню, как мне было хорошо. Я скакала на лошади по горам, и луна проглядывала сквозь сосны. В какой-то момент я даже заснула в седле. Лошадь укачала меня, словно я колыхалась на волнах Мексиканского залива.

Когда мы выехали к концу маршрута, меня разбудил стук копыт об асфальт. Около конюшни стояла высокая фигура отца в хаки. На его голове была бейсболка с «Одинокой звездой». Я направила лошадь по направлению к этой звезде – тень от козырька бейсболки падала отцу на лицо, и я не могла рассмотреть его черты.

Мама сидела на софе в гостиной у камина. Она пила коктейль «Отвертка», перед ней на столе лежала нераспакованная колода карт.

Я не помню, как именно они сообщили нам, что разводятся. Отец все это время сидел в дальнем конце софы, положив локти на колени. Его большие, жилистые ладони безвольно свисали вниз. Голову он опустил, как бык в конце родео, когда животное слишком часто кололи в загривок так, что оно больше не может поднять голову, чтобы броситься в атаку. Крупные слезы одна за другой падали на деревянные доски пола, оставляя мокрые следы. Отец даже не вытирал их. Время от времени он поднимал руку и утирал сопли, которые текли у него из носа. Я не могла смотреть на то, как он плачет, и внимательно смотрела на мокрые пятна от слез на полу, представляя себе, что это картинка, которую надо нарисовать, соединив точки.

Мать сидела на другом конце софы от отца, и ее глаза оставались сухими. Может быть, ей в те минуты было очень тяжело, а может, и нет. Она выпила несколько коктейлей «Отвертка» и как будто бы отсутствовала.

Родители спросили нас, с кем мы хотим жить. Мать собиралась остаться в Колорадо, отец уезжал домой. Они изложили нам свои планы так, будто предлагали выбрать мороженое. Какой вкус тебе больше нравится – мама или папа?

Лиша вызвала меня на совещание на кухню и сказала, что отлупит меня, если я вздумаю плакать. Но мне совершенно не хотелось плакать. Я мечтала свернуться калачиком и где-нибудь спрятаться.

Мы высунулись из-за дверного косяка и посмотрели на родителей в гостиной. Их головы возвышались над спинкой софы, и сидели они, не говоря друг другу ни слова, словно незнакомцы в метро. Я представила себе глобус с параллелями и меридианами. Я знала, что Техас находится на приличном расстоянии от Колорадо. Однако вопрос выбора того, с кем я останусь, касался далеко не только географии. Посматривая то на одну голову, то на другую, я начала считать считалку, чтобы понять, кого из родителей выбрать. Потом я думала о том, что надо кинуть монетку, загадав «орел» или «решка». Я пыталась выбрать между горами и болотами, между страшной жарой и приятной прохладой. Хотя больше всего тогда мне хотелось лечь на пол, позабыть обо всем и заснуть. Пока я колебалась и выбирала, взгляд Лиши стал сосредоточенным, словно она увидела тучу на горизонте и поняла, что надо делать.

Лиша приняла решение. Она сказала, что если мы оставим мать, то ей конец. Отец вернется на свою работу, и все будет хорошо. Мы всегда будем знать, где он. Сестра предложила мне вернуться в гостиную и сообщить родителям.

На следующее утро отец уехал. За ним заехал мистер МакБрайд на своем пикапе. Отец вышел из дома с армейским вещмешком, который бросил в открытый багажник. Ночью я забралась внутрь его вещмешка, но не до конца застегнула молнию, оставив лицо снаружи, потому что боялась темноты.

В этом вещмешке отец меня и нашел.

– Вылезай, – сказал он и расстегнул молнию на вещмешке. – Боже, у меня от всего этого сердце разрывается.

Потом он сел в серый пикап, машина тронулась и стала удаляться. Я смотрела им вслед, пока машина не превратилась в черную точку и не исчезла из виду.

В доме мать вынула из волос бигуди и громко сообщила, что чувствует себя, как рабыня, которая только что получила свободу.

Мы поехали в огромный магазин в Денвере, в котором мать купила себе настоящее коктейльное платье и платья для нас с Лишей. Мама также купила всем нам меховые шубы. Себе она выбрала стриженого белого бобра, мех которого был мягче, чем внутренняя часть моей руки. У маминой шубы была подкладка из бежевого шелка, от прикосновения которой к голым плечам казалось, что их намазывают пахнущей ментолом мазью. Мы с Лишей выбрали себе по парке с отороченными заячьим мехом капюшонами и огромными карманами.

В тот вечер мы поужинали в ресторане гостиницы, который поразил меня широким выбором столовых приборов самых разных размеров. Несмотря на то что около тарелки у меня было несколько ложек и вилок, официант с моим коктейлем с креветками принес еще одну маленькую вилку. В конце ужина из кухни вышел главный повар в огромном белом колпаке со сковородкой, полной резаных бананов, зажег содержимое сковородки, а потом разложил бананы по вазочкам с мороженым. Мать заказала «Дом Периньон», и нам принесли хрустальные бокалы. Мы с Лишей украли маленькие коктейльные вилочки в качестве сувениров. Мы выпили за то, чтобы, как принцессы, могли жить в этом отеле вечно. Одетые в черное официанты убрали лишнюю посуду со стола и почистили скатерть щеточкой с серебряным верхом искусственными движениями запястья, которые показались мне ужасно надуманными.