Удельная. Очерки истории - Глезеров Сергей Евгеньевич

Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 128

«Шофер, справляясь у прохожих, высмотрел боковую улочку, и машина мягко закачалась в неубранном снегу, пробираясь между заборами и деревянными домиками с мезонинчиками, верандами, садовыми беседками... Словно и не Ленинград уже, а дачный поселок, погрузившийся в зимнюю спячку. Едва кончилась улочка, как на пути машины стеной встал сосновый бор. Колоннада бронзовых стволов, и на каждом косматится настоящий, неестественный для города лесной мох...

Машина осторожно пробиралась вперед, и вот среди сугробов слепящей белизны резким пятном обозначился казенного вида двухэтажный деревянный дом... Это был учебный городок Осоавиахима. Хозяева его – комсомольцы... Заскрипели, открываясь, легкие жердевые ворота, и все гурьбой двинулись по дорожке, разметенной между снежными сугробами. Конец тропинки. Сарайчик... А где броневик?

– Вот он, – показал начальник городка.

Броневик стоял в снегу, заслоненный сарайчиком. Здесь иногда собиралась молодежь, изучающая военное дело, броневик для ребят был учебным пособием. Включали его и в военно-тактические игры, которые разворачивались здесь, на просторе близ леса...»

Точно идентифицировать броневик удалось по номеру его двигателя.

«Доставить броневик в музей взялись танкисты, – говорилось дальше в повести Н.Ф. Григорьева. – Начали с того, что проверили, каков он на ходу. Прокрутили колеса: вертятся! Смазали машину, приправили где что надо – и шумный, рычащий тягач нарушил задумчивую тишину

Сосновки. Старо-Парголовский позади. Вступили на Рашетову улицу. Дальше по маршруту – проспект Фридриха Энгельса, затем проспект Карла Маркса. Двигались с предосторожностями. Ведь на улицах снег и наледь. В броневике за рулевым колесом танкист, опытный водитель. Однако машина порой руля не слушалась, раскатывалась на буксирном тросе, рыская то вправо, то влево, и приходилось подправлять ход броневика ломиками. То же и на спусках. Здесь ломики действовали уже взамен тормозов. Так, не торопясь, стараясь броневик не попортить, привезли его в музей...»

После реставрации броневика 22 января 1940 года броневик установили на пьедестале перед Мраморным дворцом, где тогда находился Ленинградский филиал Центрального музея В.И. Ленина. В ноябре 1972 года экспонат перевели внутрь помещения музея, где условия его хранения лучше. А в конце 1991 года, после закрытия музея, броневик передали в Военно-исторический музей артиллерии, инженерных войск и войск связи, там он находится и поныне...

Во время Советско-финской («зимней») войны 1939—1940 годов парк Сосновка стал одним из мест, где проходила подготовка добровольческих лыжных батальонов, отправлявшихся на фронт.

«Батальон наш был смешанный, наполовину рабочий, наполовину студенческая молодежь, – вспоминал санитар 100-го отдельного добровольческого лыжного батальона Георгий Васильевич Прусаков. – Тогда я работал в Центральном котлотурбинном институте, здесь, наискосок от Политехнического института. Меня пригласили в комитет комсомола. Циля Донде, секретарь комитета комсомола, сказала, что организуются лыжные батальоны для борьбы с белофиннами – так принято тогда было говорить, и спросила, не хочу ли я принять участие. Я согласился тут же... Всю мою жизнь до того времени я прожил на Удельной, Сосновка рядом, и соответственно лыжами я владел неплохо. По природе не был хилым парнем и, короче говоря, был зачислен в лыжный батальон.

Наш батальон формировался на базе Инженерного училища, которое дислоцировалось тогда в Инженерном замке... Перед отправкой на фронт наш батальон выехал на Удельную, в район Сосновки. И здесь была своего рода боевая лыжная подготовка. Построения, перестроения, на местности готовились. Вот и вся наша подготовка перед отправкой на фронт»...

По воспоминаниям Г.В. Прусакова, батальон насчитывал 764 человека. В боях за острова Эси-саари, Питкя-саари и Ласи-саари он понес огромные потери. «Нас вернулось 136 человек. Конечно, часть была ранена. Много было обмороженных...»

Блокада

«Бомбежки и обстрелы начались ранней осенью, – вспоминал Борис Сергеевич Гусев [30], живший на Рашетовой улице. – К нам в сад пригнали человек пятьдесят женщин, и они под командой воентехника рыли окопы. Работали быстро и четко, просили попить, и я с кружкой бегал из кухни к ним. Выкопав окопы с бруствером и командной землянкой, ушли.

Скоро стали приезжать из центра города знакомые, родственники в надежде обменять вещи на продукты. Но вещи никто не брал. Это позже наладился обмен, но и тогда брали только спирт и золото.

Ночью к нам в дом приходили проверять, нет ли посторонних, и участковый велел мне заколотить окно на крыше, ведущее на чердак. „Не ровен час, кто-нибудь там укроется и станет работать...” – „Как – работать?” – не понял я. „Что, маленький, не знаешь, как работают диверсанты?”

Во время разгула шпиономании ловили всех, кто вызывал подозрение; в Стандартном поселке схватили полковника только потому, что он шел пешком: „Полковникам машина положена...”»

Начало войны для семьи Гусевых стало двойной бедой. В первую неделю войны, в ночь с 31 июня на 1 июля 1941 года, арестовали главу семейства – Сергея Борисовича Гусева-Глаголина.

«В начале 30-х отца моего при очередной чистке госучреждений уволили с кинофабрики по третьей категории, не объяснив даже причины, – вспоминал Б. Гусев. – Но причины и так были ясны: Кадетский корпус, отец-невозвращенец. Мой дед по отцу Борис Сергеевич Гусев-Глаголин, в прошлом премьер Суворинского театра, уехал в Америку и там остался. Папе предложили отречься от своего отца – он отказался. Отца моего восстановили лишь после больших хлопот и уже не режиссером, а ассистентом...»

Беда пришла через неделю после начала войны. «Я проснулся в тот момент, когда меня целовал отец, – вспоминал Б. Гусев. – Он стоял над моей кроватью, в черном драповом пальто, которое надевал лишь поздней осенью, и улыбался своей редкой, особой, загадочной улыбкой... Потом я увидел через окно: по саду к калитке шли четверо: вперед – отец в черном пальто, с небольшим чемоданчиком в руках; за ним трое в штатском, один из которых нес охотничье ружье отца. Они подошли к стоящей на улице черной „эмке“, отец и двое сели сзади, третий – рядом с шофером, и машина тотчас поехала к шоссе. Было семь часов утра. В комнату вошла мама. Смуглое лицо ее было серым».

О судьбе Сергея Борисовича стало известно только после его реабилитации в 1958 году. Увы, посмертной... И только в 1991 году Борису Сергеевичу Гусеву удалось ознакомиться с делом отца. Оказалось, организованную им исследовательскую экспедицию на Байкал объявили шпионской акцией в пользу Японии. В постановлении Особого совещания от 22 июня 1942 года (следствие шло больше года!) значилось: «Гусева-Глаголина С.Б. как социально опасный элемент заключить в исправительно-трудовой лагерь сроком на пять лет, считая срок с 1/VII 1941 г.».

Дальнейшая его судьба неизвестна. Согласно справке, выданной после войны Выборгским ЗАГСом, С.Б. Гусев-Глаголин скончался в Ленинграде 22 июня 1942 года. Хотя в начале войны родным стало известно, что его с партией заключенных отправили на Урал – в Златоуст. Б.С. Гусев не исключает, что отца расстреляли в лагере, неслучайно в справке Военного трибунала Ленинградского военного округа от 1958 года о реабилитации С.Б. Гусева-Глаголина значилось: «Постановление от 22 июня 1942 года отменено за отсутствием состава преступления»...

В тяжелые месяцы блокады жителям Удельной пришлось сполна пережить горе и лишения, выпавшие на долю всех ленинградцев.

«Мы жили на Большой Осиповской улице (ныне – Дрезденская улица), дома все были деревянные, – вспоминала удельнинский старожил Антонина Степановна Качанова. – Около дома выкопали бомбоубежище, но с холодами в него не ходили... Осенью собирали желуди, позднее – из-под снега – оставшиеся листья на огородах в Коломягах, которые заквасили на щи. Их хватило до Нового года. В памяти остались ужасные бомбежки и стрельба из наших зениток, грохот стоял ужасный, спать было невозможно. В Сосновском лесопарке вырубили часть леса и сделали военный аэродром. В нашем дворе почти месяц стояли солдаты с полевыми кухнями, нам давали оставшуюся кашу.