Мученик (ЛП) - Райан Энтони

Увидев, как пара кинжальщиков оглянулись через плечо, я резкой командой укрепил свою убеждённость:

– Смотреть вперёд! – рявкнул я, и для уверенности сказал про себя: «Они не стали бы с таким трудом пробивать дыру в наших стенах, просто чтобы оставить её пустой».

Мрачное подтверждение этому не замедлило последовать, приняв форму густого залпа стрел, перелетевших через стену и упавших во двор.

– Стоять! – крикнул я под дождём стрел. У всех солдат во дворе имелись неплохие кольчужные и пластинчатые доспехи, и у каждого – крепкий шлем. Поэтому буря стрел не нанесла много урона, хотя и потрепала нервы. Стрела с игольчатым наконечником, пущенная с близкого расстояния, могла легко пробить кольчугу, а иногда даже и хорошо сделанный пластинчатый доспех. Но с большого расстояния по высокой дуге против хорошо защищённых войск такая стрела могла нанести смертельный удар лишь по слепой случайности. Солдаты роты вздрагивали, когда стальные наконечники отскакивали от их шлемов и доспехов, но на самом деле ранило только троих. Одному пикинёру стрела попала в оголённый участок запястья, и два кинжальщика ускакали в лазарет с древками, торчавшими из верхней части сапог. Так что первые алундийцы, бросившиеся в брешь, оказались перед тремя выстроенными шеренгами ветеранов пехоты, а спустя краткий миг их покосили арбалетчики.

В алундийском Дурацком Гамбите участвовало всего около полусотни человек – герцогские воины и Присягнувшие с громкими криками бросились вперёд. Не успели они добежать до нашего барьера из стальных шипов, как арбалетчики обрушили на них смертельный шквал. Болты, пущенные почти вертикально из арбалетов с воротом по целям в дюжине футов внизу, без труда пронзали доспехи воинов или лёгкие кольчуги и стёганые куртки Присягнувших. Первый залп убил людей спереди, и следующим пришлось замедлиться, отчего они стали ещё более лёгкой добычей. После первого смертоносного залпа наши арбалетчики работали и отточенной эффективностью – один человек из трёх стрелял, а остальные перезаряжали. Меньше чем за пять минут все участники Дурацкого Гамбита лежали в бреши убитыми или ранеными. Никому не удалось ступить на булыжники внутреннего двора.

Вторая атака началась сразу вслед за первой, а значит арбалетчики на стене не могли повторить первую резню, хотя и нанесли тяжёлый урон, прежде чем первые алундийцы выбрались из бреши.

– Стоять! – выкрикнул я, видя, как солдаты роты зашевелились в предвкушении. – Стоять и ждать приказа!

Я удерживал их на месте, пока число атакующих перед нашей самодельной баррикадой не начало расти. Первые выбежавшие к препятствиям старались через них перелезть и по большей части пали жертвами постоянных залпов болтов сверху. Другим почти удалось перебраться, но давка сзади прервала их усилия. Я видел по меньшей мере троих, кого буквально насадили на стальные шипы – их лица покраснели от мучительной ярости или отчаяния.

Только когда тяжёлые брёвна барьера начали царапать булыжники двора и поддались под напором толпы, я приказал отрядам двигаться вперёд.

– Строем вперёд! – рявкнул я, и строй в форме полумесяца ответил быстро и дисциплинированно. Мерный топот их сапог разительно отличался от путаного шума алундийцев, возгласы досады или кличи которых быстро сменились криками, когда пикинёры подняли копья на высоту плеча, и, едва расстояние сократилось, выставили вперёд. В соответствии с предыдущими приказами, строй остановился в шести футах от барьера, откуда пикинёры безнаказанно тыкали своим оружием в кишевшую толпу. За несколько мгновений на шипах барьера или между ними повисла дюжина тел. Раненые алундийцы качались и шатались в толкучке среди своих товарищей, их лица потрясённо побелели, и многие даже руку не могли поднять, чтобы зажать кровоточащие раны.

Пока пикинёры кололи со страстью людей, охваченных кровожадностью битвы, арбалетчики наверху продолжали атаковать алундийцев, набившихся в брешь. За время битвы их запас болтов стал истощаться, и они сменили тактику, подтащив над краем бреши дымящиеся котелки со смолой. Я уже знал к этому времени, что ламповое масло более универсально в обороне замка, поскольку его можно выливать на противника холодным, а потом поджигать брошенным факелом или горящей стрелой. Смола же более вязкая, и её нужно добрый час разогревать, прежде чем она приобретёт нужные свойства. А ещё её запасы у нас были ограничены, и потому Суэйн до сих пор воздерживался от её применения. Увидев же смолу в действии, я поймал себя на парадоксальном ощущении: мне одновременно было жалко, что у нас её мало, и глубоко хотелось никогда больше не видеть её применения.

Нельзя сказать, что я был непривычен к крикам горящих людей, но мне показался особенно пронзительным и страшным шум, который поднялся, когда дымящийся чёрный поток полился на плотную толпу. Горящая смола прилипает к открытой коже, прожигает и её и мышцы, пока липкие руки отчаянно пытаются её соскрести. А ещё её жара хватало, чтобы сварить человека в доспехах, даже если смола не добиралась до плоти.

Столкнувшись с непоколебимым колющим забором пик и смертоносным чёрным дождём сверху, алундийский штурм быстро схлопнулся. В задней части толкучки всё больше и больше кричащих, покрытых смолой людей убегало в брешь, а напиравшие вперёд замедлили шаг и в конце концов остановились. Те, кто добрались до барьера, некоторое время продолжали сопротивляться, без особого эффекта отмахиваясь мечами и алебардами от колющих наконечников копий. Один крепкий парень – присягнувший без доспехов, если не считать свободной кольчуги – умудрился пролезть под барьером и пробиться мимо чащи пик. Крича и рубя фальшионом, он прорывался вперёд, пока один алебардщик из второй шеренги не вонзил лезвие в его незащищённый череп. Это был единственный алундиец в тот день, кому удалось поставить ногу на внутренний двор.

– Обычный строй! – выкрикнул я, когда оставшихся самых крепких проткнули копьями, и последние атакующие убежали из бреши. Пикинёры послушно подняли оружие, и три шеренги вернулись на прежние позиции. Помимо раненых шквалом стрел вергундийцев, мы не понесли ни единой потери. Совсем другая история вышла на юго-западной стене, где сержанту Офиле пришлось пустить в ход все свободные силы, чтобы не дать алундийцам перелезть через стены. Тем вечером, когда закончился подсчёт, Эйн вычеркнула пятьдесят два имени из списков роты. Но всё равно, мы удержались, а алундийцы потерпели поражение. Как это всегда водится за солдатами, очень скоро вся рота дала волю своему торжеству, и за́мок сотрясался от криков – поначалу разрозненных, но вскоре превратившихся в знакомый ритмичный рефрен:

– Трусы! – эхом от стен разносился крик, повторявшийся снова и снова. – Трусы! Трусы! – кричалку подкрепляли многочисленные похабные оскорбления и насмешки, по большей части сосредоточенные на одной конкретной теме:

– Скажите своему герцогу, пусть выйдет и сразится с нашей Леди! – крикнул арбалетчик убегающим алундийцам и рассмеялся, пригибаясь от стрелы. – Пошлите его, пускай подыхает, чтобы умирать не пришлось вам, чокнутые ебланы!

Я не мешал этим крикам, зная, что они помогут роте не хуже обеда, и в итоге они сами начали стихать. Когда радостные вопли умолкли, им на смену донеслись смешанные стоны и редкие вскрики алундийцев, оставшихся во рву. Через оставшийся дым я разглядел двигающиеся фигуры, некоторые пытались уползти, а большинство просто вздрагивали и дёргались, как бывает, когда жизнь покидает тело.

– Подниму вымпел переговоров, – сказал Уилхем, направляясь в угол внутреннего двора, где стояло несколько наших знамён. – Пускай приходят и расчищают тут всё.

– Нет, – тихо, но твёрдо сказал я.

Он остановился, удивлённо покосившись на меня.

– Обычай сражений требует… – начал он, раздражённо хмуря лоб, но я его тут же прервал:

– Обычай не помешает им вырезать каждую душу в этом замке, если они его захватят. Трупы заполняют брешь не хуже камней, и вид мертвецов наверняка замедлит атаку всех, кто пойдёт следом. Пускай лежат там, сержант. Больше никаких переговоров.