Князь грязи - Прокофьева Елена Владимировна "Dolorosa"

…Почему-то всегда, когда мне кто-то нравится, я начинаю вести себя так, что человек воспринимает меня куда большей идиоткой, чем я есть на самом деле. Не знаю, почему так получается! Наверное, карма…

Вот и сейчас — взяла совершенно неверный тон: этакая беспечная пташка-щебетунья, не желающая понимать серьезности сложившегося положения.

— Это касается Ольги? — спросил Лещинский, теряя свою приветливость.

— Да… Кажется.

— А где сейчас Ольга?

— У себя. В комнате. Спит…

— Я могу… К ней? — голос у него дрогнул.

— Да, да, конечно, — засуетилась я. — Вон туда, пожалуйста!

Я приоткрыла дверь в комнату Оли.

Ночник горел приглушенным желтым светом.

Юзеф Теодорович мгновенье стоял на пороге, словно набираясь сил для следующего шага.

Вошел…

Склонился над постелью девочки, над темной головкой, утонувшей в подушке, осторожно отвел пряди, скрывавшие ее лицо…

— Оля! Оленька! — теперь его голос звучал, как стон…

Ольга проснулась…

Повернулась к нему…

Посмотрела — серьезно, взыскующе, как она на всех нас смотрела…

И — улыбнулась!

Она улыбнулась ему!

Обвила его шею руками!

Боже, она же никогда никого не обнимала, она же ненавидела ласки, лишь иногда — очень редко, когда засыпала, сама ныряла в мои руки, в мои объятия… Но никогда не пыталась обнять меня!

— Дедуля… Дедушка мой! Знаешь, я же тебя не забыла!

Совсем-совсем не забыла!

Я умиленно всхлипнула, совсем как та нянечка, в больнице… И Юзеф Теодорович стремительно обернулся ко мне, сверкнул глазами.

— Вы не могли бы оставить нас одних?!

Могла бы.

Я притворила дверь и ушла к себе.

Досматривать «Возвращение живых мертвецов».

Я решила вовсе не ложиться в ту ночь. Дождаться Андрея и Веника… Все равно я бы не заснула.

Когда фильм окончился ( пародия на хэппи-энд — на захваченные ожившими мертвецами кварталы сбрасывают атомную бомбу, уничтожая заодно и всех оставшихся в живых положительных персонажей ), я отправилась на кухню готовить чай.

А потом на кухню пришел Юзеф.

И здесь-то я в него по-настоящему влюбилась.

Я не могу объяснить, почему. Он не сделал ничего такого, что делают герои романов, чтобы женщина влюбилась в них… Я хочу сказать, что на ухаживания у него не было ни времени, ни возможностей ( ведь все происходило на кухне где здесь взять корзину пармских фиалок и изумрудное колье? — а уж о прогулке на параходе, как в фильме «Жестокий романс», или — об обещании мне российской короны, как в фильме «Царская охота», речи и вовсе не шло! ). Он не совершил никакого благородного поступка, чтобы завоевать мое сердце, не спасал мою жизнь и честь, защищая меня от хулиганов ( или — не вывозил меня из горящей Атланты, как в «Унесенных ветром»). Он даже не обесчестил меня прямо на полу кухни, покорив при этом своею неистовой страстью и сексуальной акробатикой ( как это случается почти во всех современных любовных романах — герой насилует героиню, после чего героиня в него влюбляется!). Нет, не было ничего такого… Он не читал мне стихов. Напротив, был холоден и ироничен. Конечно, он рассказал мне много всякого интересного, а уж рассказывать он умел так, что, заслушавшись его, можно было и смерти своей не заметить — настоящий Кот Баюн! — истории, рассказанные Юзефом, становились не только зримы, но даже ощущаемы… И все равно — это не то, из-за чего влюбляются! А я — влюбилась. И проще всего, наверное, сказать, что мы с Юзефом были суждены друг другу. Предназначены. И я его просто узнала…

С первого же взгляда. Нет, даже с первого же звука его голоса! Еще тогда, по телефону… А теперь — я наслаждалась и звуком голоса, и мимикой, и магией взгляда, и жадно ловила каждое прикосновение его руки к моей руке…

В общем, все как и полагается в любви.

Если бы знать еще, почему!!!

А может, лучше и не знать… Просто — пришло. Потому что суждено. Потому что я его всегда ждала. Или — такого, как он. Потому что он целиком соответствует моему идеалу.

Потому что…

…Теперь, спустя время, я могу добавить еще одно «потому что» — потому что Юзеф был похож на моего отца, но, в отличии от отца, с Юзефом я не была связана ( и разделена ) кровным родством, и Юзеф, при удачном стечении обстоятельств, мог бы принадлежать мне, принадлежать по-настоящему и только мне, мне, а не мамочке!!!

Но тогда, на кухне, я этого всего, конечно же, не понимала, но — я была влюблена, я осознавала это, я наслаждалась неведомым доселе и очень приятным чувством, я даже была почти огорчена, когда вернулись Андрей и Веник, нарушив наше с Юзефом уединение.

…И надо было видеть лицо Веника в тот момент, когда он встретился с отцом!

Испуг, смущение, восторг… Любовь… Нежность… И что-то жалобное… Смиренный, любящий и боязливый взгляд! У меня все внутри перевернулось — я вспомнила «двор моего детства» и хорошенькую беленькую собачку, которую ее хозяева-лимитчики купили для забавы своим тупоголовым деткам, а потом, когда она надоела, вышвырнули. Она жила у нас во дворе, питалась тем, что ей давали сердобольные люди, и день-деньской пролеживала у своего бывшего подъезда, чтобы увидеть своих бывших хозяев, чтобы издали полюбоваться на них ( приближаться к ним она боялась — ее не раз отгоняли пинками ) и приветственно повилять поджатым хвостиком. К зиме собачка исчезла — или замерзла насмерть, или отловили ее, неопытную, живодеры. Но меня ее взгляд так ранил, меня так тронула ее преданность ( многие пытались взять ее в дом — уж так она была мила и прелестна! — но она всякий раз возвращалась во двор, к своему старому подъезду ), что я на всю жизнь запомнила… И теперь, когда увидела, КАК Веник смотрит на отца… И как пинает его душу Юзеф, оставаясь ровным, равнодушно-любезным, обращаясь больше к Андрею, чем к сыну…

Моя любовь едва не погибла в зачатке.

Ее едва не сожгла жалость к Венику!

Но, видно, Юзеф был мне все-таки сужден…

А от Судьбы не скроешься!

Все, что происходило в дальнейшие дни, происходило как бы вне меня, вне моей жизни… И не только потому, что мужчины не посвящали меня в происходящее, но еще и потому, что я целиком была охвачена новым чувством ( любовью к Юзефу ) и взлелеиванием его (а то как бы не кончилось раньше времени!).

Я стала рассеяна, сентиментальна и слезлива.

Я стала эгоцентрична, как и все влюбленные.

Андрей меня раздражал. Я даже радовалась, когда он уходил из дома по своим таинственным делам, а уходил он часто и надолго и не всегда брал с собою Веника.

Оля меня раздражала.

А к Венику я ревновала Юзефа.

Впрочем, и к Оле тоже…

Наверное, если бы я знала, что эти дни — последние для Андрея, я была бы гораздо нежнее и терпеливее с ним.

Но, к счастью, я не знала…

Это хорошо, что мы не можем знать точного срока своей смерти. А так же — срока смерти наших близких, пусть даже и не любимых, но — близких…

Ведь и с ума можно сойти, если знать наверняка и ждать этого!

Я и так едва не сошла с ума, когда обнаружила в холодильнике отрубленную голову Андрея!

Я же не могла ожидать ничего подобного…

Андрей часто говорил, что может погибнуть, но я как-то не принимала всерьез его слова.

А накануне того дня, когда я нашла в холодильнике его голову, Андрей ушел куда-то — один, без Веника — и не вернулся наутро, но я все равно не особенно волновалась, я уже привыкла и притерпелась к нашей неестественной жизни, таков ведь закон диалектики, что человек ко всему в конце-концов привыкает и претерпевается, даже к жизни, полной тайн, умолчаний, ночных отлучек, предсказаний скорой смерти и постоянного чувства опасности…

Я не волновалась в то утро.

Я отвела Олю к Лилии Михайловне.

Сидела на диванчике в столовой, читала «Валькирию» в восьмой раз…

На обратном пути купила яйца и очень вкусные копченые сардельки…

Придя домой, поспешила к холодильнику, чтобы переложить яйца из ненадежной сеточки в судок.

В холодильнике, на блюде из английского столового сервиза, лежала отрубленная голова Андрея.