Мертвый час - Введенский Валерий

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80

– А почему тогда…?

– Отомстить хотел. Очень! До зубовного скрежета! Ни о чем другом думать не мог, из-за этого Стрельцову глупостей наговорил, ночью глаз не сомкнул. Вернулся домой, а там ограбление. И все улики на Авика указывают. Ловко ты на него вину свалил.

– Ты что, меня подозреваешь?

– Не подозреваю – точно знаю. И сразу знал. Ну кому еще могла прийти мысль меня ограбить? Только старому другу Четыркину, – Волобуев похлопал Глеба Тимофеевича по плечу.

Тот смотрел на графа с изумлением:

– Волобуев! Христом Богом… не я. Клянусь… видел Урушадзе…

– Ой, не ври. Иль боишься, что сорок тысяч стребую? Ты ведь знаешь, я человек порядочный. Верни двести рублей – и мы в расчете…

– Двести рублей?

– Хочешь сказать, что сверху и снизу облигаций не было? Ну ты жук. Хрен с тобой, прощаю. Жаль, рожу твою не видал, когда ты тесемочки развязал…

– Волобуев! Послушай. Ей-богу ни при чем…

– А ты артист почище Катерины. Хоть «браво» кричи.

Глеб Тимофеевич, услышав про Красовскую, осекся. Тихо спросил:

– Ты разве не знаешь?

– О чем? – удивился граф.

Четыркин, достав из портфеля газету, ткнул пальцем в нужную заметку. Андрей Петрович нацепил очки, прочел и схватился за сердце:

– Господи! Катенька!

Армейские друзья прошли в буфет, сели за столик, взяли графин водки.

– Царствие небесное тебе, Катерина. Как говорится, все там будем, – дежурно произнес Глеб Тимофеевич, разлив по рюмкам.

Выпили. Помолчали. Граф Волобуев Четыркина не уважал, считал подлым и никчемным. Случись рядом кто другой, откровенничал бы с ним. Но, как назло, рядом оказался лишь Глеб Тимофеевич.

– Ее одну и любил, – признался граф.

– Кого? Катерину? Почему тогда на Масальской женился?

– Сам-то как думаешь? Из-за двух болтунов, Четыркина и Мызникова. Ну кто вас за язык тянул? Зачем рассказали, что нолик к векселю пририсовали?

– Господин полковник велел…

– Вот господин полковник меня враскорячку и поставил: или деньги возвращай, или под суд. А тут как тут Вигилянский с предложеньицем: женись, мол, на дочери его крестного отца. Будущий тесть и долг покроет, и приданым не обидит. Одна лишь деталь – невеста с брюхом. И ребеночка надобно своим признать. Смалодушничал я, предал Катерину. Испугался: вдруг каторгу за растрату присудят?

– Так Миша не твой?

– Миша как раз мой. С бастардом я схитрил. Когда пришло время рожать, отвез Марию в имение, которое в качестве приданого получил. Как только мальчонка вылез из утробы, велел кормилице в Воспитательный дом его отвезти, а женушке сказать, что помер. Даже могилку в парке соорудил, – Волобуев рассмеялся. – Плакать туда ходила, свинья блудливая. Как же я ее ненавижу! А Катерину забыть так и не смог. Двадцать четыре года не видел, но каждый день вспоминал. В прошлом году, когда тебя повстречал…

– На балу у князя Стоцкого?

Волобуев кивнул.

– Мария Дмитриевна предложила вас с Юлией на свадьбу пригласить, мол, как же без армейских друзей? Под эту сурдинку я с Мызниковым и написал. Боялся лишь, что разочаруюсь. Годы редко кого улучшают. Ан нет! Катерина еще интересней стала.

– И?

– Что и…? Свадебку ту помнишь?

– Захотел бы, не забыл, – поддакнул Глеб Тимофеевич.

– Сначала Михаил с лошади упал. Потом Мызников с парохода… Объясниться с Катериной не удалось. А сразу после похорон она укатила. Пробовал писать ей, но в имении, как оказалось, она не бывает. Хорошо, ты у нас театралом оказался..

– Это Ниночка. Дочка афишку приметила…

– Ниночка, дочка, – передразнил Четыркина Волобуев. – Слюньками не подавись. В гроб пора, а все на девочек заглядываешься. Она ведь падчерица твоя, стыдись!

– По-отечески и люблю… А дальше-то что?

– Как про гастроль узнал, поехал на спектакль, зашел в гримерку с букетом, а Катерина… Разрыдалась и на шею бросилась. Стали встречаться. Но тайно! Де, у ней траур. Сразу надо было догадаться, что врет, но я, ослепленный вспыхнувшей вновь любовью, пошел на поводу. Мы заранее уговаривались о дне и времени встречи, Катерина отпускала служанку, а я приезжал на извозчике. Ты же знаешь, мой кучер, мало того что супругу тараканит, так еще и шпионит за мной.

– Марии Дмитриевне докладывает?

– Ну а кому? И был я счастлив с Катериной, пока не обнаружил типун на причинном месте.

– Типун? Сифилис, что ли?

– Ну да… На кого было думать? Бордели полгода не посещал, потому что денег этой Ласточкиной должен…

– А Мария Дмитриевна? Вдруг от нее? То бишь от кучера?

– Мы век друг друга не касались. Вот и подумал на Катерину. Решил, что вся ее конспирация лишь для того, чтобы с другим любовником я не столкнулся. Приехал, высказал, поссорились. Катерина кричала, что после Мызникова никого к себе не допускала, только со мной, что не она, а я ее заразил. Вмазал по лицу и ушел. Прошла неделя, другая. Я остыл, убедил себя, что виноват сам – вспомнил, что в начале лета была еще одна интрижка… Но поехать к Катерине не решался, боялся, что не простит. И кабы в ту злосчастную пятницу с тобой не наклюкался, так бы все и закончилось. Но пьяному, сам знаешь, море по колено. Получив телеграмму от Стрельцова, рванул в Петербург заранее, чтоб к Катерине успеть. Вышел у ее дома, случайно бросил взгляд на второй этаж, там у Катерины спальня. Ба! А служанка стол накрывает: бутылку вина ставит и два бокала. Но мы ведь не договаривались. Значит, прав я был. Отпустил Петюню, спьяну-то прямо на нем прикатил, а сам за угол спрятался. Решил узнать, с кем Катерина путается? Подозревал актеришку, что Ромео играл.

– Слащавый такой…

– Помнишь, как пялился на Катерину? Хотел, если появится, проучить. Стою, поджидаю, вдруг подъезжает пролетка, а из нее Авик собственной персоной с букетом чайных роз. Меня аж столбняк прихватил от такой наглости. А Урушадзе в дверь звонит, Катерина открывает, принимает цветы и приглашает внутрь.

Тут и понял, почему у Аси мертвяк выродился. Из-за сифилиса! Урушадзе сперва Асю заразил, потом Катерину, а та уже меня. Хотел ворваться, разобраться с ними, но как представил… Ну врежу я Автандилу, он вызовет меня на дуэль. И вся столица будет ржать: это ж надо! Тесть с зятем актриску не поделили. Решил, что как-нибудь по-другому отомщу. Утром вернулся в Ораниенбаум. А там бах – твое ограбление. Но все на Авика указывает. А он, галантный кавалер, молчит. Ну, думаю, погоди…

– В зал пора, – напомнил графу Четыркин.

Идейка подкинуть сверток пришла внезапно, позапрошлой ночью, после неожиданного свидания с любимым… Бывшим любимым… Одним движением руки спасти Урушадзе и засадить на каторгу ненавистного Четыркина. Ведь maman заворожена Глебом Тимофеевичем. Он улыбается ей, льстит, целует ручку и тут же ворует деньги, ложки, драгоценности и, что самое ужасное, домогается ее дочери. То ущипнет, то прижмет, то потискает. Попытки пожаловаться заканчиваются всегда одной и той же фразой: «Не придумывай!»

Сегодня ночью Нина пробралась в гостиную, открыла портфель, разрезала подкладку и засунула под нее сверток. Но, вот незадача, к Тарусову перед судом подойти не удалось, потому что тот опоздал. В ходе заседания решила, что и слава богу, дело и без свертка завершится оправданием. Но в самом конце грянул гром, после которого на Дмитрия Даниловича страшно было смотреть.

Улучив момент, Нина подошла к князю.

– Я Нина Жвалевская, помните меня?

– Да, здравствуйте, Ниночка, – Тарусов всем видом дал понять, как ему некогда.

– Мне надо… я должна… Сегодня случайно заглянула к отчиму в портфель. За подкладкой нащупала сверток, вытащила, а там облигации.

– Ну и что?

– Четыркин до знакомства с мамой разве что окна не грыз [129]. Откуда они у него?

Все заняли свои места. Все, кроме подсудимого.

– Князь не видел жену две недели, видимо, они заговорились, – попытался загладить ужасающую безалаберность своего подзащитного Тарусов. – Не волнуйтесь, Урушадзе появится с минуты на минуту.