После перемен (СИ) - "Извращённый отшельник"

— Оставь его, отец. Казума, наверняка, устал.

Если бы вы только знали, насколько, особенно морально, — подумал я, глядя, как белый камень занимает своё место на доске.

— Ладно-ладно, — ответил тот, — мне просто любопытно, и только.

— Всё было класс, дед, — подмигнул я.

Он ухмыльнулся и кивнул с каким-то особым пониманием.

Мы играли в долгую партию. Дед двигал камни по доске Го с уверенностью, что получаешь через десятки лет практики. Но, всё же, я заставлял его ошибаться. Игра растянулась на добрых полчаса. Не знаю, в курсе ли был дед, но он угодил в ловушку. Однако вместо окончания партии, я сделал глубокий вдох и окинул взглядом комнату — такую традиционную, такую правильную. И произнёс:

— Я всё вспомнил.

Три слова, изменившие атмосферу моментально. Тишина стала по-настоящему густой.

Дед застыл с камнем в руке — железное самообладание на глазах дало трещину. Надеюсь, у него там ничего не прихватило. Мать тоже ОЧЕНЬ медленно закрыла книгу и посмотрела на меня.

— Что ты сказал? — голос деда стал острым, как лезвие. Нет, там не было никакой претензии или наезда, наоборот, настороженность, страх, непонимание что ему делать дальше и как реагировать на мои слова, да и собственно само возвращение памяти.

— Я вспомнил всё, — повторил я, глядя ему в глаза. — Ещё вчера. Каждый момент, каждое решение, каждую ложь.

Каору прикрыла рот ладонью, глаза расширились, а дыхание стало прерывистым.

— Сын… — прошептала она, не зная, что сказать.

Дед остался внешне невозмутимым, но старческие пальцы чуть крепче сжали камень Го. Он собирался с мыслями — как перед важной партией, где каждый ход может стать решающим.

— Почему молчал? — спросил он наконец. Ох, сколько в тоне напряжения.

— Хотел проверить себя, — я сложил руки на коленях, чувствуя, как каждое моё слово отзывается в их сердцах. — Мне нужно было время понять, что делать с правдой, которую вспомнил.

Мать тихо выдохнула. В глазах плескалось столько эмоций — страх, надежда, вина, любовь.

— И что ты решил? — её голос дрожал, несмотря на попытки казаться спокойной.

Я выпрямился, глядя на них обоих — таких разных и таких похожих в своём ожидании:

— Завтра я возвращаюсь в свою прежнюю жизнь, — каждое слово звучало как удар молота в тишине.

Каору замерла — прекрасная и бесконечно печальная. Дед нахмурился, его брови сошлись в одну линию, выражая явное недовольство.

— Ты только начал привыкать к этому дому, — произнёс он особым тоном, который использовал только в важные моменты.

— Это мой выбор, — я старался говорить мягче, понимая, как много значат для него эти слова. — Но я буду приезжать на выходные, дед. Это обещание.

Что-то в его взгляде смягчилось, хотя беспокойство не исчезло полностью.

— А корпорация? — сложил он руки на коленях.

Я улыбнулся, вспоминая наш вчерашний разговор у ворот:

— Я помню всё, что обещал вчера. Буду помогать тебе, твоё наследие в надёжных руках. Но сначала… сначала я хочу закончить школу. Как обычный старшеклассник.

Дед поднял подбородок — гордый жест, за которым скрывалось понимание и, может быть, даже одобрение.

Я посмотрел на мать — она сидела неподвижно, ожидая моих слов. Сколько эмоций в её молчаливых чёрных глазах…

— И ещё одно, — мой голос прозвучал как сталь, как мифрил, чёртов вибраниум с адамантиумом! — Вы больше не вмешиваетесь в мою личную жизнь. Если хотите остаться её частью.

Её пальцы сжались крепче, но лицо осталось спокойным. Каору медленно кивнула, и во взгляде чёрных глаз я увидел то самое принятие, которого ждал.

— Я поняла, сын, — её голос был тихим, как шелест шёлка.

Дед тоже кивнул — в его лицо читалось уважение, смешанное с гордостью.

— Ты стал настоящим мужчиной, Казума, — произнёс он, и за его суровостью проглядывало тепло.

Я поднялся, готовый завершить разговор, и добавил с лёгкой улыбкой:

— Просто беру пример с лучших, дед, — и с благодарностью поклонился ему. Как внук — деду.

В его старческих глазах, наполнившихся слезами, мелькнуло то самое чувство, которое не нуждается в словах. Понимание. Гордость. Любовь.

Я лежал в постели, расслабившись после долгого дня, а Харуно, как всегда, сидела в кресле неподалёку — идеальная осанка, книга в руках, мягкий свет лампы подчёркивал её профиль.

— «…и тогда рыцарь понял, что истинная сила кроется не в мече, а в сердце», — читала она, но вдруг остановилась.

Я приоткрыл глаза:

— Что-то не так?

Харуно опустила книгу на колени, пальцы стиснули кожаный переплёт обложки:

— Казума-сама… Завтра вы покидаете нас?

В её глазах мелькнула грусть, которую она пыталась скрыть, но не смогла.

— Не навсегда, — я устроился удобнее. — Буду приезжать на выходные.

— Я буду с нетерпением ждать ваших приездов, — произнесла она смущённо, а плечи поникли.

— Харуно, — я внимательно смотрел на неё, — что ещё тебя тревожит?

Она подняла глаза — в полумраке спальни её щеки, казалось, порозовели:

— Казума-сама. Вы не чувствуете… напряжение?

Я задержал на ней взгляд, наблюдая, как она нервно поправляет складки униформы, пытаясь справиться с волнением.

— Чувствую.

Она замерла, глаза расширились, и румянец на щеках стал ещё ярче.

Ну, Харуно, ты сама это начала.

Она медленно поднялась и подошла к кровати. С какой-то иной грацией — нет, не та выученная элегантность идеальной горничной, а что-то более естественное, личное. Не говоря ни слова, она собрала волосы в хвост:

— Тогда расслабьтесь, Казума-сама, и позвольте позаботиться о вас, — прошептала она.

Выключила светильник. А затем мягко отвела одеяло. В свете луны её лицо казалось особенно прекрасным — таким сосредоточенным и нежным одновременно.

— Я приступаю, — прошептала она и, раскрыв ротик, облизнула МОЙ Х, а затем стала медленно заглатывать его.

Я молчал. Просто вцепился пальцами в одеяло и утопал. УТОПАЛ В НЕЙ.

Харуно двигала головой медленно, плавно, нежно. Никуда не торопясь. Я даже в какой-то момент расслабился и прикрыл глаза, отдавшись её ласкам, чувствуя, как напряжение превращается во что-то иное — глубокое, тёплое, мягкое.

Запустил пальцы в её волосы, сжав хвост.

— Умница… — прохрипел я.

ЧЁРТ! ПРОЗВУЧАЛО ТАК ПОШЛО!

Она подняла глаза. Её губы изогнулись в ангельской улыбке, и я погладил её по щеке, чуток похлопав по ней.

Шлёп-шлёп

— Продолжай.

ДА ПРЕКРАТИ, КАЗУМА! СКОТИНА!

Но… Харуно понравилось! Вон как с новым энтузиазмом начала второй раунд!

Мир растворился в ощущениях. А я во рту Харуно. Её движения головой и рукой становились всё более настойчивыми.

Напряжение нарастало, превращаясь во что-то большее, накрывающее волной. Харуно ускорилась, действуя агрессивнее, глубже…

И пик наслаждения накрыл меня.

Но Харуно не отстранилась.

Она приняла всё, что я мог ей дать.

Когда волна схлынула, она проглотила. ВСЁ. Затем медленно вытерла меня влажной салфеткой и поднялась, вытирая губы белоснежным платком. На щеках румянец, но взгляд полон удовлетворения — будто выполнила что-то очень важное.

— Теперь вы сможете хорошо выспаться, Казума-сама, — прошептала она, поправляя одеяло.

— Харуно так меня ещё никто не укладывал спать…

Она улыбнулась:

— Спокойной ночи, мой господин.

И бесшумно скользнула к двери, оставив меня наедине с мыслями от этого невероятного момента.

Кто бы мог подумать, что даже в этом она окажется настолько совершенной.

Наступило утро.

Я стоял в холле особняка, закинув на плечо рюкзак — единственную вещь, которую решил взять с собой. Телефон уже показывал, что такси в пути, когда за спиной раздались знакомые, неторопливые шаги деда.

— Такси? — в его голосе прозвучал лёгкий упрёк. — А как же Porsche?

Я усмехнулся, поправляя лямку: