Обрученные - Каунди (Конди) Элли

— Не задавайте вопросов, — обрывает чиновник Лона. — Вперед!

Вот так в последний раз мы с Каем начинаем восхождение на холм.

Мы уходим достаточно далеко по проложенной нами тропинке. Никто не может нас видеть. Кай ловит мою руку, когда я собираюсь содрать полоску с одного из кустов.

— Оставь все это. Мы идем на вершину.

Наши глаза встречаются. Я никогда не видела его таким безрассудным. Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но он прерывает меня:

— Если, конечно, ты хочешь попытаться.

В его голосе вызов, которого я раньше никогда не слышала. В нем нет жесткости, но вопрос задан не из любопытства. Он должен знать мой ответ; это что-то скажет ему обо мне. Он ничего не говорит о том, что случилось вчера. Его лицо открыто, глаза полны жизни, тело напряжено, каждый мускул говорит: «Теперь. Время пришло».

— Я хочу попытаться, — говорю я и в подтверждение своих слов иду первая по тропинке, проложенной нами раньше. Вскоре я чувствую, как его рука сжимает мою руку, и наши пальцы переплетаются; я остро чувствую то же, что и он: мы должны дойти до вершины.

Не оборачиваюсь, но я полна решимости.

Когда мы пробиваемся на последний перед вершиной участок леса, где мы никогда не были, я останавливаюсь.

— Подожди, — говорю я. — Если мы твердо решили дойти до вершины холма, я хочу разрешить все сомнения и недоговоренности сейчас, чтобы мы стояли там свободно и открыто.

Помимо терпения, я читаю на лице Кая беспокойство — беспокойство, что нам не хватит времени. Даже сейчас снизу может зазвучать свисток, а я не услышу его из-за биения наших сердец и нашего дыхания — вместе и врозь, вместе и врозь.

— Я испугалась вчера.

— Чего?

— Того, что нашу любовь организовали чиновники. Они рассказали тебе обо мне. И они рассказали мне о тебе наутро после Обручения, когда твое лицо появилось на микрокарте по ошибке. Мы с тобой знали друг друга очень долго, но никогда раньше... — Я не в состоянии закончить фразу, но Кай понимает, что я имею в виду.

— Ты не выбрасываешь что-то просто потому, что это было предсказано, — возражает Кай.

— Но я не хочу ничего делать по их выбору.

— Ты и не делаешь этого. И не должна.

— Сизиф и его камень, — вспоминаю я. Дедушка оценил бы эту историю. Он тащил свой камень, прожил жизнь, которую ему спланировало Общество, но его мысли всегда были его собственными.

Кай улыбается.

— Правильно, но мы, — он ласково тянет меня за руку, — втащим наш камень на вершину. И может, даже постоим там минутку. Идем.

— Мне надо сказать тебе еще кое-что, — говорю я.

— О сортировке? — спрашивает он.

— Да...

Кай прерывает меня:

— Они сказали нам. Я включен в группу, которую переведут на другую работу. Я уже знаю.

Он знает? Знает ли, что проживет меньше, если останется работать в центре распределения питания? Знает ли он, что был ровно посередине между теми, кто остается, и теми, кто будет переведен? Знает ли он, что я сделала?

Он видит эти вопросы в моих глазах.

— Я знаю, что ты должна была разделить нас на две группы. И знаю, что я, вероятно, оказался посередине.

— Ты хочешь узнать, что я сделала?

— Я догадываюсь, — отвечает он. — Они сказа ли тебе о продолжительности жизни и о ядах, правда? Поэтому ты переставила меня в другую группу.

— Да. Ты тоже знаешь о ядах?

— Конечно. Большинство из нас об этом догадывается. Но никто не вправе жаловаться. Здесь мы все равно проживем дольше, чем где-нибудь в Отдаленных провинциях.

— Кай, — об этом трудно спрашивать, но я должна знать, — тебя отправляют?

Он смотрит на небо. Над нами, зловещее и золотое, встает солнце.

— Я не уверен. Они еще не объявили нам. Но я знаю, что у нас мало времени.

Когда мы поднимаемся на вершину Большого холма, нас обоих охватывает особенное чувство. Он — тот же Кай, я — та же Кассия. Но мы стоим вместе там, где ни один из нас до сих пор не бывал.

Это все тот же мир, серый, синий, зеленый, золотой, который я вижу всю свою жизнь. Тот же мир, который я видела из дедушкиного окна или с вершины малого холма. Но сейчас я выше. Если бы у меня были крылья, я бы их расправила. И взлетела бы.

— Я хочу, чтобы это было у тебя, — говорит Кай, вкладывая мне в руку свой артефакт.

— Я не знаю, как им пользоваться, — возражаю я, не желая, чтобы он понял, как сильно мне хочется получить этот подарок. Как мне больно держать и владеть частью его истории и частью его самого.

— Думаю, Ксандер может научить тебя, — говорит он ласково, и у меня прерывается дыхание. Он прощается со мной? Просит верить Ксандеру? Быть с Ксандером?

Прежде чем я успеваю задать вопрос, Кай притягивает меня к себе и шепчет в ухо, горячо и нежно:

— Это поможет тебе найти меня, если мне придется уехать.

Я крепко прижимаюсь лицом к его плечу около шеи. Так я могу слышать биение его сердца и ощущать запах его кожи. Так я чувствую себя в безопасности. Самая важная часть меня с Каем в большей безопасности, чем где бы то ни было.

Он вкладывает в мою ладонь еще один кусок мягкой бумаги.

— Последняя часть моей истории, — говорит он. — Сохранишь ее? Пока не читай.

— Почему?

— Просто подожди, — просит он тихо и строго. — Подожди немного.

— У меня тоже есть кое-что для тебя. — Немного отодвинувшись, лезу в карман. И протягиваю ему клочок ткани, кусочек зеленого шелка от моего платья.

Он прикладывает его к моему лицу, чтобы представить себе, как я выглядела в тот вечер на Банкете обручения.

— Красивая, — говорит он нежно.

На вершине холма он обнимает меня. С места, где мы стоим, я вижу облака, деревья, купол Сити-Холла и далеко внизу дома наших городков, которые отсюда кажутся крошечными. Одно короткое мгновение я смотрю на все это, на весь мой мир, и снова поворачиваюсь к Каю.

Он произносит:

— Кассия, — и закрывает глаза, и я тоже закрываю свои, чтобы встретиться с ним во тьме. Чувствую, как его руки обвивают меня, и гладкость зеленого шелка, когда он притягивает меня ближе, ближе. — Кассия, — повторяет он нежно, и его губы наконец встречаются с моими. Наконец.

Наверное, он хотел сказать что-то еще, но, когда губы прикасаются к губам, слова не нужны. Совсем.

ГЛАВА 29

И снова в нашем городке раздается крик, на этот раз человеческий.

Я открываю глаза. Еще так рано, что в небе больше черноты, чем синевы, и полоса рассвета на краю горизонта — скорее обещание, чем реальность.

Дверь в мою комнату со стуком распахивается, и в прямоугольнике света я вижу маму.

— Кассия, — произносит она с облегчением и, обернувшись, говорит отцу: — Она в порядке!

— Брэм тоже, — отзывается он, и вот мы все уже в холле и бежим к входной двери, потому что кто-то на нашей улице кричит, и этот крик так необычен, что глубоко потрясает.

Не часто в Кленовом городке раздается крик боли, но инстинкт постараться помочь ближнему из нас еще не вытравлен.

Отец распахивает входную дверь, и мы смотрим на улицу.

Уличные фонари кажутся затуманенными, форма чиновников — тусклой и серой. Они идут быстро, между ними — темная фигура. Позади еще несколько фигур. Офицеры.

И еще кто-то. Кричит. Даже в мутном свете фонарей я узнаю ее. Аида Макхэм. Та, которая давно несла в себе боль и теперь испытывает ее с новой силой, следуя за темной фигурой, окруженной чиновниками и офицерами.

Кай.

— Кай!

В первый раз в моей жизни я бегу изо всех сил на людях. Нет тренажера, чтобы замедлить мой бег, нет веток, чтобы помешать мне. Мои ноги летят над травой, над цементом. Бегу напрямик по газонам и цветам моих соседей, догоняя группу, которая идет впереди к остановке аэропоезда. От группы отделяется офицер и спешит к Аиде. Она привлекает слишком много внимания — из других домов тоже выходят люди и смотрят на нее.

Я ускоряю бег. Мои ноги мнут острую холодную траву газона во дворе Эми. Еще несколько домов.