Ночь за нашими спинами - Ригби Эл

Поток слов прерывается, и Бэни смотрит на меня. Смотрит мрачно, сосредоточенно и жалобно, и… в этом взгляде очень мало от человека, почти совсем ничего.

– Ты… видела его?

Качая головой, я зачем-то прижимаю его к себе и глажу. Нет, не сейчас, я не уверена ни в чем, хотя истории оборотня и Элмайры пересекаются в совершенно очевидном месте. Решая отложить это до лучших времен, я думаю, как мне вытащить Бэни – обе части Бэни, человеческую и волчью. Абсурд, но крыльцо над нами продолжает дрожать и прогибаться под ударами гигантской утки, и она действительно может нас сожрать.

Я вздыхаю и сосредотачиваюсь. Продолжая трепать рыжевато-серую шерсть, я медленно произношу:

– Бэни, слушай… А если человек в Городе?

– Он бы меня нашел.

– А если он тебя забыл?

– Он должен меня помнить. Он не я. Не такой слабак.

Хм. В этом облике Бэни соображает еще хуже, чем в нормальном. У меня складывается ощущение, что я говорю с маленьким ребенком.

– А если он найдется, а? Бэни, давай поищем. Мне не нравится сидеть тут с этой уткой.

– Я… боюсь.

– Убей ее. Он разве не учил тебя бороться со страхами? Он стал бы прятаться под крыльцом? Ну давай же!

Бэни колеблется, но все же кивает.

– Ладно… я попытаюсь, Эш.

Он неуклюже выбирается наружу. Тварь сразу замечает его, раскрывает клюв и шагает к нему навстречу. Оборотень рычит, прыгает и вцепляется зубами ей в крыло.

– Получай!

Я слышу ужасные вопли, мои барабанные перепонки чуть ли не лопаются. Крыльцо обваливается, и в то же мгновение картинка меркнет. Все же меня похоронили заживо. Просто это произошло чуть более глупо.

Джон склоняется ко мне, и я растерянно улыбаюсь, понимая, что моя голова лежит у него на коленях.

– Облажалась, да? – спрашиваю я почему-то шепотом. – Бэни не очнется? Я… старалась, Джон. Правда.

Он убирает мою челку со лба и ненадолго задерживает руку у виска. Его ответ звучит спокойно:

– Ты все делала правильно.

Я медленно сажусь и затем поднимаюсь на ноги. Шатаясь, я оглядываюсь вокруг. Кресло Элмайры почему-то пустое.

– Она открывает окна в доме, – отвечает на незаданный вопрос Джон. – Идем?

Я бросаю взгляд под ноги и вижу банку и карусель. Совершенно бездумно разглядываю фигурку Бэни, восседающего на ярко-желтой утке. Потом настоящего Бэни, спящего на полу.

– Нужно разбудить Вана Глински. И Львовского.

– Джон, я…

– Мне нужно, чтобы кто-то был рядом. Я могу опять провалиться, как было с Элмайрой. И тогда я не проснусь сам. Память умеет ставить ловушки.

Он просит меня. Причину своих кошмаров. Я кусаю губу, не понимая, радоваться мне или горевать, и наконец просто киваю и быстро направляюсь к двери:

– По рукам. С тебя мороженое.

Конечно, я помогу. О чем бы ты ни попросил.

Командир

В кабинете шефа меня встречают разрисованные собачьи маски – это первое, что я вижу. Я торопливо отвожу взгляд, сосредотачиваясь на другом: газ не рассеялся, дышать лучше через платок, Элмайра сюда явно не добралась. Я сама распахиваю окно и, вдыхая холодный воздух, постепенно прихожу в себя. Подождав чуть-чуть, направляюсь к столу шефа.

Ван Глински и Львовский сидят, уронив головы на стол. Заметив между ними бутылку водки и стопки, я с сомнением приподнимаю бровь:

– Джон, ты уверен, что они просто не…

– Она не открыта. – Некберранец постукивает пальцем по горлышку.

– Ну… ладно. Кто первый?

Джон спешно кладет ладонь на затылок Глински. Я повторяю жест, и меня вновь обжигает – намного сильнее, чем при прикосновении к Бэни. я вспоминаю то, что видела в сознании Элм, и спешно выкидываю это из головы: нужно думать о другом. Джон ободряюще улыбается, и все вокруг снова чернеет.

…Первые воспоминания похожи на кадры разорванной кинопленки. Мелькают лица. Дома. Винтовки со штыками. Алые флаги.

Картину сопровождает мешанина звуков – смех, крики, стрельба, шум дождя и ветра. Обрывающаяся песня, врезающееся в уши странное слово.

Гренада [8].

Пять секунд – умопомрачительно красивое небо и множество всадников на его фоне. Закат. Закат и ослепительное, невероятное войско, напоминающее рыцарей Камелота. Впереди…

Нет. Не может быть. Разве я думала, что без шрамов Ван Глински станет… другим?

Наконец я вижу что-то определенное. Он – совсем молодой, одет в гимнастерку, и его можно узнать лишь по глазам, идеальной выправке и рубцу на переносице. Его волосы короче и темнее, на лице почти нет морщин. Он стоит навытяжку перед невысоким лысеющим человеком. Человек щурится, он не достает Глински и до подбородка.

– Честь знать вас.

Человек улыбается и вешает на грудь «единоличнику» орден, вроде того, что шеф надевает по праздникам.

– Честь служить.

Человек хлопает по его плечу и идет к кому-то другому. За его спиной – алый флаг с незнакомой эмблемой.

Картинка меняется. Глински на политическом собрании, на стене все тот же флаг, а также портрет того человека в черной раме. Я не знаю никого из говорящих и не могу понять, о чем идет речь. Чаще других звучит слово «репрессии», Глински явно недоволен: он стучит кулаком по столу и повышает голос:

– Трех на Севере более чем достаточно. Кого вы собираетесь туда упечь?!

В противоположном конце зала сидит крупный мужчина с почти такими же грубыми, как у Глински, чертами лица. Он переводит взгляд на стоящих у двери охранных – судя по форме, это именно они. Он подает знак, и серые, одинаковые люди идут к «единоличнику». Кажется… Я понимаю, что будет дальше.

Следующий эпизод мне знаком. Лаборатория, худой рыжий мужчина с выдающимися скулами вводит в вену Глински шприц. Его голос звучит успокаивающе, но в нем все же звучат садистские нотки:

– Да. Бессмертие – это немного больно…

В шприце виднеется сероватое вещество. Глински внезапно бледнеет, хватается за горло и падает на колени. Почти тут же он вскакивает и наваливается на стол. Его лицо искажается настолько, что медик в ужасе шарахается и зовет кого-то на помощь. Но «единоличник» уже сметает со стола вещи, хватает склянки и швыряет их. Я знаю: они достигнут цели.

Тьма. Я вижу железную проволоку, за которую цепляются пальцы, и ничего больше. Снова вспышка, и я – совсем недолго – смотрю, как он целует женщину под красной стеной, на фоне красной башни. Женщина светловолосая и головокружительно красивая, а он… головокружительно счастлив.

– Я назову его Рихардом… если у нас будет сын.

Затем я вижу войну. В небе что-то оглушительно ревет. Люди защищают город вроде нашего: низкие дома, узкие улицы. Навстречу ползущим машинам сначала бегут всего несколько солдат, а затем – целя толпа. Серая, оборванная, похожая на волчью стаю. Все заволакивает дымом. Взрывается граната. Вместе с ней взрывается мое сознание.

…Светловолосая женщина, которую Глински так бережно держал в объятьях, распарывает ножом его рот. На женщине черная форма с незнакомыми нашивками – черепами и дубовыми листьями. Холм, на котором они сражаются, заливает дождь.

Мир снова меркнет. Я потираю пальцами виски, переглядываюсь с Джоном и получаю в ответ только короткий кивок. То, что мы видели, пока не помогло понять…

– …полностью поддерживаю, но наверху считают, что необходима политработа.

Глински жмет руку мэру – еще не такому высушенному и не такому усталому. Тот улыбается.

– Принимаю с удовольствием. Политработа… что ж, смотрите. У нас с этим проще. Только один… важный момент.

– Да?

– Никаких лагерей. Вы же знаете, все эти кулаки, тайные священники, опальные офицеры, интеллигенты… я не держу их в клетках. Они работают. У нас много работы. Тьма принимает всех.

Глински серьезно кивает. И внимательно, пытливо смотрит Бэрроу в глаза.

– Дня было достаточно, чтобы все увидеть. Люди полны сил, они… – он колеблется некоторое время и все же произносит слово, от которого я вздрагиваю, – свободнее. И верны, несмотря на Юг под боком. Первомайская демонстрация поистине великолепна, но как вы этого добились?