Цент на двоих. Сказки века джаза (сборник) - Фицджеральд Фрэнсис Скотт

IV

Годы, проходящие между тридцатью пятью и шестьюдесятью пятью, напоминают пассивному разуму поездку на какой-то бессмысленной карусели. А лошадки на этой карусели спотыкающиеся и обветренные, яркие краски со временем посерели и почернели, и поездка лишь туманит разум, кружит голову и совсем не похожа на карусели детства или отрочества и уж точно не походит на стремительные и головокружительные «американские горки» юности. Для большинства людей эти тридцать лет означают постепенный уход от жизни, отступление сначала с линии фронта со множеством укреплений – мириад развлечений и увлечений юности – на рубежи с их уменьшающимся количеством по мере того, как мы сводим свои амбиции к знаменателю одной-единственной амбиции, свои развлечения – к единственному развлечению, своих друзей – к узкому кругу тех, кого мы еще можем терпеть; все заканчивается в уединенном пустынном укреплении, которое вовсе даже не крепкое: там отвратительно свистят снаряды, но мы их уже едва слышим, потому что, испуганные и усталые, просто сидим и ждем смерти.

Итак, к сорока годам Мерлин почти не отличался от себя тридцатипятилетнего: чуть больший живот, седина на висках, походка чуть менее живая, чем прежде. В сорок пять он изменился еще меньше по сравнению с сорока, лишь слегка оглох на левое ухо. Но к пятидесяти пяти процесс пошел, как необратимая химическая реакция, с нарастающей скоростью. С каждым годом в глазах членов своей семьи он все более превращался в «старика», почти что дряхлого, если сравнивать с женой. К этому времени он стал единственным владельцем книжного магазина. Непостижимый мистер Мунлайт Квилл умер пятью годами ранее, жена пережила его ненадолго, и магазин вместе со складом был завещан ему, – здесь и проводил он свои дни, выучив названия практически всего, что было написано человеком за три тысячи лет. Он стал живым каталогом и авторитетом по части тиснения и переплетов, фолио и первых изданий, точным перечнем тысяч авторов, которых он никогда не читал и уж точно никогда не смог бы понять.

В шестьдесят пять у него появилась старческая дрожь. Он приобрел меланхолические привычки пожилого человека, так часто изображаемого в стандартном амплуа «второго старика» викторианской комедии. Он тратил огромное количество времени на поиски положенных не на место очков. Он пилил жену, и его пилили в ответ. Он по три или четыре раза в год повторял одни и те же шутки за семейным столом, а также высказывал дикие и нелепые поучения, пытаясь наставить сына на путь истинный. Умственно и физически он настолько отличался от двадцатипятилетнего Мерлина Грейнджера, что казалось совершенно непонятным, как же это он до сих пор еще носит это имя.

Он по-прежнему работал в книжном магазине, взяв молодого помощника, который конечно же казался ему сущим бездельником, и новую молоденькую секретаршу, мисс Гэффни. Бухгалтерию по-прежнему вела столь же древняя, как и он сам, мисс Мак-Крекен. Молодой Артур, как и все молодые люди тех лет, торговал облигациями на Уолл-стрит. Все было так, как и должно было быть. Пусть старый Мерлин в меру своих возможностей извлекает из своих книг магию, а молодого короля Артура в книгах интересовали только цифры.

Однажды в четыре часа вечера, когда он в шлепанцах на мягкой подошве бесшумно проскользнул на верхний этаж магазина, собираясь предаться своей новой привычке, которой, честно говоря, немного стыдился, а именно пошпионить за юным клерком, он случайно выглянул в окно и стал близоруко рассматривать улицу. У обочины остановился большой, солидный и впечатляющий лимузин, шофер которого, выйдя и получив какие-то указания от сидевших на заднем сиденье пассажиров, развернулся и с недоумением на лице направился ко входу в «Перо Луны». Отворив дверь, он вошел внутрь, окинул неуверенным взглядом старика в войлочной тюбетейке и обратился к нему низким, пасмурным голосом – слова будто доносились из тумана:

– А вы… вы торгуете заданиями?

Мерлин утвердительно кивнул:

– Учебники стоят вон там.

Шофер снял кепку и почесал коротко стриженную макушку.

– Да не. Мне надо дитектиф. – Он махнул рукой по направлению к лимузину. – Она видала в газете. Первое задание.

Мерлин заинтересовался. Кажется, намечалась выгодная сделка.

– Издание? Да, мы давали объявление о первых изданиях, но… детективы… что-то не припомню… А как называлась книга?

– Да не помню. Про уголовников.

– Про преступников? У нас есть… вот, «Преступления семьи Борджио», сафьяновый переплет, Лондон, 1769, отличная сохра…

– Не, – перебил шофер, – там был один преступник. Она видала в газете, что у вас есть в продаже.

С видом знатока он отверг еще несколько предложенных названий.

– Сиплый Баварец, – неожиданно объявил он после недолгой паузы.

– Что? – переспросил Мерлин, подумав, что последовал комментарий по поводу его голоса.

– Сиплый Баварец. Тот парень, который преступник!

– Сиплый Баварец?

– Сиплый Баварец. Немец, наверно.

Мерлин задумчиво погладил седую растительность на подбородке.

– Черт возьми, мистер, – продолжил потенциальный покупатель, – если вы не желаете, чтобы на меня наорали лишний раз, подумайте хорошенько. Старуха звереет, если что-то не получается сразу.

Но у Мерлина не возникло ни одной ассоциации по поводу Сиплого Баварца; не увенчался успехом и тщательный осмотр полок, так что через пять минут удрученный возница был вынужден вернуться к своей госпоже. Сквозь витрину Мерлин мог наблюдать зримые признаки ужасного шума, поднявшегося внутри лимузина. Шофер напрасно умолял, разводил руками и пожимал плечами в знак своей невиновности, поскольку, когда он развернулся и снова занял место у руля, выражение его лица было ничуть не менее удрученным.

После этого открылась задняя дверца лимузина, и появился тощий бледный молодой человек лет двадцати, одетый по последней моде, с невесомой тросточкой в руке. Он вошел в магазин, прошествовал мимо Мерлина, вытащил сигарету и закурил. Мерлин подошел поближе:

– Чем могу служить, сэр?

– Почтенный, – холодно ответил юнец, – вот что мне нужно от вас: во-первых, не мешайте мне здесь курить, пока меня не видит та престарелая леди в лимузине, приходящаяся мне бабушкой. Поступление к ней сведений о том, что я курю до моего совершеннолетия, обойдется мне в пять тысяч долларов. Во-вторых, принесите первое издание «Преступления Сильвестра Бонара», о котором вы давали объявление в субботней «Таймс». Моей бабушке взбрело в голову избавить вас от этой макулатуры.

Детектив! Про преступников! «Сиплый Баварец»! Все стало ясно. С легким извиняющимся смешком, как бы говоря, что он мог бы получить удовольствие от этой истории, жаль только, что по ходу жизни он не приобрел привычку получать удовольствие хоть от чего-то, Мерлин проковылял в заднюю комнату, где хранились его сокровища, включая и последнее капиталовложение, доставшееся ему сравнительно дешево на распродаже крупной коллекции.

Когда он принес книгу, молодой человек с явным удовольствием затягивался сигаретой и выпускал дым изо рта.

– Боже мой, – произнес он, – она не спускает с меня глаз целыми днями, заваливая всякими идиотскими поручениями! Я не курил уже шесть часов! Куда катится этот мир, спрашиваю я вас, если слабая старушонка, которой уже опять пора питаться молочком, может диктовать мужчине условия, касающиеся его личных вредных привычек?! Не чувствую в себе ни малейшего желания повиноваться. Покажите книгу.

Мерлин аккуратно передал ему книгу, и молодой человек, открыв ее так небрежно, что сердце книгопродавца подпрыгнуло, стал мусолить страницы большим пальцем.

– Совсем без картинок, да? – прокомментировал он. – Ну что ж, почтенный, какова ваша цена? Называйте! Мы готовы хорошо заплатить, хотя я и не знаю почему.

– Сто долларов, – нахмурившись, произнес Мерлин.

Молодой человек изумленно присвистнул:

– Чего?! Имейте в виду, я не с ранчо и у меня нет мешка с золотом. Я всю жизнь прожил в городе, да и моя бабушка тоже из городских, хотя, признаю, для того чтобы она была в исправности, требуются особые ассигнования. Даю двадцать пять долларов и позволю себе подчеркнуть, что это щедро. У нас на чердаке куча книг – лежат рядом с моими игрушками, – которые были написаны тогда, когда старикана, написавшего эту, еще на свете не было!