Честь - Шафак Элиф

Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 92

– Ох, до чего мне надоело слушать твои бредни. Дай перевести дух.

– Я – учитель, – упорно повторяет он. – Я приходить сюда и делить свои знания с тобой.

На воле я нагляделся на всяких придурков. Здесь, в тюрьме, тоже. Кого здесь только нет! Тихие идиоты и буйные психи, маньяки, садисты, мазохисты… Иногда все они совмещаются в одном лице. Но такой диковины, как этот Зизхан, рожденный в Брунее и во всем мире, стены Шрусбери еще не видели. Не представляю, как мы с ним уживемся.

Эсма

Лондон, май 1978 года

Дядя Тарик и тетя Мерал пришли к нам в гости со своими четырьмя детьми. После обеда все мы уселись перед телевизором – смотрели «Коронейшен-стрит», пили чай и ели сушеные фрукты. Мы почти не разговаривали, лишь изредка обменивались замечаниями, связанными с событиями на экране. Сьюзи как раз соблазнила Стива, а Гейл застукал их в интимный момент. Всем хотелось узнать, что будет дальше. Дядя Тарик заявил, что роман Сьюзи и Стива долго не протянется. Тетя Мерал была с ним согласна, но на ее слова никто не обращал внимания – все знали, что она плохо въезжает в сюжет. Мне приходилось переводить для нее некоторые сцены, потому что она еле-еле понимает по-английски. Иногда я добавляла кое-что от себя, чтобы усилить впечатление.

После того как гости ушли и все улеглись спать, я снова заперлась в ванной и принялась разглядывать себя в зеркало. Стук в дверь отвлек меня от этого занятия.

– Занято! – рявкнула я, обернувшись к дверям.

Стук повторился, тихо, но настойчиво. Вне себя от злости, я открыла дверь. На пороге стоял Юнус, в пижаме с Питером Пэном.

– Ой, какая ты страшила! – заверещал он. – Зачем ты так размалевалась?

Только тут я вспомнила, что опять нарисовала на подбородке бороду. Памятуя о том, что нападение – это лучший способ защиты, я грозно вопросила:

– Зачем ты ломишься в ванную посреди ночи?

– Мне надо пописать.

Тут я заметила, что под мышкой он держит свернутую комом простыню.

– Надо пописать, говоришь? – спросила я, переходя на турецкий. – По-моему, ты уже удовлетворил эту надобность.

Юнус жалобно замигал. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова.

– Ладно, сейчас впущу тебя, – сменила я гнев на милость. – Подожди секунду.

Я закрыла дверь, смыла с лица дурацкую бороду и еще раз осмотрела себя в зеркале. Когда я открыла дверь, Юнус терпеливо ждал, привалившись к стене.

– Знаешь что, давай сюда твою простыню. Я сама ее постираю, – предложила я.

После секундного замешательства Юнус застенчиво улыбнулся и протянул мне злосчастную простыню. Я заткнула раковину, наполнила ее водой и принялась стирать. Вопреки моим ожиданиям, Юнус не стал возвращаться в комнату. Он ждал, робко заглядывая в приоткрытую дверь.

– Готово? – подал он голос.

– Почти. Стирать в раковине не так просто, – ответила я нарочито утомленным тоном. – Может, объяснишь, почему ты каждую ночь писаешь в постель?

Ответом было молчание.

– Зря играешь в молчанку. Я не собираюсь трепаться о твоих ночных подвигах.

Я сказала это, чтобы его утешить, но результат получился обратным. Губы Юнуса задрожали, лицо потемнело. Он стоял передо мной, такой маленький и несчастный. Огромные невинные глаза, смешные оттопыренные уши. Мой младший братишка, которого я всегда любила.

– Прости, зайка. Я не хотела тебя обидеть.

– Я и не обиделся. Просто у меня сейчас… много всякой всячины на душе.

– Вот как? Может, все-таки расскажешь?

– Не могу, – вздохнул он. – Это секрет.

– Секреты жутко опасная вещь, – сказала я. – Как бы ты ни старался их спрятать, они рано или поздно вылезут наружу. Как уши царя Мидаса.

– Что за царь такой?

Я рассказала ему историю царя, у которого были ослиные уши. Он прятал их под короной, но когда к царю приходил брадобрей, корону приходилось снимать. На всем свете только брадобрей знал царский секрет, и он поклялся, что не выдаст его ни одному человеку на свете. Но ему так хотелось рассказать хоть кому-нибудь про ослиные уши царя, что однажды он отправился на болото и поведал об этом тростнику. А после какой-то человек срезал тростник, сделал из него флейту и принялся играть на ней на городской площади. Песня флейты выдала тайну, и все, кто слушал музыканта, узнали про ослиные уши Мидаса.

– Значит, я никому не должен рассказывать свой секрет, – вздохнул Юнус.

– По крайней мере, не стоит открывать его тростнику. Как выяснилось, он не заслуживает доверия.

Я думала, он рассмеется, но Юнус бросил на меня печальный взгляд, повернулся и скрылся в коридоре.

– Спокойно ночи, канин [11], – пробормотала я, хотя прекрасно знала, что он меня не услышит.

Я стояла над раковиной, полной мыльной пены, и ощущала, как в груди моей шевелится подозрение. Пока я воображала себя мальчиком и грезила о прочих чудесах, под самым моим носом происходили события, на которые я не обращала внимания. Позднее, припоминая этот момент, я осознала, что он был для нашей семьи поворотной точкой. Привычная жизнь дала трещину, и все мы один за другим начали соскальзывать в иную реальность, где все происходило с головокружительной быстротой. Я часто спрашиваю себя: могла ли я хоть что-нибудь изменить? Как развивалась бы ситуация, если бы я повела себя иначе? Если бы я вытянула из Юнуса секрет, точивший его изнутри? Вероятно, очень даже вероятно, все сложилось бы иначе. Но я была слишком поглощена собой. И не смогла предупредить маму о надвигающейся опасности.

Пощечина

Лондон, июнь 1978 года

В ту субботу Искендер не пошел на тренировку. С Кэти он тоже не стал встречаться. У него и у его друзей были другие планы. Из дома он вышел где-то в девять часов утра. Теплый ветер ласково коснулся его лица. Искендер чувствовал, что перед ним открыт весь мир, он был полон сил и готов к решительным действиям. Подняв воротник пальто, он зашагал ровной, уверенной походкой. Искендер был уверен, что походка очень много говорит о человеке. Она выдает все скрытые недостатки, по ней можно судить, насколько человек умен и смел. Поэтому при ходьбе он всегда расправлял плечи, слегка выпячивал грудь и поднимал подбородок, словно готовясь дать бой всякому, кто встанет у него на пути.

Парни ждали его в «Пещере Аладдина». Их было четверо. Все сидели за пластиковым столиком в дальнем углу. Подходя к ним, Искендер слегка кивнул, и все четверо кивнули в ответ. Он видел, что в их глазах светится уважение – уважение, с которым к его отцу не относилась ни одна живая душа, даже такие завзятые игроки, как он сам, разве что только после крупных выигрышей.

– Привет, – бросил Искендер, не обращаясь ни к кому в отдельности. – Где Аршад?

– Пока не пришел, – ответил Фарид, низкорослый марокканец с мягким, чуть шепелявым выговором.

– Может, сдрейфил, – предположил Азиз и обнажил в усмешке кривые зубы. – Неделька выдалась такая, что его можно понять.

Лето выдалось тревожным. Каждый день приносил известия о новых неприятных происшествиях. На улицах было небезопасно: мужчин избивали, женщин оскорбляли, над детьми издевались. По ночам в дома иммигрантов летели камни; их белье, вывешенное для просушки, кромсали на куски, в их почтовые ящики подбрасывали собачье дерьмо. Но самое худшее произошло шесть дней назад.

Ранним утром одиннадцатого июня в конце Брик-лейн собралась группа скинхедов. К полудню их там была уже целая толпа, и они продолжали прибывать – пешком, на велосипедах, в машинах. Некоторые приезжали издалека, например из Путни. Наконец они начали свой марш, скандируя лозунги типа «Лондон для белых». Полиция не сочла нужным вмешаться, даже когда скинхеды с криками «бей черномазых!» начали громить витрины магазинов, принадлежавших иммигрантам. Казалось, властям нет дела до того, что свора разъяренных ублюдков посягает на частную собственность.