Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!» - фон Риббентроп Рудольф

Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142

Звучащие сегодня несколько напыщенно слова отца о «прямолинейности» и «солидности» немецкой политики в отличие от «тактики» западных демократий имеют в данном контексте определенный смысл. Было важно разъяснить русскому правительству, что для немецкой стороны речь идет о существенном «повороте» внешней политики, а не лишь о тактическом маневре с ограниченным «сроком годности» с целью принудить Польшу к уступкам в вопросе о Данциге или побудить западные державы воздействовать в этом смысле на Польшу. Под таким углом зрения формулировки отца оправданны. Немецкая политика с момента прихода Гитлера к власти основывалась на поиске соглашения с Англией, отвергая любую «политику балансирования» между Востоком и Западом. Гитлер оставался в течение шести лет, в которые он определял германскую внешнюю политику, последовательно антибольшевистски настроенным и никогда не поддавался искушению возобновить политику, известную с 1922 года как «политику Рапалло», с тем чтобы из тактических соображений флиртовать с Советским Союзом. Отсюда слова министра иностранных дел Германии об «историческом поворотном моменте», к которому пришла немецкая политика, для русской стороны вполне представлялись заслуживающими внимания. Взаимное недоверие невозможно было, естественно, устранить в одночасье. Ни одна сторона не желала, по известному выражению, «разыгрывать из себя дурака» для другой, однако отец вполне мог указывать на «последовательную» политику рейха.

Когда сегодня бездумно утверждается — это утверждение носит в моих глазах характер клише, — что союз с Россией позволил Гитлеру вести, наконец, «свою войну», то это попросту не соответствует фактам, так как в Берлине, напротив, предавались надеждам с заключением немецко-русского договора достичь дипломатической раскладки, которая могла бы считаться предпосылкой для мирного урегулирования проблемы данцигского коридора. В этой ситуации на войну делали ставку другие силы. Как раз в начале августа польское правительство вновь открыто угрожало пустить в ход оружие, если правительство Германского рейха продолжит и далее преследовать проблему Данцига [252].

Заключение товарного и кредитного договоров, по которым велись с весны переговоры, было объявлено русскими предварительным условием для начала политических переговоров. Шнурре получил от отца указание ускорить переговоры в максимально возможной степени. Задержки возникали неоднократно, Бабарину приходилось из-за каждой мелочи обращаться за одобрением в Москву. Согласно Шнурре, отец просил его «не споткнуться о ватную нить», подписание договора являлось, в целях открытия «политических переговоров», неотложным делом. Теперь у немецкой стороны не оставалось иного выбора, кроме как осуществлять нажим. В телеграфном указании Шуленбургу от 14 августа 1939 года отец излагает примерно следующее:

«Идеологические противоположности не предполагают исключения «разумных отношений между обеими странами и восстановления нового доброго сотрудничества». Реальных «противоречий интересов между Германией и СССР» не имеется: «между Балтийским и Черным морями» нет таких вопросов, «которые не могли бы быть урегулированы к полному удовлетворению обеих стран». Германо-советская политика подошла к «историческому поворотному моменту». «Естественная симпатия немцев в отношении русских» никогда не исчезала. На этом можно «построить политику обоих государств (…)». Это был оптимистичный прогноз, однако со стороны отца искренний. Позже, зимой 1940/41 года, он испробует все, чтобы отговорить Гитлера от решения о нападении на Россию, и, после начала немецко-русской войны, он продолжит вновь и вновь настаивать перед Гитлером на разрешении обратиться к Советскому Союзу с мирными предложениями. Решающий абзац был сформулирован следующим образом:

«В Советском правительстве, как нам стало известно, также наличествует стремление к прояснению германо-советских отношений. Однако поскольку, исходя из сегодняшнего опыта, это прояснение по обычным дипломатическим каналам занимает слишком много времени, господин рейхсминистр иностранных дел ф. Р. готов прибыть с кратким визитом в Москву, чтобы от имени фюрера разъяснить господину Сталину мнение фюрера. Лишь путем прямого обмена мнениями можно, как полагает г-н ф. Р., прийти к изменению и не должно явиться невозможным заложить при этом основу для окончательного урегулирования германо-русских отношений.

Дополнительно: Я прошу не передавать данные инструкции господину Молотову в письменном виде, но зачитать их буквально. Я придаю значение тому, чтобы они с максимально возможной точностью были сообщены господину Сталину, и уполномочиваю Вас, в случае необходимости, обратиться от моего имени к господину Молотову с просьбой об аудиенции у господина Сталина, с тем чтобы Вы могли сделать ему это важное сообщение непосредственно. Обстоятельная беседа со Сталиным явилась бы, наряду с обменом мнениями с Молотовым, предпосылкой моего визита.

Риббентроп» [253]

Русские и дальше тянули время, так что в конце концов Гитлер лично телеграфировал Сталину, чтобы получить для министра иностранных дел Германии в краткосрочной перспективе срок для визита в Москву. Из телеграммы Гитлера явствует давление времени, которое постепенно начал испытывать Берлин из-за польской военной угрозы и автоматизма союзнических обязательств альянса Польши с западными державами, в то время как проблема данцигского коридора должна была еще в 1939 году быть «так или иначе» решена в немецком смысле.

В телеграмме Сталину Гитлер высказал свое удовлетворение по поводу заключения торгового договора и согласился с переданным Молотовым Шуленбургу проектом пакта о ненападении, считая, однако, «настоятельно необходимым» уточнить как можно быстрее связанные с ним вопросы. Гитлер телеграфировал:

«Желаемый правительством Советского Союза дополнительный протокол может быть, на мой взгляд, существенно уточнен в кратчайшее время, если ответственный немецкий государственный деятель сам проведет переговоры по этому вопросу в Москве».

Гитлер продолжал:

«Мое мнение состоит в том, что при намерении двух держав прийти к новым отношениям целесообразно не потерять время. Поэтому я предлагаю Вам еще раз принять моего министра иностранных дел во вторник 22 августа или, самое позднее, в среду 23 августа. Министр иностранных дел располагает неограниченной общей доверенностью на разработку и подписание пакта о ненападении и протокола. Более продолжительное пребывание рейхсминистра иностранных дел в Москве, чем один, максимум два дня, невозможно ввиду международной обстановки. Я был бы рад получить Ваш скорый ответ.

Адольф Гитлер» [254]

Отец добавил поручение Шуленбургу: «Я прошу Вас передать вышеуказанную телеграмму фюрера Сталину господину Молотову в письменном виде на бланке без штампа отправителя». Наконец, он послал вслед на другой день, 21 августа 1939 года, еще одну телеграмму Шуленбургу, подчеркивающую неотложность немецкого желания переговоров: «Пожалуйста, со всей энергией позаботьтесь о том, чтобы визит состоялся. Срок согласно телеграмме».

Шуленбург вручил 21 августа в 15.00 наркому по иностранным делам Молотову письмо Гитлера к Сталину и телеграфировал следом в Берлин, что Молотов был «по всей очевидности сильно впечатлен». Уже в 17 часов его вновь пригласили к Молотову, передавшему ему ответ Сталина. Он звучал:

«21 августа 1939 года.

Рейхсканцлеру Германии господину А. Гитлеру.

Германия

Благодарю Вас за письмо.

Я надеюсь, что германо-советский пакт о ненападении создаст поворот к серьезному улучшению политических отношений между нашими странами.

Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях друг к другу, согласие правительства Германии с заключением пакта о ненападении закладывает основу для ликвидации политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами.