— Простите меня, — прошептала искренне. — Простите, что я невольно обманула вас. Я…
— Отчего ж невольно? — он вдруг выдернул руку из моей руки и попятился, глядя на меня едва ли не с ненавистью. — Вы умело использовали мои чувства, моя королева. Сначала для того, чтобы сбежать из Монфории, затем — чтобы попасть в королевский замок. А я, идиот, не понимал, почему вы так охладели ко мне! А у вас просто поменялись планы.
Он поклонился, бросил на меня презрительный взгляд, круто развернулся и… убежал. А я опустилась на ступеньки и схватилась за голову.
Румпель выбрал не меня. Мне придётся убить Илиану, хотя я уже расхотела причинять ему такую боль. Я предала любовь мужчины, искренне меня любившего. Но… могу ли я иначе? Могу ли я просто взять и уйти, оставив их всех?
Что будет, если я уйду?
Междоусобная война и тысячи погибших с обеих сторон. А когда страну погрязнет в междоусобицах, соседние короли непременно этим пользуются. Я вспомнила истощённых родопсийцев, выжженные, вытоптанные поля и детей, безразлично наблюдавших, как мы подъезжаем к Старому городу.
Это — мой народ. Я — их королева.
Я вынула из кармана то зеркальце, которое мне отдала Осень. Открыла. Если хочешь меня сожрать — сделай это сейчас, когда мне так больно и плохо.
— Зачем тебе всё это было нужно, Дезирэ? — прошептала, надеясь, что он услышит.
Дополнение 5
Дезирэ мчался по отрогам гор. Он преследовал косулю, в венах бурлило счастье охоты. Запах адреналина и кортизола добычи, всё усиливающийся, дурманил его острый нюх. Волк специально не использовал свои сверхспособности: так всё закончилось бы слишком быстро. Он перепрыгивал через камни, втягивал ноздрями ночной воздух и был совершенно счастлив.
Азарт погони притуплял страхи и сомнения, с некоторых пор раздиравшие душу Пса бездны.
Выскочив на утёс, на котором, тяжело дыша и склонив навстречу зверю забавные рожки, замерла тонконогая добыча, Дезирэ распахнул пасть, высунул язык, переводя дыхание и охлаждая тело. Он почти любил её. Той нежностью хищника, которая охватывает победителя, вонзающего клыки в тёплую плоть.
— Жа-а-ак, — вдруг повеяло тихо из бездны.
Волк вздрогнул, шерсть встала дыбом. Облизнулся и щёлкнул зубами. Косуля, едва ли не зажмурившись, прыгнула. Проскочила мимо и на последнем дыхании бросилась прочь. Дезирэ не стал её преследовать. Подошёл к пропасти, парившей холодным туманом.
— Говори, — прорычал хрипло.
— Ты посерел, Жак, — прозвучало эхо. — Где твоя тьма?
Волк обернулся светловолосым парнем. Замер, пытаясь выровнять дыхание и справиться с подкатывающей паникой.
— С чего бы? — процедил, по-собачьи вздёрнув верхнюю губу и оскалившись.
— Ты стал жалеть. Ты знаешь, что это значит.
Дезирэ медленно обернулся к говорившему. На скале позади него сидела Осень. Ветер развевал лунные волосы, и они медленно реяли вокруг полупрозрачной головы. Почти Осень: совсем детское личико — ей было лет семь, не больше — застыло холодной маской.
— Ага. Я вот прям старый добрый Волк. Весь такой жалостливый: пожалею, а потом догоню и снова пожалею.
— Ты лжёшь, — заметила лже-Осень.
Эй рассмеялся, оседлал камень, задрал подбородок и презрительно посмотрел на исчадие тьмы. Где-то там внизу, в ночной тьме, спал Старый город. И в чердачной каморке настоящая Осень тихо сопела, обхватив подушку руками и ногами. Но об этом лучше не думать.
— Есть конкретика — говори. Нет — проваливай.
Прозвучало дерзко и нахально, но лучше так, чем умолять или оправдываться.
— Девочка. Ты её бережёшь.
Ему захотелось взвиться и впиться клыками в лживый образ на скале. Но Дезирэ лишь скривил губы и фыркнул:
— Чушь. И ты это знаешь. Во-первых, она — мой маяк. Во-вторых, чистая душа.
И зевнул широко и откровенно.
— Ты ей служишь. Ты её щадишь.
— Да? — он вскинул бровь. — Положим. И что?
— Она останется твоим маяком, даже если ты заточишь её в сырое подземелье с пауками. Вовсе незачем было создавать для неё кровать и таскать книги из Первомира. А чистая душа… Она спасла Волка бездны. Встала на сторону зла.
Было жутко и странно видеть это застывшее выражение и мёртвые глаза на почти родном лице. Дезирэ внезапно почувствовал, что замёрз. Но Псы бездны не мёрзнут. Нигде, кроме самой бездны. Тьма приближалась, готовая его поглотить.
Осень соскользнула со скалы и поплыла к нему. Эй с трудом удержался от желания отпрянуть и броситься бежать. Понимал: бесполезно. Лишь порадовался про себя, что в человеческом теле не способен прижать уши к голове и поджать хвост, выдавая панический страх. Выдохнув, расставил ноги пошире, засунул руки в карманы штанов. Пожал плечами:
— Развлекаюсь, как могу. В чём проблема? Мне не нужно, чтобы мой маяк сдох от тоски или ужаса.
— Заключи её в зазеркалье.
Дезирэ сделал вид, что задумался. Лже-Осень коснулась его щеки ледяной рукой:
— Тьма недовольна, Жак. Тьма чувствует предательство. Вспомни свою клятву. Докажи, что бездна ошибается.
— Как? Заточить маяк в подвал с крысами?
— Нет. Просто возьми её. Не отказывай девушке. Ведь она уже взрослая. Больше нет твоей клятвы. Сделай это, верни в сердце тьму.
— Она — мой маяк, — прорычал Дезирэ, оскалившись и снова став волком. Наполовину.
— Она останется живой: в зазеркалье смерти нет. Я сказал, а ты услышал, малютка-Жак. Будь хорошим волчонком, верни в душу тьму. Слишком там посветлело.
Волк встряхнулся и снова стал парнем, наклонил голову набок и улыбнулся весело:
— А если нет?
— Тьма поглотит тебя. И тогда Псом бездны для этого мира стану я. Можешь и отказаться. Я давно не губил миров, а этот — ничем не хуже прочих.
Призрак коснулся мёртвыми губами его щеки и испарился. Дезирэ оглянулся и посмотрел на обглоданную ночью луну. Ему было плевать на мир. Погибнет так погибнет. Плевать, что будет с этими людишками, но… Осень. Она ведь останется среди них.
И вдруг расслышал тихое, словно дуновение ветра: «Зачем тебе всё это было нужно, Дезирэ?»
Глава 24
Обещания и надежды
Море оказалось бесконечно тёплым, сияющим, добрым, как любимый пёс. Оно лизало подошвы ног, ласкалось и играло с нами. А вот те, кто жил на его берегу, добрыми не были. В Марсель нас не пустили, заявив, что бродяг, крадущих детей, не потерпят.
Нас было не так уж много, тех, которые дошли. И с каждым днём становилось всё меньше. Видя, что море не расступается, ребята разочаровывались. Те, кто прошёл с нами так много, молча разворачивались и уходили куда глаза глядят. Этьен бледнел и мрачнел, забирался высоко в прибрежные скалы и там молился или играл на дудочке. Но с каждым днём молитвы его становились короче, а вскоре я слышала почти весь день лишь грустную мелодию свирели.
Выздоровевший Жак злился, задирал всех вокруг, ходил, сунув кулаки в карманы штанов и стал совершенно невыносимым. Лучше бы помер в горах, честное слово. А Кармен наоборот ожила и снова её загорелая кожа зазолотилась. Подруга танцевала по кабакам и расцветала с каждым новым кавалером. Очень быстро её юбка стала красочной и нарядной, в волосах становилось всё больше разноцветных ленточек, а на шее — бус.
— Кэт, зря ты сохнешь по нему, — смеялась она надо мной. — Зачем тебе этот скучный сухарь, если в мире столько весёлых и добрых парней?
А я просто ждала. Когда Этьен поймёт, что всё закончено. Когда перестанет смотреть в небо и посмотрит на меня. Пречистая Дева, конечно, добра и прекрасна, но она — где-то там, а я — рядом, тут. Ведь лучше же тот, кто тут, чем тот, кто там, разве нет?
