Предсказание - Дюма Александр

— Благодарю вас, мой король! Я не сомневалась в том, что, если девушка, пожертвовавшая для вас всем, будет обесчещена, король обязательно встанет на защиту ее чести.

— Какого наказания вы хотите для виновного?

— Разве я не сказала вам, что эта обида смертельная?

— Ну, и что?

— А то, что раз обида смертельная, то и наказанием должна быть смерть.

— О-о, — произнес государь, — сегодняшний день чужд милосердия, все на свете хотят смерти кого-нибудь, и прямо сегодня. И чью же голову вы у меня просите, жестокая красавица?

— Я уже сказала, государь, — голову человека, меня обидевшего.

— Но, для того чтобы преподнести вам голову этого человека, — рассмеялся Франциск II, — я должен знать его имя.

— Я полагала, что на королевских весах имеется всего две чаши: чаша жизни и чаша смерти, чаша для невинных и чаша для виновных.

— Но опять-таки виновный может быть более или менее тяжел, а невинный более или менее легок. Ну что ж, так кто этот виновный? Опять какой-то советник парламента, вроде несчастного Дюбура, которого сожгут завтра? Если так, то одного его довольно, моя мать их в данный момент всех ненавидит, и если сожгут двоих вместо одного, никто и не заметит, что сожгли второго.

— Нет, речь идет не о человеке из судейского сословия, государь, речь идет о человеке из благородного сословия.

— Ну, если только он не связан с господами де Гизами, с господином де Монморанси или с вашим отцом, то мы с ним справимся.

— Этот человек не только не связан ни с кем из названных вами, но он их смертельный враг.

— Отлично! — проговорил король. — Теперь все будет зависеть от его ранга.

— От его ранга?

— Да.

— А я-то считала, что для короля не существует рангов и что все, кто находится ниже него, принадлежат ему.

— О моя прекрасная Немезида, вы заходите слишком далеко! К примеру, вы полагаете, что моя мать стоит ниже меня?

— Я говорю не о вашей матери.

— Или господа де Гизы стоят ниже меня?

— Я говорю не о господах де Гизах.

— Или господин де Монморанси стоит ниже меня?

— Речь идет не о коннетабле.

Тут в голове у короля молнией сверкнула мысль.

— Так вы заявляете, что некий человек вас обидел?

— Я не заявляю, а утверждаю.

— Когда?

— Только что.

— И где же?

— У меня, причем он пришел ко мне, выйдя от вас.

— Прекрасно! — заявил король. — Теперь я понимаю. Речь идет о моем кузене, господине де Конде.

— Совершенно верно, государь.

— И вы пришли ко мне просить головы господина де Конде?

— А почему бы и нет?

— Черт! Как вам, моя милая, такое могло прийти в голову? Принц королевской крови!

— Хорош принц!

— Брат короля!

— Хорош король!

— Мой кузен!

— От этого он становится лишь более виновным, ибо, будучи одним из ваших родных, он обязан был проявить к вам большее уважение.

— Милая моя, милая моя, вы требуете слишком многого, — возражал король.

— О, вы просто не знаете, что он сделал.

— Знаю.

— Значит, знаете?

— Да.

— Тогда расскажите.

— Так вот, на лестнице в Лувре нашли потерянный вами платок.

— Потом?

— В платке была завернута записка, которую вам написала Лану.

— Потом?

— Записку передали госпоже адмиральше.

— Потом?

— Преднамеренно или по неосторожности госпожа адмиральша уронила ее на собрании кружка королевы.

— Потом?

— Ее поднял господин де Жуэнвиль и, думая, что речь идет не о вас, а о ком-то другом, передал ее королеве-матери.

— Потом?

— Последовала злая шутка, разыгранная на глазах у вашего отца и вашего жениха…

— Потом?

— А разве было еще одно «потом»?

— Да.

— Значит, это не все?

— Где находился в это время господин де Конде?

— Не знаю, то ли у себя в особняке, то ли еще где-то приятно проводил время.

— Он не был у себя в особняке, он не предавался приятному времяпровождению.

— Во всяком случае, его не было среди тех, кто оказался подле нас.

— Нет, но он находился в спальне.

— В нашей спальне?

— В нашей спальне.

— Где же? Я его не видел.

— Зато он нас видел! Зато он меня видел!

— И вам об этом сказал?

— Причем не только об этом. Например, о том, что был в меня влюблен.

— О том, что он был в вас влюблен! — покраснев, воскликнул государь.

— О! Об этом-то я знала, поскольку он десятки раз говорил и писал об этом.

Франциск побледнел, и ему показалось, что он умирает.

— И на протяжении шести месяцев, — продолжала мадемуазель де Сент-Андре, — ежедневно, с десяти до двенадцати ночи, он прогуливался под моими окнами.

— А-а! — глухим голосом произнес король, отирая пот со лба. — Тогда другое дело.

— Что ж, государь, стала голова принца де Конце легче?

— Она теперь такая легкая, что, если я не сдержусь, огонь моего гнева снесет ее с плеч!

— А с какой стати вам сдерживаться, государь?

— Шарлотта, это дело весьма серьезное, и единоличных решений я тут принимать не могу.

— Ну да, вам следует попросить разрешения у вашей матери, бедному грудному младенцу, бедному королю на помочах!

Франциск метнул взгляд на ту, что позволила себе дважды его оскорбить, но, встретившись с таким же угрожающим взглядом девушки, отвел глаза в сторону.

Произошло то, что всегда бывает в рукопашной: сталь скрещивается со сталью.

И тот, кто сильнее, обезоруживает того, кто слабее.

А бедный Франциск II был слабее всех на свете.

— Что ж, — проговорил Франциск, — если такое разрешение потребуется, я его спрошу, вот и все.

— Ну, а если королева-мать вам откажет?..

— Если она мне откажет… — произнес юный государь и бросил на любовницу столь несвойственный ему свирепый до предела взгляд.

— Вот именно, если она вам откажет?

На какое-то время воцарилось молчание. Затем, когда пауза окончилась, послышался зубовный скрежет, напоминающий свист ядовитой змеи.

Таков был ответ Франциска II.

— Тогда придется пропустить это мимо ушей.

— Ваше величество и в самом деле так полагает?

— В самом деле, потому что я больше всего желаю смерти господину де Конде.

— И сколько минут потребуется вам на то, чтобы привести в исполнение столь великолепный план отмщения?

— Ах! Такие планы не вызревают за несколько минут, Шарлотта.

— Тогда за сколько часов?

— Часы летят быстро, а спешка не принесет ничего хорошего.

— За сколько дней? Франциск задумался.

— Мне потребуется месяц, — наконец проговорил он.

— Месяц?

— Да.

— Иными словами, тридцать дней?

— Тридцать дней.

— То есть, тридцать дней и тридцать ночей? Франциск II уже собрался ответить, но в это время приподнялась портьера и дежурный офицер объявил:

— Ее величество королева-мать!

Король указал любовнице маленькую дверцу, ведущую в альков, соединявшийся с небольшой комнатой, имевшей отдельный выход в коридор.

Девушка в еще меньшей степени, чем ее любовник, была расположена дразнить своим присутствием королеву-мать; она проскользнула в указанном направлении; но прежде чем удалиться, воспользовалась остатком времени, чтобы под конец бросить королю:

— Сдержите свое обещание, государь!

Еще не успокоился воздух, сотрясенный этими словами, как королева-мать во второй раз за этот день переступила порог спальни сына.

Через четверть часа после казни Анн Дюбура площадь Сен-Жанан-Грев, мрачная и пустая, освещенная лишь последними отблесками костра, вновь разгоравшегося время от времени, напоминала гигантское кладбище, и разлетающиеся вокруг искры были похожи на блуждающие огни, в долгие зимние ночи пляшущие над могилами.

Через площадь медленно и молчаливо прошли двое мужчин, дополнявших эту иллюзию: их легко было принять за привидения.

Без сомнения, эти двое специально ждали, когда рассеется толпа, чтобы начать свою ночную прогулку.