За золотом Нестора Махна - Скрипник Олександр Васильович

— Я больше ничего не могу сказать, можете судить меня как вам нравится.

Это был последний мой допрос. Меня обратно увезли в Жилаву. Там администрация за пролом стены присудила мне 20 суток карцера с цепями на ногах и карцерный режим. Не буду описывать всего этого, скажу только, что я даже при поддержке некоторых своих знакомых по тюрьме вышел оттуда полуживой. Для меня и сейчас, когда вспоминаю это, все кажется чудом.

Прошло еще десять с половиной месяцев, пока меня вызвали на суд. 24 мая 1929 года я подписал все материалы, а суд назначили на 10 июня. В это время я виделся с Наталией Ганшиной и узнал, что она тоже сидела в тюрьме, в Вакареште, 6 месяцев. Она была такая исхудавшая и измученная на вид, что я ее еле узнал. Мне удалось переброситься с ней несколькими словами. Я ее спросил, какие вопросы ей задавал следователь и что она отвечала. Она мне сказала, что ее спрашивали, где Фома. Она ответила, что он уехал на работу, а куда — не знает. А больше всего спрашивали за письмо. Она говорила, что получила его от дяди из Константинополя, и на этом стояла все время. Я спросил о Данилове — долго ли его держали в сигуранце. Она ответила, что только семь или восемь дней. Я еще спросил, не били ли ее, не насиловали, о чем я слышал ранее. Она потупила глаза и ответила, чтобы я об этом не спрашивал, она обо всем расскажет, когда выпустят, и просила, чтобы я об этом никому не говорил. Из этого я понял, что ее и били, и насиловали.

Наступило 10 июня, день, который я ждал с нетерпением. В свидетели я выбрал Геродота, адвоката мне выделили от коллегии защитников. Но когда я его увидел, то понял, что такой молокосос может помочь только прокурору, поэтому я от него отказался. За несколько минут до начала суда приехал Геродот. Я увидел его, поздоровался. Спрашиваю, как это получилось, что все письма попали в руки сигуранцы. Он говорит, что у него производили обыск и все изъяли. Я спросил, получил ли он от меня письмо из сигуранцы. Он сказал, что получил и что я хорошо сделал, написав такое письмо, что оно мне очень поможет на суде. (Я забыл ранее упомянуть, что это письмо тоже было в досаре и меня в трибунале спрашивали, зачем я его написал. Я говорил, что меня убивали и обвиняли в том, что я специальный агент, посланный большевиками, а не от организации украинских националистов. И поэтому я просил Геродота, чтобы он разъяснил, что я не могу быть большевистским агентом, а он это хорошо знал).

В это время в Румынии была объявлена амнистия, и Геродот мне сказал, чтобы я не беспокоился, меня могут освободить. И если это случится, то чтобы я ни в коем случае не соглашался ехать в Россию, если мне это предложат. Я его хотел еще кое о чем расспросить, но он мне сказал:

— Отойдите и не подходите ко мне, потому что увидят и подумают, что я с вами советуюсь.

Я хотел все-таки продолжить с ним разговор, но он встал и отошел от меня. Затем пришла Наталья. Начался суд. Спросив мою фамилию, судья обращается к прокурору:

— Мне кажется, что подсудимый подпадает под амнистию. Читайте закон.

Прокурор читает и доходит до того места, где говорится, что если подсудимый не отбывал наказание сроком свыше 6 месяцев за такое же преступление в последние три года, то подпадает под статью 2 параграф «Д» закона об амнистии за шпионаж. Опускает лист и обращается к судьям:

— Наш подсудимый как раз подпадает под эту статью, а посему именем закона амнистируется, и я в обвинение не скажу ничего и досар закрываю.

Судья обращается ко мне:

— Был ли когда-либо арестован за шпионаж?

— Нет.

— Судился ли после 1926 года?

— Нет.

— Наказание отбывал?

— Нет.

У меня звучали эти «нет», как у маленького ребенка. Далее судья обращается к составу суда.

— Почтенные господа заседатели, закон действительно амнистирует нашего подсудимого. Но я, как председатель суда, не могу взять на себя ответственность и утверждать, что он не судился, потому что мы не знаем ничего, а в досаре нет никаких подтверждений. А посему я считаю досар неполным и прошу отложить суд, покуда мы не наведем справки в генеральной сигуранце, откуда досар поступил к нам.

Члены суда посовещались между собой, и председатель объявляет:

— Суд перенесен на 18 июня 1929 года.

Весь мой восторг улетучился, как будто бы я потерял что-то очень важное. Выхожу из зала, ищу глазами Геродота, но он куда-то увильнул. Наталья в восторге, а я чувствую, что эта амнистия мне не улыбается.

Наступает 18 июня. Меня приводят в зал заседаний. Здесь нет никого: ни Натальи, ни Геродота. Мне объявляет секретарь, что за шпионаж амнистировать не будут, что эти статьи в закон об амнистии были занесены по ошибке, а теперь исключены из него и что я должен взять адвоката, потому что без адвоката нельзя. Я говорю, что мне адвокат не нужен. А он говорит, что тогда адвокат все равно будет назначен от коллегии защитников.

Приходит адвокат, тот же молокосос, говорит мне, что за такое сложное дело он взяться не может, а тем более о шпионаже, потому что нет времени его штудировать. А во-вторых, в таких сложных делах он ничего не смыслит, поэтому советовал мне лучше взять опытного частного адвоката. Я сказал, что у меня нет денег на адвоката и что он мне совсем не нужен.

Мое дело записано первым в списке, вывешенном возле дверей. Консилиум уже в полном составе, а Геродота все нет. Лишь через несколько минут после того, как меня позвали в зал суда, входит Геродот. Наталия стоит возле меня в клетке для подсудимых. Начал председатель суда:

— Знаешь ли ты, подсудимый, в чем обвиняешься?

— Меня подозревают в шпионаже.

— Значит, знаешь?

— Да.

— Признаешь ли ты себя виновным в том, что шпионил в пользу Советов?

— Факта шпионажа я не признаю.

— Подтверждаешь ли ты суду те слова, которые ты говорил в своих показаниях во время следствия?

— Я могу подтвердить только те слова, которые записаны с моих показаний точно, под которыми я подписывался, а если будет что-то добавлено, то я это не признаю.

— Скажи суду, как ты попал в Румынию и когда?

Я начинаю рассказывать историю, о чем я писал ранее.

— Но почему же ты, уйдя из Румынии с ведома румынских властей, когда вернулся, не явился к властям, а пошел к Геродоту и приглашал его шпионить в пользу Советов?

— Я Геродота не приглашал работать в пользу Советов, потому что я сам боролся и буду бороться за украинскую народную республику, чтобы освободить украинский народ от ига большевиков и России.

— Но почему же ты приехал в Румынию?

— Мы имеем на Украине подпольные национальные организации, от которых я был послан к нашим организациям в Румынии для того, чтобы предупредить их о том, что если будет повсеместное восстание на Украине, то чтобы они были к этому готовы и пришли на помощь.

— А скажи суду: ты прятался, когда переходил границу?

— Да, прятался.

— И сколько раз ты переходил границу нелегально?

— Три раза.

— Значит, когда ты переходил границу и прятался, то ты знал, что делаешь преступление и что за это закон наказывает?

— Да, я это знал, но я не жалел своей жизни в борьбе за Украину против большевиков и сейчас не боюсь умереть за украинский народ. Так что переход границы мне был не страшен, и я не боюсь понести наказание за это.

Затем один из заседателей спрашивает:

— А скажи, подсудимый, ты говорил подсудимой Ганшиной о том, что ты был в России, и знает ли она о том, что ты держал связь с Геродотом и для каких целей?

— Эта женщина абсолютно ничего не знала, и я не понимаю, почему ее должны судить вместе со мной.

Председатель суда обращается к Наталии:

— А ты, подсудимая, признаешь свою вину в том, что ты помогала подсудимому Скомскому в шпионаже?

Наталия отвечает, что она ничего о шпионаже не знает, как и о том, за что ее арестовали и держали в тюрьме шесть месяцев.

— А скажи, подсудимая, ты знала о том, что письмо, которое ты получила, было от советских шпионов?