Севастопольский блиц - Михайловский Александр

Но больше всего эпистол должны были послать из Севастополя: начальник обороны Севастополя адмирал Нахимов – свое, командующий войсками в Крыму генерал Горчаков – свое, начальник Севастопольского гарнизона генерал от кавалерии барон Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен – свое, начальник штаба Севастопольского гарнизона полковник и флигель-адъютант князь Виктор Илларионович Васильчиков – свое. С последним было бы неплохо наладить связь: есть данные, что это «наш человек». В преддверии нашего прихода в мир Крымской войны я поручил любезной Ольге Васильевне перечитать всю литературу по этому периоду, имеющуюся в их полковой библиотеке. И выяснился прелюбопытный факт. О князе Васильчикове очень хорошо (можно сказать, в превосходной степени) отзывался адмирал Нахимов [7]. А Нахимов – это авторитет. В то же время о бароне Остен-Сакене отзывы пренебрежительные, как о балаболе и бездельнике. Впрочем, те, кто эти отзывы оставил, не вызывают у меня такого уважения, как Нахимов. Быть может, это злоязыкие остряки, а может, интриганы и завистники. Генерал Горчаков для меня тоже не авторитет. Да и как может быть авторитетом военачальник, который в ходе этой войны проиграл все свои сражения?

Кстати, французский генерал Боске, который лично повел зуавов в ту безумную атаку, в отличие от Омер-паши, мне чем-то симпатичен, поэтому его, раненого, подобрали на поле боя и засунули в ванну с магической водой. Мало ли в каком случае мне может пригодиться харизматичный и обожаемый в войсках французский генерал.

Немного подумав, я решил все-таки глянуть на Омер-пашу, прежде чем Артемида настрогает его тонкими ломтиками на бефстроганов. Подвалы Башни Терпения – не самое приятное место в нашем Тридевятом царстве. Там вместе с подручными обитает глава нашей контрразведки и уголовной полиции ужасный криминальдиректор герр Курт Шмидт. Там расположены камеры для подследственных и особо неуважаемых военнопленных, а также специально оборудованные комнаты для допросов первой, второй и третьей степени. Одну из таких комнат, в просторечии именуемую пыточным застенком, и арендовала для своих мстительных забав наша дорогая Артемида. Характер у нее в последнее время улучшился, а понятия о добре и зле деформировались в правильную сторону. Однако этих изменений совершенно недостаточно для того, чтобы смерть Омер-паши могла считаться легкой.

И ведь точно. Когда я зашел в «снятую» Артемидой пыточную камеру, необходимая мизансцена и действующие лица были в наличии, но к процессу замучивания насмерть еще не приступали. В небольшом очаге пылал жаркий огонь, на котором докрасна калились палаческие инструменты, необходимые для прижигания и вырывания. Сам Омер-паша – голый, как приготовленная для свежевания свинья, уже висел на дыбе, установленной у противоположной от очага стены. На его покрасневшем, перекошенном от ужаса лице был написан стандартный для таких ситуаций вопрос: «А меня-то за шо?». Помимо Омера-паши, в пыточной находились еще несколько персонажей, известных и не очень. Вон – полуголая мускулистая рабочая лилитка, склонившаяся над свежей порцией дров для очага, вон – Артемида, обряженная в обтягивающий костюмчик черной кожи в стиле садо-мазо, рядом с ней – мисс Зул в аналогичном наряде, только красного цвета, а вон – наша Кобра, которая, присев на краешек стола, меланхолически подравнивает ногти кинжалом просто устрашающих размеров. Вот как раз Кобру я здесь увидеть и не ожидал. Обычно она чужда таких забав, и если кого-то убивает, то делает это прямо на поле боя – как говорится, не отходя от кассы, быстро и гуманно. Чистое мучительство – не в ее стиле.

– Приветствую вас, дамы, – сказал я, закрывая за собой дверь, – вот, пришел посмотреть на вашего пациента, пока он еще в дееспособном состоянии, и удивился, застав здесь Кобру. Неужели наша гроза драконов и заносчивых царских дочерей пристрастилась к инфернальным садистским забавам?

– Ничуть, мой обожаемый командир, – с ироничной усмешкой ответила Кобра, – я здесь по очень важному делу, порученному мне вашей, то есть нашей, Птицей, которая в миру зовется Анной Сергеевной Струмилиной. Так, кажется, выражаются в этом времени? Вот, видите, в уголке сидит скромная девица? Это последняя наложница этого бабуина – так сказать, жертва физического и морального насилия с его стороны. После освобождения выяснилось, что она, как улитка, замкнулась в своей раковине и никак не желает из нее выходить. Птица своими методами пробовала ее растормошить и тоже отступилась. Говорит, что ее душа в испуге заперлась изнутри и никому не открывает. Вот мы с девочками и решили выбить клин клином и показать несчастной, что ее обидчик жестоко наказан.

Я посмотрел туда, куда показала Кобра – и в темном углу, за столом, где обычно сидит писец, записывающий речи пытуемого, увидел умеренно пухлую девушку, скорее даже девочку, лет, наверное, пятнадцати или четырнадцати от роду. Явно не крестьянка и не горожанка: ручки белые, чистые, не знавшие тяжелого домашнего труда, не облегченного кухонными комбайнами и стиральными машинами. Чистая девочка из дворянской или купеческой семьи, где родители, наверное, на ребенка даже голоса не повышали, вдруг попадает в такую жизненную ситуацию, когда ее мир оказался грубо растоптан, а сама она очутилась во власти жестокого похотливого зверя, который видел в ней не человека, а лишь сосуд для излияния своей спермы. Ну что же – как аукнется, так и откликнется. Если с начала у меня еще были сомнения, не прекратить ли это мероприятие самым простым и надежным способом, попросту пристрелив Омер-пашу прямо тут в камере, то теперь я жалею, что мучения таких мерзавцев нельзя сделать вечными…

– Ну что же, скунс, – сказал я, повернувшись к пленнику, – поздравляю – ты выиграл приз. Я человек добрый, и за все твои злые дела: отступничество от веры отцов, предательство собственного народа, жестокие убийства невинных, которые совершались по твоему приказу, а также за насилия над женщинами и девушками – я всего лишь посадил бы тебя на кол. На большее моей фантазии не хватает, я все-таки воин, а не палач вроде тебя. При этом жизнь твоя была бы короткой, а мучения умеренными. Но теперь ты попал в руки настоящих специалистов, точнее, специалисток, ибо женщины – это самые жестокие существа на свете. Если ты их обидел, то можешь быть уверен, что месть их будет ужасна и что даже в могиле они не оставят тебя в покое. Присутствующие тут дамы сумеют сделать так, что жить ты будешь долго, при этом испытывая самые перворазрядные муки. Это тебе воздаяние и наказание за всю твою жизнь, за то, что сменил веру на карьеру, за то, что ради себя, любимого, ради денег, карьеры и положения в бандитском турецком обществе ты был готов воровать, грабить, убивать и насиловать, невзирая ни на число твоих жертв, ни на их беззащитность. И теперь по подвигу тебе и награда, по мощам и елей.

Омер-паша поднял голову и посмотрел на меня мутным взглядом.

– Кто ты такой, урус, – на вполне понятном русском языке сказал он, – что говоришь мне эти слова? Разве ты судья-кази, зачитывающий приговор, а я уже осужденный преступник?

– Одни зовут меня Бичом Божьим и правой рукой архангела Михаила, – сказал я, – другие – Богом священной оборонительной войны, третьи – обожаемым командиром, четвертые – Великим Артанским князем, государем и благодетелем; а все вместе – это тот человек, который идет через миры, устанавливает справедливость, побеждает зло, творит суд и расправу, ибо так повелел мне Господь.

– Плевал я на твоего Господа Христа, урус, – заявил мне Омер-паша и плюнул в мою сторону, – у меня теперь другая вера, и мой господин – это Аллах.

Но плевок Омер-паши не задался. Заклинание Защитного Ветра отбросило харчок обратно, и тот повис у злодея на кончике носа.

– Слабоумный бабуин, – сказал я, – сменив веру ради карьеры, ты лишь показал, что не веришь ни во что, кроме власти силы и денег, и господином твоим по сути является ни кто иной, как Шайтан. С таким господином ты и плюнуть в меня не сможешь, ибо каждый плевок вернется к тебе. У Бога множество разных имен, и сменив одно из них на другое, ты будешь не в силах отвертеться и от посмертного возмездия… Мисс Зул, я вас прошу, – сказал я, повернувшись в сторону означенной особы, – чтобы этот стервец наконец-то почувствовал пытки каждой клеточкой тела. И хоть нам, людям, не придумать такого наказания, чтобы оно было адекватно преступлениям, которые совершил этот человек, но все равно к совершенству необходимо стремиться. Думаю, для начала стоит прижечь раскаленным железом вон тот сморщенный стручок, который бесполезно болтается у этого бабуина внизу живота. Все равно он ему больше не понадобится, а жертве его преступлений, наверное, будет приятно видеть, как уничтожается причинившее ей боль орудие. Так сказать, око за око и зуб за зуб. Но только не перестарайтесь сгоряча, процесс должен быть рассчитан на длительное время…