За горизонтом событий - Брусницын Алексей

– But, there is no reason for this![4]– возмутился Александр. – She just told you, that everything is OK.[5]

Старший вновь напомнил о том, что они обладают неким физическим потенциалом и полномочиями, младший снял с ремня наручники.

– Саша, давай я позвоню Лозону, он найдёт адвоката, – прошептала напуганная Анна.

После этих слов Александр картинно протянул обе руки полицейскому и произнёс высокопарно:

– OK. I am ready.[6]

На заднем сиденье служебной машины, закованный в наручники и отделённый от полицейских частой решёткой, он вдруг почувствовал себя неважно: в ушах шумело, болела и кружилась голова.

– Слиха́, эвша́р ма́им? – попросил он, то есть «извините, можно воды?»

– Ешь рак за́ин, – ответил младший коп, сидящий за рулём, что означало «есть только член».

Александр опешил от такого хамства, но решил сделать вид, что не понял и обратился к старшему. Стал объяснять, что чувствует себя нехорошо и что, будучи доктором, подозревает у себя предынфарктное состояние. Старший задал пару уточняющих вопросов, сказал что-то младшему, и тот с недовольной гримасой развернул машину на следующем светофоре.

Вскоре они приехали в больницу Вольфсон на границе Холона и Тель-Авива. В иных обстоятельствах Александру было бы максимально дискомфортно идти по приёмному отделению в наручниках и в сопровождении двоих полицейских. Но сейчас ему было не до любопытных взглядов, которыми провожали его окружающие, он пребывал в состоянии, близком к шоковому – как умственно, так и физически.

Обнаружив в коридоре фонтанчик с питьевой водой, с жадностью напился из него.

Ждать, слава богу, долго не пришлось. Опасного преступника пропустили без очереди, отчего остальные ожидающие подняли гвалт.

Доктор оказался не евреем; на его бейджике значилась какая-то трудновоспроизводимая фамилия и имя – Мухаммед. Он измерил Невструеву давление, которое оказалось очень высоким, после чего направил на ЭКГ.

Ознакомившись с лентой кардиограммы, эскулап выдал неожиданно категорический вердикт, совершенно спокойно глядя прямо в глаза Невструеву:

– You will die soon.[7]

– You too,[8] – поразмыслив немного, отвечал озадаченный Александр.

– But not so soon as you,[9] – немедленно парировал Мухаммед.

Медсестра выдала Александру какую-то таблетку и, проигнорировав вопросы о её названии и назначении, быстро удалилась, всем видом демонстрируя неприязнь к нетрезвому русскому.

Сопровождающие повлекли его вон из храма здоровья.

А вот в полиции пришлось подождать. Александра заперли в клетку, и даже наручники не сняли. Следователь, который должен был провести допрос, этим ожиданием явно специально пытался нагнать на задержанного тоски и страху, ибо в участке никого кроме Невструева не было.

И надо сказать, это дешёвый приём удался.

Александр слышал, конечно, о том, что в Израиле домашнее насилие тяжело преследуется по закону. Некоторые женщины, которые хотели наказать своих благоверных или вообще избавиться от них, этим даже злоупотребляли – возводили поклёп, и судебная система безоговорочно вставала на «слабую» сторону и без каких-либо объективных доказательств состава преступления на долгие месяцы лишала свободы несчастных, некоторых даже в том случае, если они были физически слабее свих половин. Где гарантия, что, страстно возжелавшая перемен в судьбе, Анна не захочет на всякий случай подержать Александра взаперти и тем временем порешать свои бытовые и сердечные вопросы?

Ещё он думал о том, что ему сказал последователь великого мусульманского врачевателя Авиценны. Что ему нужно заняться проблемами с давлением? Или что-то ещё? Или он просто хотел по какой-то непонятной причине напугать его и без того напуганного и ещё больше испортить настроение?

Сиденья в клетке были конструкционно устроены так, что лежать на них без неудобства и боли было практически невозможно. Скованные руки саднили и ныли. К головной боли прибавилась тошнота. В конце концов Александр не выдержал и стал звать дежурного. Тот подошёл не сразу и спросил, смешно подчёркивая букву «Ч»:

– Что ти хочишь?

Невструев обрадовался и попытался объяснить на родном языке, что ему сейчас настолько нехорошо, что он может умереть в любой момент. Очень быстро выяснилось, что охранник по-русски знает только вот этот самый вопрос, ответ же на него воспринять абсолютно неспособен. Тогда Александр попробовал втолковать ему тоже самое по-английски. Тот сказал, что знает, что задержанного возили в больницу и там оказали всю необходимую в данных обстоятельствах помощь. И вообще, успокоил, что в тюрьме есть врач, который сможет оценить состояние заключённого. Александр воспринял это как злую шутку и потребовал снять с себя наручники. Дежурный ответил, что таких полномочий не имеет, и хотел уже удалиться. Тогда узник разразился гневной речью, в которой заявил, что не совершал ничего, за что должен переносить такие страдания, и высказал свое горячее желание немедленно оказаться дома. И в самом конце поинтересовался, почему к нему применяются такие зверские, фашистские методы.

Полицейский, видимо, понял всё по-своему и акцентировал своё внимание на последнем заявлении. Он удалился ненадолго, а потом вернулся и отпер клетку. Александр обрадовался было, но увидел в его руках какое-то неприятное приспособление, оказавшееся оковами для ног.

– Тhis for «fascist methods»[10], – пробормотал он и прибавил на иврите: – сумасшедший русский.

Александр с удивлением наблюдал, как теперь и его нижние конечности ограничивали в подвижности, и понял, что всё, видимо, гораздо хуже, чем он мог предположить.

Он даже не мог определить время, потому что, когда его забирали из квартиры, не подумал о том, чтобы взять с собой телефон. Но даже если бы взял, то в клетке средство связи наверняка бы отобрали… Осознав это, он поддался накатившему на него спасительному безразличию и какое-то неопределённое время провёл в полукоматозном состоянии, кое-как притулившись на неудобном сиденье.

Когда он наконец попал к следователю, Александру было уже всё равно. Алкоголь давно выветрился, остались лишь усталость, тошнота и головная боль.

Следователь на приличном английском предложил воды, сигарету и снять оковы. Александр согласился на всё кроме сигареты. С удовольствием выпил жидкости из кулера, растёр запястья и щиколотки.

Затем рассказал всё как было, без утайки, кроме изначальной причины ссоры с женой, полагая, что не стоит искажать действительность, тем более что ничего страшного он не совершил. И какого же было его удивление, когда следователь рассказал о том, как всё теперь будет.

Остаток ночи Невструев проведёт в камере в участке, а завтра его отвезут на выходные в тюрьму. Потому что сегодня четверг, а в пятницу и в субботу им никто заниматься не будет. В воскресенье проведут следственные действия, и только в понедельник в лучшем случае состоится суд, который и определит ближайшую судьбу дебошира.

Александр поинтересовался на каком основании происходит это вопиющее попирание его человеческих прав, ведь даже заявления от жены нет. На что следователь холодно возразил:

– It is not Russia, the call to police from your neighbors is enough.[11]

Потом его отвели в полуподвал, где оказалось что-то вроде КПЗ с несколькими камерами. У Невструева отобрали ремень и закрыли в камере, в которой стояли аж три пустые двухъярусные шконки с грязными матрасами и без подушек.

При камере оказался отдельный санузел, правда, без двери. В нём были железная раковина и фаянсовая дырка в полу, по бокам от которой возвышались два рифлёных постамента для ног – как в советском общественном туалете.

Засыпая, Александр надеялся, что, когда он проснётся завтра, у него уже не будет болеть голова. А ещё он подумал: «На самом деле круто. Я всю жизнь искал какого-то нового опыта, а тут на тебе, пожалуйста: и измена, и фашистские застенки, и тюрьма, и суд ещё будет… Вот посадят меня ни за что на полгодика, тогда точно книгу наконец напишу…»