Дураки все - Руссо Ричард

Как и многие его опасения, это тоже оказалось небеспочвенным. Мисс Берил донимала его всю старшую школу. “Дуглас, что ты сейчас читаешь?” – спрашивала она всякий раз, как их дорожки пересекались, а когда Реймер оказывался не в силах припомнить ни единого названия, она приглашала его зайти к ней домой, потому что “у меня есть кое-какие книги, которые, как мне кажется, будут тебе интересны”. Всякий раз он обещал, что зайдет, но, конечно, ни разу не сдержал слова. Мисс Берил тогда уже вышла на пенсию, и, скорее всего, ей было одиноко – ее муж, школьный автоинструктор, десять лет назад погиб при исполнении служебных обязанностей: начинающая ученица с испугу врезала по тормозам, и он влетел в лобовое стекло. Реймеру было жаль, что мисс Берил одиноко, но ведь он-то тут ни при чем, вдобавок он чувствовал, что она твердо намерена и дальше писать вопросы на полях его души.

После выпуска Реймер год кантовался в муниципальном колледже на юге штата, но потом мать заболела, денег не стало, и он возвратился в Бат. Перестав общаться с мисс Берил, он обнаружил, что уже ее не боится и, пожалуй, немного скучает. Он не раз подумывал навестить ее, может, спросить, зачем она дарила ему все эти книги. Возможно, он даже признался бы ей, что и сейчас, как в восьмом классе, понятия не имеет, кто такой Дуглас Реймер. Но к тому времени у нее уже поселился Дональд Салливан, а Реймеру как-то не верилось, что один и тот же человек способен питать симпатию к двум таким разным людям. Ну и отлично, сказал он себе. Пусть старушка пишет на полях Салли. Посмотрим, как это понравится ему.

Примерно в это же время он устроился уборщиком в колледж Шуйлер-Спрингс, там познакомился со старым копом, следившим за порядком в колледже, коп предложил ему пойти в полицейскую академию, что Реймер в итоге и сделал. И обнаружил, что форма почти ничем не хуже индивидуальности, даже мисс Берил, казалось, искренне обрадовалась (и чуточку удивилась), когда впервые увидела его в форме. “Этот наряд чудесным образом придал тебе уверенности в себе, – заметила она. – Твоя мать, должно быть, гордится тобою”. Но мать, если Реймер не ошибался, чувствовала не гордость, а, скорее, облегчение. Став полицейским, он развеял ее давний страх, что он окончит дни за решеткой. У него не хватало духу сказать ей, что одно другого не исключает.

А потом в его жизнь ворвалась Бекка. Реймер остановил ее за превышение – она ехала пятьдесят при разрешенных тридцати пяти. И права, и номера у нее были пенсильванские; в Бат она перебралась всего неделю назад. Я актриса, пояснила Бекка (что ж, она, несомненно, достаточно красива для этого), и так гнала, потому что опаздываю на репетицию в Шуйлер-Спрингс, а режиссер будет ругаться. Возможно, даже снимет меня с роли. Быть может, вы отпустите меня с устным предупреждением? Боже, ее улыбка.

Реймер и рад бы был согласиться, но нет. Она опасно превысила скорость, и отпустить ее потому лишь, что она красавица, улыбнулась ему и, протягивая права, коснулась его запястья, будет неправильно. Реймер выписал ей штраф, чем немало ее изумил; позже она призналась, что ее не раз останавливали за превышение и всегда отпускали, даже не пожурив. Поступок Реймера заставил Бекку задаться вопросом, что он за человек. И когда через три месяца она заявила: “Знаешь что, а сделай-ка мне предложение”, Реймер обрадовался, он не верил своей удаче.

Как быстро улетучилась радость от этой удачи! Когда они уезжали в свадебное путешествие, Реймер заметил, что чемодан Бекки подозрительно тяжеловат, но решил не спрашивать, чтобы с самого начала не испортить отношения с женой. По приезде, когда он взгромоздил ее чемодан на двуспальную кровать и Бекка отщелкнула замки, из чемодана вывалились пьесы и три-четыре толстых романа; кровь отхлынула от лица Реймера. Разумеется, в квартире Бекки он видел массу книг, шкафы ломились от книг по актерскому мастерству, романов и пьес. Его не смущало, что Бекка любит читать. Она ведь девушка, а многие девушки, в том числе и тощие студентки колледжа в Шуйлере, страдают тем же недугом. Но ведь их свадебное путешествие продлится всего неделю. Зачем ей столько книг? Первым делом Реймер с испугу подумал, что они друг друга не поняли и Бекка хочет, чтобы их брак был платоническим. Оказалось, это не так, хотя, стоило им закончить заниматься любовью, как Бекка тут же с довольным вздохом утыкалась в книгу, отчего Реймер чувствовал себя короткой и, возможно, проходной главой. Читала она и возле бассейна, и на обратном пути в самолете и закрыла последнюю книгу, когда шасси коснулись земли.

На выдаче багажа, когда они в ожидании своих чемоданов наблюдали, как кружатся чужие, Реймер решился спросить прямо:

– Почему ты так много читаешь?

Бекка сперва, кажется, не поняла вопроса – или того, что этот вопрос продиктован искренним и глубоким недоумением. Потом пожала плечами и ответила:

– Как знать? Наверное, потому же, почему и все. Чтобы сбежать. Вот!

Она вскинула руку, и Реймер на миг растерялся, решив, что она углядела возможность сбежать от него, а не свой чемодан на ленте. И все-таки – она читает, чтобы сбежать? Почему? Реймеру ни разу за всю их медовую неделю – теплое солнце, изысканные напитки и яства, секс, от которого подкашиваются ноги, – не хотелось оказаться где-нибудь еще, не там, где он есть.

– Ты, наверное, всё знаешь о риторическом треугольнике, – сказал он и почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Знает, конечно, как не знать. И, что еще обиднее, понимает – и треугольник, и Святую Троицу, и вообще все абстрактные идеи, которые озадачивали Реймера все его долгое и мучительное детство и юность. Он умудрился жениться на той, кому нравится учиться. Он буквально видел, как его молодая жена тянет руку на первой парте, едва ли не машет учителю в надежде, что ее спросят, поскольку уверена в своих знаниях. Он даже представлял себе выражение ее лица – смесь обиды и ликования, – когда учитель вызывал не ее, а олуха с задней парты, который усиленно пытается слиться со стеной и практически никогда не знает правильного ответа, а в тех редких случаях, когда знает, не отваживается тянуть руку.

– Что такое риторический треугольник? – спросила Бекка, сняла чемодан с ленты транспортера и впилась пристальным взглядом в мужа. – Ты что… плачешь?

Он действительно плакал.

– От любви к тебе, – пояснил Реймер.

Он и правда ее любил, но плакал все-таки не поэтому. Он вдруг с предельной ясностью осознал, что они невозможно, отчаянно разные. И самое мудрое для него – радоваться, что Бекка с ним, хотя вряд ли надолго.

– Интересно, где твой. – Бекка принялась рассматривать ползущие чемоданы, а может, лишь притворилась, досадуя, что Реймер при всех дал волю чувствам, словно он и не мужчина. – В самолет их грузили одновременно. Логично предположить, что и доставали тоже.

– Видимо, потерялся. – Реймера охватила уверенность, что так и есть.

– Боже мой, ну ты и пессимист.

Бекка привстала на цыпочки, чтобы лучше видеть. Как ни странно, она была настолько же уверена, что чемодан вот-вот появится, насколько Реймер – в том, что чемодан пропал навсегда.

И он оказался прав. Чемодан пропал – как он сам.

“Бекка”, – подумал он, и глаза его наполнились слезами при воспоминании о той недолгой поре, когда они были влюблены друг в друга. Прочие скорбящие по-прежнему не обращали на него ни малейшего внимания, и Реймер отважился посмотреть на ее могилу. Он примерно помнил, где та расположена, но здесь, в Дейле, вместо памятников надгробные плиты и точное место не определишь. На одной из могил на том участке лежал букет длинных алых роз, и Реймера, никак не отметившего первую годовщину смерти жены, запоздало уколола совесть. Бекка была единственным ребенком, ее родители погибли в автокатастрофе – она тогда была старшеклассницей, – а театральные ее приятели слишком поглощены собой, чтобы скучать по Бекке или даже помнить о ней. Кроме Реймера, делать это было некому, разве что Элис Мойнихан.