И тут я увидела чудовище (СИ) - Началова Екатерина

Дом был таким, как и год назад; ровно таким же он был десять, двадцать, тридцать лет назад. И только я за единственный вечер внезапно потеряла все накопленные года вместе с собственным разумом. Ингренс возникал перед глазами всякий раз, когда я моргала, вызывая в груди нещадное сердцебиение. Обнаружив такой опасный эффект, я старалась моргать хотя бы через раз.

И вот опять.

Глядя на мясо, я случайно моргнула и, передо мной ясно проявился воротник с тонким серебряным шитьем. Белый кадык над ним издевательски шевельнулся, когда снова потянул:

— Кларисса-а.

— Хватит! — вслух бросила я ему, вложив в восклицание все свое негодование. Агни замерла и вопросительно посмотрела на меня.

Я прикусила язык, понимая, что выдаю себя.

— Хватит... работать, Агни. Спасибо, сегодня я сама себя обслужу, — непринужденно пояснила, села к столу и в доказательство лично положила себе пару кусочков картошки, немного мяса. Есть мне не хотелось, но отказываться от обеда я не могла — в семьях Драконов сильны традиции, нарушу только одну и родители заподозрят неладное. Завтракать мы могли как пожелаем, ужинать тоже, но обедали всегда только вместе.

Отец сел за стол без улыбки. Теперь он улыбался редко, похудев и постарев лет на сто за последнее сложное десятилетие. Быстро глянув на его усталое лицо под светлыми волосами, я задумчиво уставилась в свою тарелку, варварски разламывая картошку на две части. А затем каждую часть еще на две. Традиционный ритуал — разделить все на восемь частей. Одна из моих «особенностей», гори они алым пламенем...

Мама, она же леди Ровена, выплыла в столовую в торжественно-алом платье. Избалованная единственная дочь, воспитанная в роскоши, она любила наряжаться, развлекаясь тем, что примеряла на себя новые роли. Вот только теперь у нее осталось только два выходных платья, которые она меняла каждый день, дополняя образ то платком, то цветком, то самодельной брошью. И в обоих этих нарядах ее уже видели другие семьи. Собственно из-за этого мама и не сопровождала нас вчера — нельзя было дать обществу даже намека на удручающее финансовое положение семьи. Мое вчерашнее голубое платье было сшито в кредит, а украшения и вовсе взяты в аренду на вечер.

Кто бы несколько десятков лет назад мог подумать, что влиятельный род Золотистых может так быстро обеднеть? Еще лет тридцать назад, я бы расхохоталась на такое заявление, приняв его за глупую шутку. Теперь не смешно.

Несколько минут за столом раздавалось только негромкое бряцание серебряных вилок. Помню, когда-то они были позолоченными, но теперь острые зубцы сияли совсем холодным блеском. Я вспомнила о серебряных пуговицах на белом...

Еще и моргнула!

— Ты выглядишь иначе, — непринужденно проговорила мама, первой нарушая тишину.

Ожидая ответа от отца, я подняла глаза и тут же поймала на себе пристальный взгляд — мама обращалась ко мне. В ответ сдержанно пожала плечами. Рассказывать правду о своем внезапном наваждении я не собиралась ни ей, ни кому-либо.

— Как — иначе? — поинтересовалась, предполагая, что внешне могла отечь от лошадиной дозы принятого уже глубокой ночью успокаивающего. Вилкой я подцепила кусок картошки, принявшись с деланным равнодушием жевать.

— Рассеянной. Будто твои мысли далеко от дома, — легко заключила мама и бросила внимательный взгляд на мою полупустую тарелку. — Ещё и не ешь толком.

— Чтобы платье не разошлось по швам, — ворчливо проговорила, мысленно проклиная материнскую внимательность. Отец, например, ничего не замечал, и сейчас вопросительно приподнял бровь. Я почувствовала его изучающий взгляд.

— Моя бутылочка с нервокрепительным внезапно испарилась. Интересно, куда? — заметила мама. Сегодня она играла роль дознавателя. И играла отлично.

«Бездна!»

— Похоже, ты не спала добрых полночи, — безжалостно добавила мама, как будто всего ранее сказанного было мало.

Картошка во рту давно превратилась в пюре, а я все сосредоточенно двигала челюстями, делая вид, что просто занята едой. Мама элегантно подцепила на кончик вилки ломтик картошки и стала жевать его с таким видом, будто у нее во рту по меньшей мере золотой трюфель. Глаз от меня не отводила. Я молча отправила в пространство сразу несколько неприличных слов.

— А тебе почему не спалось, мамочка? — невинно заметила, пытаясь сбить ее со следа.

— Слушала тебя, — мама подняла холеные брови, прозрачно намекая на то, что увильнуть не получится. — Ты не рассказывала, как все прошло вчера.

— Полагаю, ты уже знаешь, — я перевела взгляд на отца, ожидая поддержки или хотя бы кивка. Но тот жадно ел, уже не глядя на нас. Я вздохнула. — Как тебе платье Норманины?

Я пыталась завлечь маму интересной ей темой.

— Сказочное, — равнодушно обронила мама, нисколько не завлекаясь. — Но я не слышала твоей версии, — она не отвлеклась на на волос. — Как тебе показался наследник Зеленохвостых?

Промолчать совершенно не получалось.

— Хрисанфр очень... мил, — внешне непринужденно проговорила я, нервно водя пальцем по голому дереву стола. Накладные когти в эту минуту покоились в шкатулке на туалетном столике, так что теперь мои настоящие короткие ногти были обнажены. — Он хорош собой, вежлив, э-э-э... мужествен. То есть мужествеНЕН!

С усилием вытащив из рта сложное слово вместе со всеми суффиксами, я почувствовала, как отец окончательно отвлекся от мяса, обратив голубые глаза на меня. Говорить становилось тяжелее, а кривить душой перед родителями, которые могут легко почуять обман — почти невозможно.

— ...он был очень заботлив, — с трудом вспомнила я, и поняла, что не могу ровным счётом ничего сказать про потенциального жениха. Все, что мне поначалу показалось в нем приятным или приемлемым, скрылось под ослепительным белым светом.

Ингренс, мгновенно возникший перед глазами, ободряюще улыбнулся. Я задумчиво поскребла стол. Под подушечкой пальца дерево было теплым, гладко-рельефным. Скатерти мы не стелили уже лет пять.

— Он красив... — помедлив, искренне проговорила я, начав описывать совсем не Хрисанфра. — И был так заботлив, так внимателен, даже не смотря на мою оплошность. Предложил мне воды, справился о здоровье. У него прекрасные манеры и самообладание, но... мне показалось, что он искренне обеспокоен моим самочувствием. По крайней мере он себя вел не так, будто исполняет обязанность, а на самом деле как-то... участливо. Мне очень запомнилась встреча. Странно, он показался мне добрым, немного печальным. Знаю, внешне он производит на всех другое впечатление, но мне так показалось...

Я говорила, говорила, не поднимая глаз на родителей, и даже не заметила как за столом воцарилась совершенная тишина. Терзаемая вилкой, картошка на моей тарелке превратилась в жёлтое месиво. Вскинув ресницы, я обнаружила, что родители смотрят на меня с улыбками. А мама и вовсе растроганно вытирает уголок глаза кончиком тонкого пальца с единственным незаложенным кольцом.

— Ты никогда так не говорила, — заметил отец.

— Так это случилось, Клари? Ты услышала их? — дрогнувшим голосом спросила мама. Она давно отложила приборы.

Я знала, что она спрашивает о соловьях.

Прерывисто вздохнув, я набрала воздуха в грудь для ответа. Я хотела негодующе сказать, что ничего похожего на птиц я не услышала, что это вовсе не безобидные птахи, а безжалостный водопад, который, смолол или вот-вот перемелет меня всю целиком, но выдохнула, так ничего и не ответив. Только судорожно кивнула, чувствуя себя обманщицей.

— Как только увидела? — спросила мама, сложив ладонь к ладони.

— Да... — неуверенно сказали мои губы.

«Да?»

Пепельные ресницы короля, намертво засевшие в памяти, шевельнулись, тихо продвинувшись сквозь мягкие ткани, и мучительно сладко впились в кость где-то под грудью.

Да.

Мама соскочила с места, обхватила меня за плечи порывисто, счастливо.

— О, Клари! Я так волновалась, так переживала... Золото мое! Сердце болело, что ты не услышишь, не почувствуешь, но... какое счастье! Да, дорогой? Я знала, знала, что Порядок воздаст нам за все страдания, что будет благосклонен к нам! Вот увидишь, твой избранник тоже это почувствовал!