Я спереди! (ЛП) - Секстон Мари

- Ты здесь? – спросил он.

Мои руки дрожали, и я постарался, чтобы мой голос звучал ровно, когда ответил:

- Да. Ладно. Теперь я могу говорить.

- Я рад, что ты ответил. Так приятно слышать твой голос.

- Да, - слабо ответил я. - И твой тоже. - Потому что, черт возьми, это было правдой. Как бы я ни злился на него, слышать его голос было как бальзам на мои раны. В горле начал образовываться предательский комок.

- Как у тебя дела? - спросил он. - Я волновался. У вас все время идет дождь...

- Откуда ты знаешь о дожде?

- Я каждый день проверяю прогноз погоды. Я продолжаю надеяться, что ради тебя я увижу немного солнца.

- Я в порядке, - солгал я, хотя дрожь в голосе выдала меня. - Что тебе нужно, Джонас?

- Мне нужно тебя увидеть. Боже, милый, я так по тебе скучаю. Ты нужен мне здесь. Ты нужен мне дома. Я не думаю, что смогу прожить без тебя еще один день.

Я вздохнул. Джонас был просто великолепен. Я часто говорил ему, что если он решит отказаться от коммерческой недвижимости, то его ждет будущее в театре.

- Ты разговаривал с Оливией?

- Нет, но…

- Ты собираешься?

- Черт возьми, Ламар, я не знаю. Вот что я пытаюсь сказать.

- Но ты еще не сделал этого.

- Зачем мне это делать, если ты за восемьсот миль отсюда и даже не отвечаешь на мои звонки?

- Я был там два года, ожидая тебя. Какое у тебя тогда было оправдание?

- Это не так просто, как ты, кажется, думаешь. У нас с Оливией совместная жизнь. У нас есть сын…

- Значит, ничего не изменилось, - сказал я.

- Все изменилось. Если бы ты только дал мне шанс.

Я опустил голову. Я прикусил губу, пытаясь проглотить слезы, подступающие к горлу.

- Ламар, - сказал он уже тише. - Я скучаю по тебе так сильно, что не могу выразить словами. Неужели ты совсем не скучаешь по мне? Хотя бы чуть-чуть?

- Да. - Более чем. Я скучал по нему так сильно, что мне было больно. Так сильно, что я изо всех сил старался не сесть в свою машину каждый день после работы и не отправиться в долгий обратный путь в Техас. Потому что, как бы я ни ненавидел быть тайным любовником, по крайней мере, мне было чего ждать. У меня были те украденные моменты, к которым я мог подготовиться. Что же у меня было теперь? Голые стены, холодные полы и дождь, который не прекращался. Бывали вечера, когда я заставлял себя пить чай вместо бурбона, потому что, по крайней мере, потеря сознания дала бы некоторую передышку, но утреннее похмелье того не стоило.

Я ненавидел себя за то, что скучал по нему. Но я скучал. Боже, помоги мне, я действительно скучал.

- Да, - повторил я. - Я скучаю по тебе.

- Тогда, ради бога, возвращайся домой.

Я не мог сдержать слез. Я сердито вытер их.

- Может быть, - сказал я. От одного только произнесения этих слов, от признания того, что это возможно, у меня внутри все сжалось в комок. Рыдания подступили к горлу. Мне хотелось свернуться в клубок и плакать, пока я не выбьюсь из сил. Я страстно желал, чтобы дождь смыл меня с лица земли. Но, исключая такую возможность, я мог придумать только одну вещь, которая заставила бы меня почувствовать себя лучше.

Я хотел Джонаса.

Я хотел почувствовать, как его руки обнимают меня. Я хотел почувствовать, как его губы касаются моего уха, когда он успокаивает меня. Все не было идеально, нет. Но разве быть частью его - не лучше, чем то, что у меня есть сейчас? По крайней мере, тогда с зияющей пустотой внутри меня можно было справиться. Она не угрожала поглотить меня целиком.

- Я подумаю об этом.

- Это все, о чем я прошу. У нас все получится. Я знаю, у нас получится.

В школе прозвенел звонок, возвещая об окончании третьего урока. У меня оставалось пять минут до начала следующего.

- Мне нужно идти.

- Но ты, правда, подумаешь об этом? Ты подумаешь о нас?

- Да.

- Хорошо. Я люблю тебя.

- Я тоже тебя люблю.

Когда я повесил трубку, в груди у меня все сжалось, и я почувствовал тяжесть, полную чего-то, что могло быть отчаянием, но могло быть и надеждой.

Осмелюсь ли я вернуться?

Мои щеки все еще были мокрыми от слез, но все остальное во мне было сухим. Я высунул руку из-за укрытия в своей нише, чувствуя прохладу дождя, падающего на ладонь. Это заставило меня вздрогнуть, но это было по-настоящему. Это заставило меня почувствовать. Я шагнул в него, желая большего. Я запрокинул голову, позволяя каплям омыть мое лицо, умоляя их пролиться сквозь меня. Чтобы облегчить мою пустоту и душевную боль. Чтобы избавиться от депрессии, которая угрожала мне каждый день.

Ничего из этого не произошло. Когда начался четвертый урок, я промок насквозь и дрожал. Но я не переродился.

Разговор с Джонасом не давал мне покоя весь день. Первые час или два мысль о переезде домой казалась спасением. Казалось, что так и должно быть. Забыть о дожде, холодных полах и «Клубе позитивной дискриминации». Забыть о моем желании быть независимым или о моей потребности доказать, что он мне не нужен. К черту мою клятву, что я больше не буду оставаться в стороне, вторым после его жены, ожидая тех нескольких минут, которые он может уделить мне. Я ушел от него из-за какого-то мелочного желания причинить ему боль. Может, у меня и получилось, но я причинил боль и себе. Я разрушил единственное, что стоило иметь в своей жизни.

Да, я бы вернулся в Даллас. На этой неделе я бы закончил работу в средней школе Коды, пока собирал свои вещи. Потом я бы ехал всю ночь. Я бы добрался туда в субботу.

Я бы помчался обратно к Джонасу.

Мысль о том, что я снова окажусь в его объятиях, о том, что я могу позволить себе сдаться, отпустить все и позволить ему быть моей опорой, заставила меня почувствовать себя лучше. Мне это было нужно. Мне нужно было, чтобы он сказал мне, что все будет хорошо. Мы извинялись друг перед другом и плакали вместе. Мы занимались любовью со страстью, которой не испытывали друг с другом большую часть года.

И когда все было сказано и сделано, он вставал. Он одевался. Он целовал меня на прощание и шел домой к своей жене. Прямо к дому с пятью спальнями, мимо которого я проезжал, но в котором никогда не был. В хозяйскую спальню, о которой я только мечтал. В кровать, которую они делили почти двадцать лет.

Он бы победил.

А я все еще был бы один.

В конце дня я почти не замечал дождя, пока тащился к своей машине. Мой портфель, набитый тетрадями для проверки, казалось, весил сотню фунтов. Каждый шаг отнимал больше энергии, чем у меня было, и все же, каким-то образом, я его делал. Каким-то образом я оказался в своей машине. Я вставил ключи в замок зажигания, но не повернул их. Я уставился на приборную панель, слушая, как вода рикошетом отскакивает от крыши, чувствуя, как глубокая, ноющая дыра в моей груди расширяется, пока не почувствовал уверенность, что она поглотит все на свете. Я попытался представить солнечный свет. Пляж. Смех детей.

Одна мысль об этом причиняла боль.

Поверни ключ, сказал я себе. Поезжай домой. Завари чашку чая. Ты почувствуешь себя лучше.

Я не мог. Это простое действие потребовало от меня силы, на которую я был неспособен. Просто сидеть здесь было легче.

Тук, тук, тук.

Мне потребовалась секунда, чтобы определить, что это за звук. Лейла стояла под ливнем, прикрыв голову газетой, и смотрела на меня через окно, озабоченно нахмурив брови.

Я нажал на кнопку, чтобы опустить стекло. Ничего не произошло.

О да. Сначала нужно завести двигатель.

Наконец, я повернул ключ зажигания. Как только машина завелась, я опустил стекло.

- Ты в порядке? - спросила она.

- В порядке. - Она не выглядела убежденной. Я не мог ее винить. Я сидел в своей машине, молча уставившись на приборную панель,… Я понятия не имел, как долго. Но я не был настроен на разговор на эту тему. - Увидимся завтра.

Дорога домой прошла как в тумане. Оказавшись внутри, я бросил свой портфель у двери. Я подошел к плите и взял чайник, который, казалось, весил столько же, сколько мой портфель. Я поставил его в раковину. Потом я стоял, уставившись на кран, не в силах его включить, и думал, хочется ли мне вообще пить чай. Думал, есть ли смысл делать еще один вдох.