Твой силуэт как иллюзия (СИ) - Анафест Ольга "Anafest"

Никита часто среди посетителей видел знакомых отца и понимал, что тайной для Семёна Георгиевича это не останется.

Лиза не выходила из ванной, а Никита, мягко говоря, зверел, потому что времени до выхода оставалось всё меньше.

Трель звонка стала контрольным.

— Кого там принесло! — с рыком распахнув дверь, парень отшатнулся.

— Допустим это я, — Семён Георгиевич вошёл царственной походкой, хотя заметная щетина и тёмные круги под глазами слегка подгаживали образу. — Как дела? Не звонишь, не заходишь…

— Пап, я занят, — Никита нервно оглянулся. Только бы Лиза ещё в пене побарахталась!

— Спешишь куда-то? До меня тут слух дошёл… Не пояснишь ситуацию? Что за дела с переводом и работой? Тебе денег не хватает? Я в тебя столько вбухал, чтобы ты тарелки таскал? И где, — Артамасов-старший криво усмехнулся, — в забегаловке Костенко!

— Честный заработок не может быть постыдным.

— О, ты у него уже понахватался. Узнаю слова Леонида. Не с того пример берёшь. Он тебя ничему ещё не научил, а?

— За словами следи. Я повода не давал. Ты всю жизнь меня мордой тычешь в то, что я ничтожество. Решил работать, так ты снова недоволен? Определись уже.

— Ещё бы листовки раздавать подался, — мужчина, не разуваясь, прошёл в зал, прислушался к звукам льющейся воды, буркнул что-то нечленораздельное и сел в кресло.

— Я занят, пап, — напомнил Никита.

— Лиза ушла от меня.

— М…

— Она на развод подала.

— Да ладно?

— Ты рад?

— Я привык.

— Не сравнивай её со всеми этими… Кто тебя просил тогда шоу устраивать? Так бы и врезал, да сил нет, — Семён Георгиевич устало вздохнул. — Она как сквозь землю провалилась. Никому не звонила, у родителей её тоже нет.

— А ты узнавал?

— Я только что приехал оттуда.

— Ты в Пензу ездил? — Никита опешил.

— Я должен найти её. Чёрта с два ей, а не развод!

— А не пойти бы тебе на хер, Сёмочка? — Явление Христа народу в образе Лизы стояло в дверях, уперев руки в бока и недобро хмурясь. Вода с растрёпанных мокрых волос падала на шёлковый короткий халат, расходящийся на груди. Артамасов-старший жадно ловил взглядом эти капли, особенно самые бесстыжие, облизывающие кожу в ложбинке. Он замер на какое-то время, поглощённый зрелищем. Наконец мужчина вернулся к реальности, тряхнул головой, скользнул взглядом по жене и хлестнул по сыну. Медленно поднявшись, он подошёл к Никите и выдохнул:

— Гадёныш.

Удар пришёлся в лицо. Едва ощутимая боль поразила раньше осознания происходящего. И понимание чужого отчаяния, вложенного в один-единственный удар, слабый и какой-то беспомощный.

Артамасов-старший был в пассивной ярости. Никогда прежде он не был так зол на сына. Да и не сын был сейчас перед ним. Иуда. Он с ума сходил в поисках жены, обрывал телефоны всех знакомых, мотался в Пензу, выслушивал её сестрицу, которая, казалось, все грехи этого мира на него повесить решила. Он практически не спал, с трудом заталкивал в себя пищу, предпочитая всему алкоголь. Да у него крыша так только после смерти первой жены улетала. Чего только в голову не лезло с каждым днём. Какие только ужасы он не представлял. Хотел даже в розыск подать, но знакомый из органов только высмеял его. Полиция, видите ли, загулявших жён не ищет. Загулявших? Он и не думал о подобном. Это же Лиза! Слишком открытая и честная. И что теперь? Спряталась под самым его носом! И сын тоже хорош, предатель! Всё скопившееся в нём отчаяние и злость вдруг перешли в апатию.

— Ах ты, скотина! — Лиза отвесила ему пинок. — Сына моего бить вздумал? Да я тебя! — она ударила мужа между лопаток. Опешив, он застыл. Никита тут же ретировался в угол гостиной.

— Ну я тебя, падла! — Елизавета разошлась. Когда муж повернулся к ней, она влепила ему пощёчину. Хлёстко, звонко, от души. Голова Семёна Георгиевича мотнулась в сторону, а он, как идиот, улыбался.

— Ржёшь ещё, сволочь? — женщина рассвирепела окончательно, и если бы не Никита, вовремя вернувшийся и перехвативший её поперёк талии, она бы отправила мужа в нокаут.

— Мам, хорош! — Артамасов-младший хохотал, удерживая буйную фурию. — Батя, беги!

Семён Георгиевич плюхнулся на пол. Эта акула бизнеса, в дорогом пальто и начищенных туфлях, сидел на заднице, растрёпанный, с красной щекой, и смеялся до слёз вместе с сыном. И, судя по лицу Елизаветы, им обоим стоило бы заткнуться и прикинутся ветошью. Женщина пихнула Никиту локтем в живот, вырвалась, поправила халат, который уже обнажил больше необходимого, сложила руки на груди и выдала:

— Дебилы. Ты, — она сурово взглянула на мужа, — не показывайся мне больше на глаза.

— Лиз, — Артамасов-старший тяжело и как-то вымученно вздохнул, — давай поговорим?

— Не о чем.

— Блин, мне на работу нужно! — Никита засуетился.

— Приведи себя в порядок и иди. И не опаздывай! Леонид этого не любит. Он дал нам работу, не забывай! — Лиза игнорировала мужа.

— Да знаю я!

— Лиза, Костенко не такой, как ты думаешь, — Семён Георгиевич заговорил, когда сын вышел из комнаты. Оказывается, и жёнушка его ненаглядная в забегаловке этой подрабатывает. — Он очень скользкий. На пути к своей цели ни перед чем не остановится.

— Кого-то это описание мне напоминает… Ой, — она притворно ахнула, — это же про тебя, Сёмочка!

— Не сравнивай! Я никогда не убивал!

— Не неси бред! Не наговаривай на него и не строй из себя святого. Смотреть тошно.

— Он монстр, Лиза. Ты даже не представляешь, на что способно это чудовище…

— Это чудовище, — Елизавета усмехнулась, — человечнее всех тех, кто тебя окружает.

— Увольняйтесь. И близко к этому человеку больше не подходите, — Артамасов поднялся и отряхнул пальто. — Я пришлю кого-нибудь сюда за твоими вещами.

— Иди к чёрту, Сёма! Мы сами со своими жизнями разберёмся.

— Эта квартира моя, — мужчина решил надавить.

— Подавись, на улице не останемся.

— Ты о Никите подумала? Он привык жить в роскоши.

— Ты даже сына своего не знаешь… Убирайся.

Ей было противно. От самой себя противно. Как можно любить такого человека? Как можно считать его человеком? Она вроде и понимала, что он такое, но, видя его сейчас, по привычке одетого с иголочки, но заметно осунувшегося и измученного, едва сдерживалась, чтобы не обнять. Любовь действительно зла. Сердце отчаянно ищет хорошее и цепляется за него, не желая отпускать. Сердце не умеет иначе.

— Лиз, — Семён Георгиевич устало потёр виски, — нам обязательно ругаться?

Почему так? Увидев жену после долгих поисков, он не может даже чувства свои выразить. Она похорошела. Стала хорошенькой, какой была в самом начале их отношений. Он лишь сейчас понял, как она изуродовала себя из-за его глупости. Вбил себе в голову… Старый идиот. Татьяна шикарна, она красива, сексуальна, в то же время за этой оболочкой есть ещё и богатый внутренний мир — она идеальна. Но с ума он сходил не когда она ему отказала и замуж за другого вышла, а когда Елизавета исчезла и подала на развод. С ума сходил от отчаяния и бессилия. И сейчас ему было больно, потому что казалось, что он не нужен жене с сыном. Они так гармонично смотрелись вместе, стали очень близки, а он пришёл и нарушил их покой. Где же его место, если не со своей семьёй? Мать и сын… Это было невероятно, но сил на радость не осталось… А как же он? Что есть у него, кроме денег? Всю жизнь гнался за ними — комфорт превыше всего. А эти двое отказались от комфорта и от него самого, обретя что-то более ценное и значимое.

— Сёма, уходи. Мы освободим квартиру, — Лиза сбавила тон, чтобы Никита не услышал разговора.

— Попросишь Костенко о помощи?

— А если и так? — с вызовом, сурово.

— Всё не то, — Артамасов закатил глаза к потолку, а потом в упор посмотрел на жену. — Прости, Лиза.

— Чего? — она даже головой потрясла, думая, что послышалось.

— Прости меня, — мужчина терпеливо повторил. — Я ошибся.

— В чём?

— Во всём… кроме тебя.

Она молчала. Смотрела на него, не произнося ни слова. Он был честен. Нельзя было не поверить этим глазам, всегда холодным и подозрительным, но сейчас полным вины и пугающего одиночества. Он будто поднимался на эшафот и прямо в эту секунду, стоя на последней ступени, заносил ногу, чтобы сделать этот финальный шаг на пути к смерти. У Лизы внутри всё замерло от этого взгляда. Она любила, до боли, до отчаяния, до смерти. Любила его, каким бы он ни был.