Сватать нивы, боры, перелоги,
И луга, и правдивого бога,
Сватать дым в закуренной хате,
Всю землю нашу бедную сватать.
И не выдержало женское сердце. Андреева дочь убежала в лес и, сидя на дубе, готовила подарки королю, приказывала подружкам точить ножи, чтоб кроить ими для него рушники. И вот король подступил со всей своей черной силой. И тогда…
Не попала она в полотенце,
А попала в горячее сердце
И коню под подковы упала.
Умирая, так слово держала:
Страшно гудели струны:
«Ой, не будешь иметь, чернорогий,
Ни лугов, ни правдивого бога,
Ни боров, ни девчат, ни богатства,
Даже дыма в закуренной хате.
За какое ни схватишься сердце —
Все ответят единою смертью.
И ответят пожарами хаты
И земелька, которую сватал».
Нищий умолк. Парень тяжело, словно от сна отрываясь, вздохнул и бросил на лиру три медные копейки. Недоуменно взглянул на Алеся. И вдруг глаза стали холодными и немножко злыми: увидел, что красивый подросток с серыми глазами хочет положить на лиру серебряный полтинник.
— Сдурел, что ли? — спросил он громким насмешливым голосом.
Алесь терпеть не мог насмешек незнакомых.
— Тебя не спросили, — ответил он.
— Оно и видно, что из золотых кафтанов. Головка как маковка, а ума как…
Загорский знал, что продолжение в присказке злое и немного непристойное.
— Ты б повторил, — с угрозой сказал он.
— А я не глухому говорю, — ответил парень.
— То-то и видно, что скряга. За такую песню полрубля ему жаль.
— За эту песню мне миллиона не жаль. Да только не из твоих рук.
— А что мои руки?
— А то, что иная доброта хуже глупости. А доброта богатого…
— Зато ты, видно, богат. Семь коп лаптей…
Алесь сказал это от большой обиды. Но подросток, одетый и в самом деле скромно, казалось, не обиделся.
— Люблю Серка за привычку, — показал он ослепительно белые зубы. — Да только не те паны, что деньги бросают, а те, что бога знают. Возьми свои безбожные деньги.
— Чем это они хуже? — спросил Алесь. — Что ты ко мне привязался?!
— А потому, что они дурной головой даны, эти деньги.
Алесь мерил парня глазами. Да тот был, видимо, сильнее, но менее гибок и ловок.
— А я вот дам, так ты ногами накроешься, — сказал парень.
— А ну, дай. Сам пятки задерешь.
В следующий миг они молотили друг друга со всем усердием подростков. Только пыль курилась над местом драки.
Наконец они устали и, сопя, остановились, настороженно следя друг за другом.
— Получил? — спросил парень.
— Да и ты получил.
У парня действительно распухла и без того пухлая губа; у Алеся ухо было красное и горело.
— Ну и что? — спросил парень.
— А то, что ты дурак, — уже не так сердито сказал Алесь.
Они все еще следили друг за другом, но было видно, что драка угаснет.
— Это ты дурак, — сказал парень. — Старика за твой полтинник могли б в полицию отвести. У бедных людей бывают только медные деньги.
Алесь понимал, что парень говорит правильно, но ухо горело, а незнакомец еще и ругался. Враждебность снова начала нарастать.
— Ты кто такой? — не очень вежливо спросил он.
— А тебе что?
— Ну, кто? Поляк? Мазур?
И тут он услыхал такое, что даже глаза округлились от удивления.
— Белорус, — спокойно сказал парень.
— Что-о?
Алесь не мог понять, откуда этому парню стала известна его тайна, его открытие. Но парень, видимо, понял вопрос как возглас презрения.
Алесь не удержался:
— Откуда ты это узнал? Ведь это я открыл. Это я белорус.
— Один Гаврила в Полоцке, — улыбнулся парень. — Здесь все белорусы! А он открытие сделал… Первый… Нашелся еще мне Коперник!
— Но я ведь знаю лишь троих, кто ответил мне так. У остальных нет имени…
Алеся теперь тянуло к этому парню. Потому что он, не зная Алесевых мыслей, пришел к тому самому, что и он, Алесь.
А парень вдруг сказал:
— Я жалею, что тебя ударил.
— И я тоже жалею. — Алесь подал парню руку.
Парень сделал шаг, и подростки крепко пожали руки.
— Ты откуда такой? — спросил парень.
— С Днепра. А ты?
— Я здешний. Отец привез товар, а я с ним.
— Твой отец купец?
— Нет, дворянин. Но у него есть маленькая фабричка. Скатерти, салфетки, — словом, все такое.
— Значит, вы небогаты?
— Небогаты. У нас большая семья. Одних детей считаешь-считаешь, да и собьешься.
— Ты учишься где?
— Здесь и учусь, — сказал парень, — в прогимназии. Через каких-то пятнадцать дней конец свободе. Зубрежка эта начнется. А ты любишь учиться?
— Люблю. Только я дома учусь. Меня готовят в четвертый класс.
— Счастливчик! Я тоже учиться люблю, да только учителя у нас дрянь. — Вздохнул. — Окончу — пойду в университет. Уроками буду зарабатывать, а выбьюсь. С нашей земли не проживешь — отец всех не прокормит.
Дотронулся до распухшей губы.
— Дерешься ты здорово, — рассмеялся он. — Приложил руку, прости за сравнение, не хуже станового пристава… Давай знакомиться, что ли?
Алесь подал ему руку.
— Давай. Я Алесь Загорский.
— Кастусь Калиновский, — сказал парень.
Они стояли и рассматривали друг друга.
— Давай удерем, что ли, — сказал парень. — Пока купцы у отца товар берут, походим, послушаем.
— Давай… Только полтинник этому деду все же отдадим. Разменяем на медь и отдадим. Пусть помнит, как мы дрались здесь и мирились.
— Давай, — согласился Кастусь.
Разменяли деньги, всыпали старику в шапку целую горсть меди и пошли в толпу.
— За что это ты, брат, так на меня взъелся? — спросил Алесь.
— Да гляжу — стоит такой павлин, только что хвост веером не распускает. Серебра ему, видишь, не жаль бедному человеку.
— Ну и что?
— Если б ты знал, как страшно бьют этих людей, ты б так легко не смотрел на это. Тем более лирников. Этих каждая сытая харя считает непойманными ворами и преступниками.
— За что?
— Подозрительные люди. Приедет откуда-то из Питера мордастая погань. Такой уж магнат, такой нобиль — фигою нос не достанешь: «Дикари грязные, туземцы…» По ярмарке идет, как чума, ты скажи, идет — ярмарка пустеет, все разбегаются кто куда. А нищие — они ведь слепые. Подойдет, слушает, слушает. «Эт-то что же ты, па-дла, поешь? Какой такой турецкий царь?! На каком эт-то соб-бачьем языке, пр-ро какого эт-то Ваську Вощилу?! Пр-ро какого эт-то свинского Михася Кричевского?!» Ну, старик оправдывается: «Он, паночек, тишайшему царю споспешествовал, Алексею…» — «Что?! Мерзавец, быдло, червяк мог царю споспешествовать?!» Да старому в ухо. А лиру ногой.
— Лиру зачем?
— Книг лишили — хотят и лиры лишить. Знают: пока слушают люди хоть одного лирника, не умерла свобода.
Шли в людском море. Вокруг стояли смех, причитания, беззлобные проклятия.
— Знаешь, — сказал Алесь, — я очень был удивлен. Стоит себе человек — и вдруг говорит о самом твоем заветном, о том, о чем ты сам думал.
— Но ведь и они, — рука парня сделала круг в воздухе, — тоже такие же, как ты, только не нашли, как себя называть.
И повторил, видимо, чужие слова:
— Безгласное море.
— Как это они такие? — спросил Алесь. — Мы, конечно, все от Адама. Один народ. Но ведь мы дворяне.
— Ну и что? Было же у нас когда-то так, что мужик, если он по собственному желанию шел на войну, становился дворянином. Так, видимо, и все. Твои предки раньше пошли, и потому они аристократы. Мои — позже, и потому я просто из небогатых дворян. А есть еще шляхта, которая сама землю пашет. Те совсем вчерашние мужики.
