Мираж черной пустыни - Вуд Барбара

— У нас совсем мало времени. Ситуация становится все более серьезной с каждым днем. Если мы собираемся удержать свои земли, то нам понадобится поддержка со стороны правительства Ее Величества.

— Послушай, — произнес Харди Акрес, поднимаясь на ноги, — это не твоя машина? Та, которую ты посылал на железнодорожную станцию?

Валентин подошел к окну и выглянул. «Кадиллак» остановился на дорожке, ведущей к дому, но в нем не было никого, кроме шофера-африканца.

Он вышел на веранду и прикрыл глаза рукой от солнца. Легкий бриз гулял по пяти тысячам акров пышных кустов кофе и развевал его волосы. Это было то самое место, где он стоял десять лет назад и рассказывал о своих мечтах Роуз и Грейс. Вид, который открывался его взору теперь, был именно таким, каким он видел его в мечтах в тот далекий день.

— Где мемсааб? — спросил он водителя.

— Она ушла с мемсааб доктори, бвана, — ответил тот, указывая рукой в направлении реки.

— Привет! Добро пожаловать домой! — выкрикнул он, снимая шляпу и махая Роуз и Грейс.

Роуз в ответ тоже помахала рукой, а потом сказала своей родственнице:

— Ох уж этот глупый Гарольд. Что за мысли приходят ему в голову!

— Что ты имеешь в виду?

— Взгляни на Белладу! Разумеется, у нас есть деньги!

Озадаченная Грейс смотрела на Роуз, которая изящно спускалась вниз по тропинке к тому месту, где Валентин ждал ее и поприветствовал, поцеловав в щеку.

— Мне недоставало тебя! — сказали они в один голос.

Маленькая фигурка выбежала далеко внизу под холмом из дверей родильного отделения.

— Мама! — закричал Артур, быстро перебирая своими пухлыми ножками.

Валентин тоже взглянул вниз.

— Что ты там делаешь! — закричал он, и голос его разнесся над рекой. — Я же велел тебе больше никогда не заходить туда!

Артур резко остановился и стал смотреть, как отец быстро спускается вниз с холма.

— Ты делаешь все просто мне назло! — сказал Валентин, когда подошел к нему. Он схватил Артура за воротник и встряхнул.

Сверху, стоя на холме, Грейс и Джеймс наблюдали за ними. Когда они заметили, что Артур неожиданно упал на землю, извиваясь всем телом и взбрыкивая ногами, Грейс вскрикнула и побежала вниз по тропинке.

К тому времени как Джеймс и Роуз нагнали ее, Грейс успела всунуть палочку между крепко сжатыми зубами Артура. Он содрогался и извивался в грязи на земле, глаза у него закатились, изо рта вырывались странные звуки. Взрослые с ужасом взирали на него; Мона подошла неслышно.

Все кончилось так же быстро, как и началось. Грейс стала поднимать мальчика, лежавшего без сознания, но Валентин отодвинул ее. Он прижал его к своей груди и понес следом за сестрой в клинику, где Грейс осмотрела Артура.

Наконец она произнесла:

— Эпилепсия.

Валентин вскрикнул:

— Нет!

— Я говорила тебе раньше, чтобы ты показал мальчика специалистам, — заметила Грейс. — Теперь ты должен сделать что-нибудь!

— С моим сыном все в порядке!

— Черт возьми, Валентин, ты что, не видишь? Если ты не отвезешь его на осмотр, то это сделаю я!

Он в упор посмотрел на свою сестру, глядя, как пульсирует кровь в ее венах от негодования и упрямого желания сделать все так, как она считает правильным. Плечи его неожиданно опустились.

— В Европе есть специалисты, — более мягко произнесла Грейс, — люди, которые занимаются исследованиями в этой области.

— Ты имеешь в виду помешательство?

— Эпилепсия не имеет ничего общего с психическими расстройствами. Она не имеет ничего общего с помешательством. И эпилепсия вовсе не то, чего следует стыдиться. Она была у Юлия Цезаря. Ею страдал Александр Македонский.

Валентин перевел злобный взгляд на Роуз.

— Это у него от твоего семейства, — произнес он таким тоном, который шокировал всех. Потом сгреб в охапку безжизненное тело сына, крепко прижал к себе и приложился губами к его волосам цвета грейпфрута, которые были мокрыми от пота. Артур казался таким маленьким и хрупким. «Мой сын. Мой единственный сын, который когда-либо будет у меня».

Когда Роуз потянулась к мальчику, Валентин отступил назад и приказал:

— Не прикасайся к нему!

А Грейс он сказал:

— Я заберу его в Англию. Я покажу его всем специалистам в Лондоне, я поеду на континент, если понадобится. Я потрачу все пенни… — Его голос прервался.

Они наблюдали, как он спускается по ступенькам с веранды, поднимается по тропинке вверх и направляется в сторону дома. Руки и ноги Артура раскачивались при движении, как у куклы. Роуз пошла по другой тропинке, что вела через лес к ее эвкалиптовой роще; она двигалась очень быстро, со стороны казалось, что она летит. Маленькая Нджери бежала трусцой рядом с ней, как щенок, в то время как Мона скрылась в тени веранды, не зная, что ей делать. Затем она двинулась в том же направлении, что и мать.

Оказавшись снова на солнечном свету, Грейс отбросила волосы с лица назад, сделала глубокий вдох и осмотрелась вокруг. Она обвела взглядом маленькую группку домишек под соломенными крышами, которые и были ее миссией. Сзади подошел Джеймс и встал рядом с ней.

— Ты как, в порядке? — спросил он.

— Да.

Он взял ее за руку и крепко сжал в своих ладонях.

— Я задержусь, Грейс, до того момента, пока Валентин не уедет в Англию с мальчиком.

Но она обернулась к нему и сказала:

— Нет, Джеймс. Ты больше не принадлежишь этому месту. Твоя жизнь теперь далеко на западе, Люсиль и твои дети ждут тебя. Ты нужен им больше, чем нам.

— Я хочу, чтобы ты всегда помнила, Грейс, — тихо проговорил он, — если я когда-нибудь понадоблюсь тебе, просто напиши мне хотя бы одно слово и я приеду. Обещай мне это.

Она посмотрела на заходящее солнце и кивнула.

— Давай простимся сейчас, Джеймс. Тебе пора собираться в путь. До Уганды очень далеко.

24

— Вся эта земля, сын мой, все, что ты видишь вокруг и гораздо дальше, принадлежит Детям Мамби и никому другому.

Дэвид сидел и слушал слова матери, которая разговаривала с ним во время приготовления ужина. Два больших батата, завернутых в листья банана, постепенно размягчались под действием пара; зерна проса набухали в кипящей воде и превращались в кашу. Хотя многие женщины в деревне за рекой уже приняли европейский обычай есть три раза в день, Вачера продолжала соблюдать старинную традицию долгого плотного ужина в конце дня.

— Дети Мамби были обмануты вацунгу, — сказала знахарка, — они отказались от своих земель. Белый человек не понимает наших путей. Он видит лес, в котором нет жилищ, и забирает его себе, потому что считает, что здесь никто не живет. Он не понимает, что наши предки жили здесь или что этот лес будет когда-нибудь расчищен для жилищ детей наших детей. Белый человек не думает о прошлом, не думает о будущем, он видит только что, что есть сегодня.

Дэвид с обожанием смотрел на свою мать. Она была самой прекрасной женщиной из тех, что он когда-либо видел. Теперь, когда он приближался к возрасту возмужания и вскоре должен был пройти обряд посвящения в мужчины, он начал замечать, как мужчины и женщины смотрят на нее. У первых взгляд был голодным, Дэвид знал, что мужчины мечтают о его матери и что она часто получает предложения выйти замуж. А женщины смотрели на нее с завистью, потому что тайно завидовали свободной жизни Вачеры, у которой не было мужчины-хозяина. И все относились к знахарке с почтением и благоговением.

Хотя у нее и не было мужа, — лишь только один ребенок, при других обстоятельствах ей следовало бы посочувствовать, Вачера была уважаемым членом клана, потому что она была хранительницей традиций. Дэвид видел, как важные люди приходят в их дом в течение всего года; его детство представляло собой одну бесконечную хронику посещений вождей и старейшин, советовавшихся с его матерью, чередой женщин, раскрывающих перед ней свои тайны и приносящих плату за приворотные зелья и защитные амулеты, мужчин, предлагающих ей себя. Маленькая хижина, в которой жили Вачера и Дэвид, оглашалась воплями отчаяния и смехом Детей Мамби, которые приходили сюда поговорить многие месяцы под многими полными лунами, сменявшими друг друга. Дэвид гордился своей матерью, он готов был умереть за нее.