Среди овец и козлищ - Кэннон Джоанна

И я решила пойти домой. Как-то невесело было здесь без Тилли.

Мама сидела на кухне и пришивала пуговицы к отцовской рубашке. Взглянула на меня, когда я вошла.

– Мне кто-нибудь звонил? – спросила я.

Она покачала головой и снова занялась рубашкой.

Мама вела себя как-то странно тихо после того, как Энди Килнер нас фотографировал. Когда Тилли ушла, даже не попрощавшись, я думала, что мама одарит меня белозубой, благодаря стараниям дантиста, улыбкой или скажет, что Тилли повела себя как-то не так, но этого не случилось. Нет, она лишь молча поглядывала на меня время от времени, а затем вновь возвращалась к своему занятию. В обычных обстоятельствах я бы сдалась. В обычных обстоятельствах я бы навестила миссис Мортон, но миссис Мортон сказала, что страшно занята сегодня и что у нее просто нет времени сидеть со мной и готовить сладкий заварной крем. И еще сказала, что мне не мешало бы посидеть дома и как следует обдумать свое поведение.

Я поднялась к себе в комнату и пыталась найти какое-нибудь серьезное занятие, которое помогло бы отвлечься от мыслей о Тилли и о том, когда она, наконец, объявится, вот только найти такое занятие никак не удавалось. Я то и дело прислушивалась – не хрустит ли гравий под ее сандалиями, но слышала за окнами лишь раскаленную от жары тишину. Было так жарко, что даже птицы не пели.

В три часа у нас зазвонил телефон. Я сидела на постели и переставляла своих куколок и галаго, а затем вновь расставляла их по обычным местам. Телефон у нас в доме звонит не слишком часто, а потому всякий раз, когда он звонил, я считала своим долгом выйти на лестницу и подслушать, о чем разговор.

– Если это Тилли, скажи ей, что я очень занята! – крикнула я через перила и уселась на пол.

А затем тотчас вскочила.

– Ну, не так уж занята, что не смогу с ней поговорить. Но все же занята, – добавила я.

Было слышно, что мама не слишком торопится подойти.

Но вот она подошла. Я пыталась расслышать, о чем речь, но она отвернулась лицом к стене и заговорила так тихо, что не было слышно почти ни единого слова. Закончив разговор, мама очень медленно опустила трубку на рычаг и прошла в гостиную. Там сидел отец, занимался какой-то бумажной работой. Мама вошла и затворила за собой дверь.

Показалось, что я просидела на лестничной площадке целую вечность. Спина ныла, ноги начали затекать, но я по-прежнему не сводила глаз с двери в гостиную, все ждала, когда она откроется.

И лишь когда дверь, наконец, отворили, стало ясно: уж лучше бы так и осталась закрытой.

Мама подняла голову и крикнула:

– Грейс, спустись-ка сюда на минутку. Мы хотим с тобой поговорить.

Я не ответила.

Через минуту ее лицо возникло у подножья лестницы.

– Ну, я правда страшно занята, мам, ты же знаешь.

Слова эти прозвучали шепотом.

– Это важно, – сказала мама. И одарила меня своей фирменной улыбкой.

Я поднялась и почувствовала – ноги у меня как ватные.

Я уселась в кресло рядом с камином.

Родители уселись напротив, на диван, папа обнял маму за плечи. Оба они были бледны и выглядели как-то странно, словно вот-вот сломаются.

– Нам надо с тобой поговорить, – сказал отец.

Я приподнялась из кресла.

– Вообще-то я собиралась зайти к миссис Мортон, так что можете поговорить со мной и позже. Или вообще завтра, – предложила я.

Отец наклонился вперед и заставил меня сесть.

– Грейс, – сказал он. – Мы должны сообщить тебе кое-что.

И тут мама вдруг заплакала.

А я опустила глаза, взглянула на свои руки и увидела, как они дрожат.

7 ноября 1967 года

На крики Сильвии Беннет из своих домов сбегаются все соседи.

Первой появляется Шейла Дейкин. Она вытирает руки кухонным полотенцем и рассерженно хмурится. Спрашивает, из-за чего этот визг и крик. Шлепает в домашних туфлях по садовой дорожке.

– Грейс. – Эрик все еще обнимает Сильвию за плечи. Боится разжать руки, боится, что, если отпустит ее, та упадет. – Говорит, что Грейс куда-то исчезла.

Шейла выбегает из ворот на улицу. Кухонное полотенце падает на тротуар.

– Исчезла?

Сильвия еще плотней прижимает руки к голове.

– Люди так просто не исчезают. – Шейла отстраняет Эрика, берет Сильвию за запястья, отводит их.

Эрик предоставляет свободу действий Шейле. Он не силен в утешениях. Всегда в таких случаях ставил чайник на плиту, звонил по телефону и отдавал указания. Нет, его никак нельзя было назвать человеком черствым, просто он сразу же начинал сострадать, огорчаться, а потому пострадавший страдал еще больше.

И вот Сильвия начинает стонать и бессвязно лепетать что-то.

– Послушай меня! – снова говорит Шейла, и Сильвия затихает и смотрит на нее послушно, как малое дитя.

Шейла так и выстреливает вопросами. Делает паузы, давая Сильвии возможность ответить, но та запинается и не успевает, потому что тут же звучит следующий вопрос. Но когда Сильвии все же удается ответить, фразы ее фрагментарны, слова отрывисты и невнятны, страх изгоняет смысл из этих предложений.

Грейс была на кухне, говорит она, в прогулочной коляске. Они собирались выйти ненадолго. Она, Сильвия, пошла наверх переобуться, а когда вернулась, Грейс и коляска исчезли.

– Как долго ты пробыла наверху? – спрашивает ее Шейла. Сильвия смотрит на мостовую, и Шейла нагибается, чтобы поймать ее взгляд. – Долго или нет?

– Недолго, – отвечает та. – Не очень долго.

Эрик снова кладет ей руку на плечо.

– Да, но сколько именно времени, милая? Это очень важно.

Сильвия проводит руками по волосам, откидывает их назад. От этого глаза ее кажутся еще больше, особенно белки.

– Я села на кровать. Думаю, могла задремать, – говорит она. – Но совсем ненадолго. Всего на минутку. Не знаю…

Эрик смотрит на Шейлу. Они обмениваются многозначительными взглядами, и Сильвия это замечает.

– Я ни в чем не виновата! – Она снова кричит. – Вы никогда не поймете, что это такое. Никто не поймет!

Все больше людей появляется на улице. Мэй Рупер стоит у изгороди своего сада, слушает, глаза от любопытства большие, как блюдца. Она что-то жует и начинает жевать все медленнее с каждым новым высказыванием, словно для того, чтобы сосредоточиться, нужно задействовать должным образом все лицо. С левой стороны от матери возникает Брайан, но она отодвигает его, чтобы не загораживал вид.

– А ты в доме-то хорошо смотрела? – спрашивает Шейла. – Проверила каждую комнату?

Сильвия кивает. Теперь она плачет, ее сотрясают горькие мучительные рыдания.

Шейла озирается по сторонам и видит Мэй.

– Поди, посмотри в доме еще раз, – командует она. – Чтоб уж наверняка.

Мэй прижимает руку к груди.

– Кто, я? – бормочет она.

– Давай, действуй, Мэй! И поживее.

Мэй переползает на другую сторону дороги, точно перезрелое насекомое, и Шейла снова оборачивается к Сильвии. Теперь на улице уже целая толпа. Гарольд и Дороти Форбс, Джон Кризи, Тощий Брайан. Все они окружают бьющуюся в истерике Сильвию плотным кольцом, точно дикое животное, пойманное в ловушку.

– Теперь расскажи нам, что случилось утром, – говорит Шейла. – Все до мелочей. Ты кого-нибудь видела? Может, постороннего? Говорила с кем-нибудь?

Эрик слушает, как Сильвия вспоминает события утра. Вполне обычный день. Странно, что худший день в твоей жизни часто начинается как самый обычный. Ты даже можешь пожаловаться себе на его обыденность. Можешь возжелать, чтоб произошло что-нибудь интересное, такое, что разрушило бы рутину; и как раз в тот момент, когда начинаешь думать, что просто не в силах долее выносить эту монотонность, случается нечто, разрушающее твою жизнь.

– Ну, мы дошли до углового магазина. – Сильвия сжимает голову ладонями, точно воспоминания невыносимы для нее. – За молоком.

– Кто еще был в том магазине? Какой-нибудь незнакомый человек? – спрашивает Шейла. – Может, потом он пошел следом за тобой?