Выбор (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

Боярин Репьев ее за локоть схватил, за собой потянул.

Но о долге не забыл он…

— Хоть слово лжи скажешь — отдам тебя царевичу!

— НЕТ!!!

— ОТДАЙ!!!

Все сплелось в единый клубок воя, криков, почти звериного рычания… когда б не убрали Вивею, так и Федора успокоить не удалось бы. Наконец, кое-как подняли, успокоили, отряхнули, извинились даже… Федор всех злым взглядом обжег, особенно Михайлу, и из коридора ушел к себе. Устя не проснулась даже, разве что приснилась ей собачья драка.

Михайла за Федором и не пошел даже, все одно сейчас извиняться смысла нет, он продумывал, как бы ему в приказ Разбойный пройти… покамест плохо получалось. Но может, и не понадобится.

Вот когда не казнят боярышню Мышкину, Михайла с ней и разберется. А покамест… может, еще и повесят? Борис не гневлив, но такое нельзя спустить с рук, чтобы в палатах царских всякая дрянь людей травила…

Подождет Михайла, он ждать умеет, и сундучок с камешками самоцветными тому подтверждение.

Подождет…

Бояре себя долго ждать не заставили, мигом к государю явились, Борис тоже их ожиданием томить не стал.

— Заходите, бояре, разговор у нас горький будет. Дочерей ваших отравить пытались. Повезло — вовремя яд заметили, да спасти девушек успели.

— Как⁈

— Кто⁈

Не похожи внешне были Петр Семенович Васильев и Кирилл Павлович Орлов. Ничем не похожи. Один длинный да тощий, второй маленький и круглый. Первый весь оброс, хоть ты лешего с него рисуй, второй лысый, ровно коленка девичья. Васильев весь раззолочен, обряжен пышно, посмотришь — зажмуришься.

Орлову не до того. Шубу накинул, а под ней рубаха чуть ли не холщовая, рукав прожжен, штаны грязные.

А дочек оба любят, оба взволновались — и на миг стали похожи, ровно зеркало.

— Яд в блюдо подлили. А кто… выясняет пока боярин Репьев.

— Выясняет он⁈ — змеем лютым прошипел Васильев. — Что с девочкой, государь⁈

Хоть тут Борис спокойно ответить мог.

— Сейчас при ней лекарь хороший. Повезло, вовремя яд распознали. Обед начался, боярышни за стол сели, кушать начали, потом одна из них, боярышня Заболоцкая, заметила, что неладно с девушками, тревогу подняла, а боярышень воду пить заставила. Вот яд и вышел из тел. Повезло.

— Заболоцкая? — прищурился Орлов. — Откуда ж познания такие?

Борис на это ответил бы легко, да правду и боярам сказать нельзя. Что волхве, пусть даже юной яд увидеть? Считай, ерунда. А только лучше промолчать о таком. Другое Борис сказал.

— Она у себя дома за больными ухаживала. Знаете ведь, Федьке она нравится, вот я и приказал разузнать. Алексей Заболоцкий приказал дочь учить, мало ли что случится дома. Дети гадость какую съедят, али кто из холопов поранится — разное бывает в хозяйстве.

Бояре переглянулись.

Так-то да… и у них на подворьях разное случалось, только боярышень такому не учили — к чему, когда лекари есть? Но и ничего удивительного в том не видывали. Случается. Не часто, а бывает такое.

— А кто яд подсыпал, государь? Нет пока даже мысли?

Борис только поморщился.

— Надо думать, одна из боярышень. Сами знаете, девочки у вас настолько собой хороши, что поневоле кто-то да позавидовал.

Бояре приосанились. Потом пригорюнились.

Хороши-то хороши, а теперь как быть?

— Я прикажу домой их отправить, как выздоровеют. Со всем почетом, с подарками богатыми. А когда жених хороший найдется, стану первому ребенку крестным отцом.

Это предложение боярам понравилось. Заулыбались.

Так-то и плохо, и беда, но дочки ведь живы? Вот и ладно. И выгода быть может великая, с царской семьей, считай, породниться.

Дверь стукнула, боярин Репьев вошел.

— Государь, сыскал я татя. Велишь слово молвить?

— Говори.

— Боярышня Мышкина это. Вивея Фоминична.

Борис едва не застонал. Тоже, та еще боль зубная, Фома Мышкин. Крысьев он, не Мышкин! Зараза такая, везде лезущая…

— Что ей надобно было?

— Она боярышню Устинью отравить хотела. Так-то решила, что когда главной соперницы не будет, обязательно на нее царевич посмотрит. Похожи они ведь.

— Похожи. А другие боярышни как пострадали?

— Боярышня Устинья береглась, ей яд подсыпать не получалось, а на что другое у боярышни Мышкиной ума и сил не хватало. Вот и решила дурища в общее блюдо яд высыпать. А там уж… кому сколько достанется — авось, и повезет. Даже когда отравление случилось бы, боярышню Устинью с отбора удалят. А она останется.

— Чем эта дура думала? — Борис скорее для себя спрашивал, да боярин Репьев ответил.

— Да чем она думать могла, государь? Дурища ж. Семнадцати еще нет, а пакостность есть. Вот и лезет из нее это, как тесто из квашни. У дядьки моего дочь такая же… дура злобная, пакость сделает, и сама потом больше всех мается. Ни украсть, ни на стреме постоять.

Оставалось только вздохнуть.

Просто злобная дура.

Которая по чистой случайности убийцей не стала. А и стала бы… как она потом жила бы с этим? Да отлично! Она же дура! Она бы просто не поняла, что натворила, куда ей?

Чтобы своей виной мучиться, ее осознать надобно. А для того ум и душу иметь хорошо бы. А не только злобу бешеную.

— Где она сейчас, боярин?

— В приказе Разбойном сидит. Ты не думай, государь, я ей хорошую темницу подобрал, сухую. Почти. И крыс там нет… наверное.

Переглядывались бояре очень злорадно.

Борис подумал — и тоже усмехнулся.

— Поговорю я с боярином Мышкиным. Когда загладит он свою вину перед вами, бояре, разрешу я ему дочку в монастырь отдать. А ежели не загладит — казнить прикажу.

Может, и не хотелось ему такого решения, не хотелось девку молодую приговаривать, а только это не в трактире каком морды бить. Это — палаты государевы. И тут людей травить?

Сейчас спустишь, потом и вовсе обнаглеют.

Бояре такой выход одобрили, царю поклонились, как положено и распрощались, к дочкам отправились.

Борис подумал — и тоже пошел.

В потайной ход. К Устинье.

Спящий ангел.

Так Борису и подумалось при виде Усти.

Лежит она на животе, щеку на подушку положила, коса на пол свесилась, губки пухлые, носиком посапывает… одеяло сбилось, фигурка вся видна, особенно некоторые ее части… выразительные такие. Выдающиеся.

Только вот не один мужской интерес нахлынул.

Борис сам себе удивился, когда понял, что Устинью одеялом укрывает. И косу поправляет осторожно, мало ли — во сне повернется, придавит. Больно потом будет.

Будить ее? Надобно бы разбудить, надобно поговорить, посоветоваться, а то может, и еще по дворцу пройти тайно, а рука не поднимается за плечо тряхнуть, сон оборвать. Пусть отдыхает его боярышня, пусть сил набирается, тяжело ей пришлось сегодня.

Тут бы и взрослый мужик растерялся, и кто посильнее не справился, а она сегодня две жизни спасла, такое не каждый день бывает. Пусть отдохнет.

— Устёна…

Шепот был тихий-тихий, никто и не услышал.

А Борис еще долго на девушку смотрел. О своем думал.

Что с Мариной хорошо было, но не так. Когда он жену спящей заставал, он ее поцелуями и будил, н ни разу не думал, что ей выспаться охота.

Страсть меж ними была, желание было бешеное, а нежности не было. Спокойствия не было, любви, желания позаботиться. А с Устей было это все, и больше даже было.

Какая-то пронзительная нежность.

Не сможет он ее отпустить.

И Федьку понимает.

И… не отдаст он ее брату! Вот просто — не отдаст! Все Боря осознает, все понимает.

Он — царь, он жениться должен с выгодой для государства.

Он старше Устиньи раза в два.

Федя ей по возрасту ближе, и легче ей будет. И… сотню доводов еще привести можно, сотню тысяч доводов, которые бесполезны уже, потому что принял он свое решение.

Никто между ними не встанет, даже Федька.

Это его! Личное!!! РОДНОЕ!!!

И все могут катиться в ад! Никому он Устёну не отдаст. Никогда.