Том 7. Моникины - Купер Джеймс Фенимор

— То, что вы говорите, брат Прямодушный, с юридической стороны внушает доверие, — заметил милорд главный судья. — Но суду необходимы факты. К следующей сессии вы, вероятно, будете лучше подготовлены и…

— Прошу вас вспомнить, милорд, что данное дело не терпит трехмесячной отсрочки.

— В принципе этот вопрос мы с таким же успехом можем решить и через год, а не только сегодня. А мы уже заседаем, — продолжал он, взглянув на часы, — гораздо дольше, чем это принято, желательно или необходимо.

— Однако, милорды, доказательство налицо. Здесь присутствует свидетель, который может подтвердить, что хвост Ноя Пока, подсудимого по данному делу, действительно был отделен от его тела…

— Нет, нет, брат Прямодушный! Юрист, обладающий вашим опытом, должен знать, что Коллегия двенадцати принимает на рассмотрение только письменные показания под присягой. Если бы у вас было подготовлено письменное показание, мы, может быть, и нашли бы время заслушать его до перерыва. А так дело придется перенести на следующую сессию.

Меня прошиб холодный пот, так как я уже явственно ощущал едкий запах горящего хвоста. А как только пепел будет брошен в лицо Ною, исчезнет последнее препятствие к отсечению его головы, ибо, как известно, по приговору голова у него была сохранена на плечах исключительно для этой цели. Не таков, однако, был мой брат Прямодушный, чтобы споткнуться о подобное препятствие. Схватив лежавший перед ним лист бумаги, исписанный судейскими закорючками, он быстро и без запинки прочел:

«Дело королевы против Ноя Пока.

Королевство Высокопрыгия, месяц орехов, четвертого дня от новолуния.

Явившись собственной особой передо мною, Многодумом, лордом верховным судьей королевского суда, и будучи должным образом приведен к присяге, Джон Голденкалф, баронет, подданный королевства Великобритании, будучи надлежащим образом приведен к присяге, свидетельствовал и показал нижеследующее, а именно: что он, вышеназванный свидетель, присутствовал и был очевидцем отсечения хвоста подсудимого по данному судебному делу; что хвост вышеназванного Ноя Пока, он же Номер один, цвета морской воды, был воистину и полностью отделен от его тела. Сим показания свидетеля исчерпываются. Подписал: и так далее».

Прочтя самым уверенным тоном это письменное показание, существовавшее лишь в его воображении, мой брат Прямодушный ходатайствовал, чтобы суд заслушал мои устные показания в подтверждение этого документа.

— Джон Голденкалф, баронет, — обратился ко мне главный судья. — Вы слышали то, что было зачитано? Клянетесь ли вы, что все изложенное соответствует истине?

— Клянусь.

Тут показание было подписано милордом главным судьей и мною и приобщено к делу. Впоследствии я узнал, что документ, использованный моим братом Прямодушным в этом достопамятном случае, представлял собой собственноручные заметки верховного судьи по рассматриваемому делу. Увидев соответствующие имена и название дела, но не сумев разобрать собственные каракули, этот высокопоставленный защитник трона вполне естественно решил, что все в порядке. Что же касается остальных членов суда, все они думали только об обеде, а не о том, чтобы читать письменные показания, и дело было мгновенно завершено вынесением следующего решения:

«Дело королевы против Ноя Пока, и т. д.

Постановлено: считать подсудимого non compos mentis и освободить из-под стражи, буде найдутся поручители в том, что он не будет нарушать мира и порядка до истечения естественного срока жизни».

На городскую площадь был немедленно послан чиновник объявить об отмене приговора, и заседание было закрыто. Я немного задержался, чтобы поручиться за Ноя и одновременно получить назад внесенный накануне залог. Когда все формальности были выполнены, мы с братом Прямодушным отправились на место казни, чтобы поздравить нашего клиента. Мой брат Прямодушный был окрылен своим успехом и заверял меня в том, что немало обязан им своему юридическому образованию.

Ной несказанно воспрянул духом после своего освобождения из рук филистимлян и всячески выражал удовлетворение неожиданным поворотом событий. Он указал, что ценит свою голову не больше, чем всякий другой, но голова — все-таки большое удобство. Но если бы ему пришлось расстаться с нею, то, конечно, он покорился бы этому, как подобает мужчине — что доказывается стойкостью, с какой он перенес ампутацию хвоста. Теперь-то он трижды подумает, прежде чем обвинять человека в обладании памятью или чем иным, и он теперь понимает, насколько благоразумен закон, предусмотрительно разрубающий преступника на части, дабы он не повторил свое преступление. Он не намерен дольше оставаться на берегу, так как полагает, что на борту «Моржа» у него будет меньше искушений, чем среди моникинов. Ну, его матросы очень скоро вернутся на борт, потому как они уже целые сутки без свинины, а орехи, в конце-то концов, снедь для моряка довольно-таки скудная. Пусть философы говорят, что им угодно о правительствах, но, по его мнению, единственный настоящий тиран—это брюхо: тысячу раз приходилось ему бороться с собственным брюхом, и не было случая, чтобы оно не взяло верх. Жаль, конечно, сложить с себя звание лорда верховного адмирала, но уж лучше сложить это звание, чем голову. А что до хвоста, то хоть оно и приятно соблюдать моду, но он вполне может обойтись без этого украшения, а когда он вернется в Станингтон, то там, если уж будет крайность, есть один шорник, который сумеет обрядить его не хуже, чем здесь. Вот вернись он домой без головы, так миссис Пок очень бы оскорбилась. И вообще, лучше бы поскорее отплыть в Низкопрыгию: там ведь в моде обрубленные хвосты, а он, признаться, не хотел бы крейсировать по Высокопрыгии, раз уж не может выглядеть так, как окружающие. Но он ни на кого не в обиде и охотно прощает всем, кроме Боба, а уж с ним, коль будет на то воля господня, он сполна рассчитается, дайте только «Моржу» выйти в море, и прочее, и прочее, и прочее.

Таков был общий смысл речей капитана Пока, пока мы шли в порт, где он сел в шлюпку с большой охотой и поспешил на борт «Моржа», так как наши контр-адмиралы и капитаны первого ранга действительно подчинились голосу природы и вернулись к исполнению своих обязанностей, клянясь, что лучше быть простыми матросами на корабле с хорошими харчами, чем королем Высокопрыгии и жить на одних орехах.

Едва капитан отплыл в шлюпке, увозя свою голову целой и невредимой, я поспешил выразить свою признательность брату Прямодушному за то, что он так блестяще защищал моего друга. Одновременно я отдал дань восхищения изощренным и воистину философским приемам правосудия Высокопрыгии.

— Прошу вас, любезный сэр Джон, приберегите свою благодарность и похвалы для лучшего случая, — ответил бригадир, когда мы с ним направились обратно в гостиницу. — Мы действовали согласно обстоятельствам. Однако наша защита вся пошла бы насмарку, если бы главный судья умел разбирать собственный почерк. Но удача была на нашей стороне.

Что же касается принципов и формы моникинского правосудия (в этом отношении Низкопрыгия весьма сходна с Высокопрыгией), вы ознакомились с ними во время этих двух процессов Они такие и есть. Я не собираюсь утверждать, что они непогрешимы. Напротив, я сам мог бы указать на необходимые улучшения. Но мы прилаживаемся к ним, как можем. Без сомнения, у вас, у людей, законы гораздо совершеннее. 

 ГЛАВА XXII

Я начал серьезно подумывать об отплытии в Низкопрыгию. Признаюсь, мне изрядно надоело считаться гувернером его королевского высочества принца Боба, и я жаждал вновь занять в обществе свое законное положение. Бригадир же заверял меня, что в Низкопрыгии всякого, кто приехал из-за границы, готовы считать знатной особой и что в его стране мне нечего опасаться такого обращения, какому я подвергался здесь. Обсудив этот вопрос в своем кругу, мы решили немедленно отправиться в посольство Низкопрыгии, чтобы получить паспорта и одновременно предложить судье Другу Нации отправить с нами депеши для его правительства, так как представители Низкопрыгии пользовались для доставки дипломатической почты любой подвернувшейся оказией.