Собрание сочинений - Сандгрен Лидия

* * *

Шторы были задёрнуты, комнату наполнял светлеющий сумрак. С нижней кровати доносилось похрапывание. Ракель спустилась вниз. Брат спал в одежде, завернувшись в одеяло. Мягкое лицо, округлые щёки.

Она взяла одежду, вытащила из сумки немецкую книгу и вышла на цыпочках в коридор. Ковёр в гостиной на верхнем этаже сбился, на кресле валялся чей-то пиджак. В туалете же ничто не напоминало о вчерашнем празднике, кроме стоявшего на раковине недопитого бокала.

Ракель оделась и умылась. У неё ныло в затылке.

Ступени скрипели, хотя она старалась идти очень осторожно. В холле на полу лежало Верино пальто, как будто у него не осталось сил, чтобы висеть на вешалке. Бесцеремонно пробили позолоченные настенные часы. Половина восьмого, Ракель проспала не больше четырёх с половиной часов.

Все следы праздника на кухне были ликвидированы. Ракель поставила кофе и намазала масло на кусок подсохшего багета. И тихо поднялась на чердак.

На самом верху ей пришлось преодолеть несколько метров плотной застарелой темноты, потому что выключатель располагался на дальней стене, а света, просачивавшегося из окна, было явно недостаточно. Секунды, предварявшие мигание и вспышку люминесцентной трубки, всегда тянулись слишком долго. А потом перед тобой распахивался тайный мир: горы мебели и коробок, полки со всякой всячиной, письменный стол, заклинившие жалюзи, старый архивный шкафчик с выцветшими чернилами на бумажных этикетках, приклеенных к ящикам, деревянная клетка для птиц с просунутыми сквозь прутья пластиковыми цветами, детские велосипеды. На чердачных балках лежали пластинки и нечто, что когда-то было лодкой.

На комоде стояло чучело крокодила.

Удерживая в равновесии кофе и бутерброд, поставленные на книгу, как на поднос, Ракель протиснулась к потёртому велюровому дивану у одного из маленьких чердачных окон. Похоже, за почти пятнадцать лет никто так и не обнаружил гнёздышко, свитое вокруг дивана. Там стояли банкетка для ног, плетёный стул, приспособленный для подносов с едой и кофейных чашек, а ещё столик в стиле рококо со стопками старых номеров «Старлет» и «Векко-Ревин». Когда Ракель была подростком, они бесплатно делились с ней житейской мудростью типа У ТЕБЯ БУДЕТ ИДЕАЛЬНЫЙ ЛЕТНИЙ ЗАГАР, ЕСЛИ ТЫ… (забудешь о раке кожи) или БЮДЖЕТНАЯ НАХОДКА ОСЕНИ (красный берет, «Хеннес & Мориц), и частенько обещали то, что не выполняли (ТАНТРИЧЕСКИЙ СЕКС – ПОДРОБНЫЙ ПУТЕВОДИТЕЛЬ). Наверху стопки журналов лежали «Мир как воля и представление» Шопенгауэра и «Клан пещерного медведя» Джин М. Ауэл.

Окно было грязным, между рамами покоилось множество дохлых мух, но обзор всё же открывался прекрасный. С улицы окно выглядело как маленький квадрат, спрятанный под коньком крыши. Стоя во дворе, кто-нибудь мог полюбопытствовать, что происходит на кухне, в Кабинете или Ателье, но ни один взгляд никогда не поднимался до чердачного окна, сидя у которого ты становился невидимым, но видел всё.

Ракель рассматривала пустынные окрестности, пока не почувствовала, что пора взяться наконец за книгу, которую она вот уже месяц носит с собой. Приберегая на случай, если под рукой не окажется ничего другого. Можно, разумеется, дать ещё один шанс старому немецкому мизантропу или Айле, девочке-кроманьонке, которая, вопреки всему, выживает в землетрясении и схватках с пещерным львом и племенем неандертальцев, но об этом хотелось читать ещё меньше.

Словом, она взялась за немецкую книгу. Перепрыгивала через незнакомые фразы, бегло пролистывала одни абзацы и целиком пропускала другие, чтобы просто создать себе впечатление о книге и прежде всего сказать отцу, что она её прочла.

Простая, по сути, история. Рассказчик выведен под тем же именем, что и его создатель, малоизвестный, судя по всему, писатель, живущий в Берлине. Не то чтобы совсем неудачник, но успеха определённо не добившийся. Он слишком много времени потратил на сочинительство и не может свернуть с этой дороги, несмотря на безрадостные перспективы и полную нехватку новых идей. Случайное знакомство с женщиной. Мимолётная, как ему кажется поначалу, связь. Но постепенно женщина увлекает его всё больше, и в конце концов герой оживает всем своим существом; его мир переворачивается. То, что он воспринимал как легкомысленную игру, становится безумно важным. А потом – и читатель понимает это быстрее, чем бедняга-рассказчик – всё начинает рушиться. Женщина отдаляется и через какое-то время полностью разрывает отношения. Герой в отчаянии, его жизнь и представления о самом себе разбиты вдребезги, он ничего не понимает и не может вернуться к принципам и мироощущению прошлого. Дорога туда закрылась. В чём он ошибся, почему он ей не нужен – одержимо думает он об этом и обо всём том прочем, что любой несчастный влюблённый вечно гоняет в голове по кругу. Постепенно проступает портрет женщины, которую он любит, – загадочная, но искренняя, самодостаточная и одинокая, чередующая холодную отстранённость и нежную близость, – но при этом её уклончивые действия никак не объясняются. А потом она исчезает, бесследно, и книга заканчивается, вынуждая читателя смириться с неведением и тайной.

Нужно признать, подумала Ракель, что в языковом плане текст чистый, сильный и ясный, даже учитывая, что его шлейф по-прежнему оставался слегка за горизонтом её понимания. Хронология фрагментарна, но сводится воедино так мастерски, что в любой момент читатель ощущает хрупкость истории любви, разворачивающейся между рассказчиком и женщиной, на протяжении всей книги именуемой «она». То, что в начале кажется банальной хроникой разрыва, местью брошенного любовника, через несколько глав внезапно становится интересным. Читатель попадает на тот же крючок, что и рассказчик Филип, и так же лихорадочно жаждет понять, что происходит с женщиной, которая одновременно так загадочна и беззащитна. Ракель ожидала увидеть классический портрет femme fatale – красавицу с её неуловимыми двусмысленностями и жестокостью, – но Филип Франке описал совсем другой тип женщины. Её квартира забита книгами на нескольких языках, в остальном же это жилище аскета. Когда ей не спится, она имеет обыкновение читать Гомера на древнегреческом. Она стайер, но не фанатик, просто выскальзывает утром из постели, зашнуровывает шиповки и уходит бегать по рассветным берлинским улицам. Она кажется самостоятельной личностью, честной и целостной, стремящейся к правде и неспособной ко лжи. Однако огромные территории её жизни и истории остаются закрытыми, и Филип то и дело натыкается на запертую дверь или глухое молчание. Когда однажды герой-рассказчик издалека замечает любимую с другим мужчиной, он не верит, что она ему неверна. И всё-таки долго идёт за ними, и в его воображении незнакомец обретает богоподобные масштабы, хотя внешне это довольно потрёпанный мужчина средних лет в бесформенной военной куртке из тех, что раньше продавались в секонд-хендах.

Пока Ракель читала, дом проснулся. Снизу доносились пронзительные детские крики. Шумели трубы. Услышав шорох гравия во дворе, Ракель посмотрела в окно и увидела дядю Петера в беговых тайтсах и сигнальной жилетке, хотя на улице уже было совсем светло. В конце аллеи он перешёл на спортивный шаг.

Утро выдалось мрачноватым и тревожным, Ракель списала это на похмелье, раздражение и эмоциональное перенапряжение. Когда она спустилась в кухню, все уже встали. Бабушка Ингер пыталась дирижировать семейством, отдавая чирикающие команды. Сусанна жарила колбаски, одной рукой на манер Мадонны поддерживая свой огромный живот. Элис, точно в замедленной съёмке, намазывал на тост джем в явном неведении, что рядом с его рукавом один из кузенов размахивает ложкой йогурта. Эммануил читал вслух из «Тибетской книги мёртвых». Папа ходил в наушниках туда-сюда по коридору и что-то приказным тоном говорил. Вера жаловалась, что её яйцо пашот оказалось слишком жидким. Дедушка Ларс, видимо, только что удалился в библиотеку. Один из старших кузенов, напрочь забывший о вчерашней стеснительности, завидев Ракель, немедленно пожелал рассказать ей о том, что недавно случилось в садике или, возможно, у него в воображении – сначала там фигурировал кто-то по имени Вильям, потом тираннозавр и какая-то хижина, – он подполз к ней по диванчику, сел рядом, тёплый и мягкий, в пижаме с человеком-пауком, и послушно открыл рот, когда она предложила ему кусочек появившегося на столе круассана.