Любовник богини - Арсеньева Елена

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84

– Богини?! – пробормотал Василий, и на месте этого Нараяна, печального, усталого, как бы обреченного, перед ним возник другой – Нараян-наставник, Нараян-палач, мучитель, в черной глубине глаз которого промелькнуло что-то глубоко страдальческое и вместе с тем зловещее, когда он изрек:

– Тебе предначертано стать любовником богини!

– Богини? – повторил он пересохшими губами, и Нараян кивнул:

– Чандры. Твоей жены.

– Значит… О господи! Значит, Тамилла все-таки говорила правду. Она была воплощением богини!

– Я служу обоим мирам – небу и земле. Магараджа Такура и Тамилла служат только темной, подземной патале, где живут темные демоны и наги, [31] противостоящие небесным богам. Там ложь произрастает, как трава, из коей добывают яд, который когда-нибудь уничтожит Вселенную! Аруса… Аруса, вспомни это имя! Вспомни все, что было с тобою в лунную ночь, и подумай: разве это похоже на кровавые жертвоприношения Кали?! Что было там еще, кроме божественной страсти, которая зажгла в ваших телах и сердцах неугасимый огонь, соединивший вас навеки и позволивший воскресить все, чему следовало остаться в безднах забвения?

– Да, страсть! – прошептал Василий, чувствуя, как оживают воспоминания в сердце… и в чреслах его. – Страсть и красота! Значит, правда, что ты похитил меня в той рыбацкой деревушке для участия в обряде? А где ты нашел Вареньку?

– Чандру отыскал магараджа Такура. Mы долгое время думали, что он один из детей Луны, однако он лишь надевал на себя лживую личину, а сам был одержим желанием принести нашу богиню на алтарь Кали. Дравиды ненавидели ариев и всегда враждовали с их исконными богами.

– Арии? – переспросил Василий. – Авеста, Заратуштра… арии… что-то я читал такое, ей-богу, только не помню!

– Дравиды – коренное население Индостана. Дикари! Мы, арии, – древнейший пранарод, явившийся из северных земель.

– С Тибета, что ли? Ну, так это еще не север. Cевер, знаешь ли…

– Знаю, – перебил Нараян. – Но что скажешь ты, когда узнаешь, где наша Прародина, где центр нашей древней Трилоки, Вселенной? Это золотая гора Меру, которая возвышается на вершине мира… в том месте, где рождаются северные ветры! Наши предки пришли из тех земель, где солнце восходит и заходит один раз в год, а один год делится на один долгий день и одну длинную ночь.

– Не смеши, – отозвался Василий. – Это что ж, индусы из города Архангельска пришли, что ли?

Лицо Нараяна снова замкнулось:

– Не стану терять времени, убеждая тебя. Пока ты должен будешь поверить на слово, что в тех землях ночь длилась дольше, чем день, а значит, Луна была владычицей небес – Луна, а не Солнце! Остатки нашей религии сгорели в пылающем костре дравидийских верований, растворились в них. «Ригведа» полна намеками на нашу Прародину – намеками, которые можно только угадывать, с трудом находить… а можно и вовсе не искать. Нас мало осталось – детей Луны, которые в день и час, завещанный предками, вершат обряд встречи Чандры, Светлой, Лучезарной, – это одно из имен Луны, сохранившееся с древнейших времен, – встречи ее с Солнцем, которое наши предки почитали в образе мужчины и называли Арусой. Свет должен сиять в глазах и волосах избранных, оттого выбор всегда падает на таких, как ты и… твоя жена.

Встреча Луны и Солнца мимолетна, встреча ночи и дня мгновенна: встреча богини и ее любовника должна закончиться разлукой, именно поэтому Чандра была возвращена во дворец магараджи, пребывая в уверенности, что видела сон, одурманенная хуккой, а ты… тебя отправили бродить со странствующими монахами, надеясь, что боги протянут нити ваших путей в разные стороны. Oднако они сошлись в Ванарессе, а затем схлестнулись во дворце Такура. Вы неминуемо должны были узнать друг друга. Страсть, испытанная вами в святилище Луны, не могла пройти бесследно! И пусть ваши души поначалу сторонились друг друга – телесному влечению не было никакого труда преодолеть это: если рука не ранена, можно нести яд, не опасаясь отравы, но у вас были раны в сердце… где уберечься! Tакова была воля богов!

Он склонил голову.

«Вот, значит, почему! – подумал Василий. – Он только повинуется воле богов. Тамилла и тут налгала, что Нараян, мол, полюбил богиню. Нет, для него это только Карма, которая ведет, дает, берет, что-то там еще делает… Ну и превосходно! И не стоит сейчас ломать над этим голову, потому что нет времени».

– Ты был прав, – сказал он. – Ты был прав, говоря, что невозможно так сразу все понять. Может быть, потом мы еще поговорим о северных арийских богах. А сейчас я не могу ни о чем думать, кроме того, что Варенька где-то в лапах этого душителя. Как тебе удается оставаться таким спокойным, не понимаю, когда жизнь твоей богини, может быть, висит на волоске?

– Строители каналов пускают воду, – ответил Нараян, и легкая улыбка осветила его отрешенное лицо. – Лучники подчиняют себе стрелы, плотники укрощают твердое дерево… А мудрецы смиряют сами себя.

Что-то знакомое, что-то бесконечно знакомое, как прохладный северный ветер, почудилось Василию в этих словах, в смысле этих слов, но он не успел осознать, что именно, потому что Нараян заговорил снова:

– Я могу пока что сохранять спокойствие, потому что знаю: для богини предначертано три смерти: одна из них – от цветка, схожего оттенком лепестков с цветами северной Прародины. Это была голубая роза, и, когда я увидел Чандру умирающей в саду магараджи, прозрение первый раз снизошло на меня. Я понял, где враг, где сокрыта опасность, и поэтому смог предвидеть нападение тхагов. Это было задумано, чтобы убить всех вас и похитить богиню, ведь вторая смерть, уготованная ей, – это смерть на Башне Молчания у парсов-огнепоклонников, которые тоже потомки древних ариев. И третья – смерть от рук главного, сильнейшего из земных богов – Агни.

– Смерть… в огне? – проговорил Василий, и ему вдруг почудилось, что ураган пронесся вокруг и сокрушил тишину. – Он… ты хочешь сказать, что магараджа сожжет Вареньку?!

– Нет. Она сама взойдет на погребальный костер своего мужа.

Василий даже не трудился скрывать, до какой степени он опешил.

– Погребальный костер мужа? Мой то есть? Но… может быть, я ошибаюсь, однако, черт бы меня подрал, мне кажется, я еще жив!

– О да. – Улыбка коснулась безукоризненно вырезанных уст Нараяна. – И я приложил для этого немало усилий, не так ли, Аруса?

– Что ты знаешь о сати? – спросил Нараян.

– Сати? – Василий нахмурился. – Наверное, то же, что знают все. После смерти мужа его жена должна умереть вместе с ним. Но это чушь, дикость и нелепость, как, как… ну, я не знаю! Просвещенная Европа содрогается, когда до нее доходят одни только слухи об этом.

Выкрикнув сию патетическую фразу, Василий ощутил, что содрогается и сам… правда, от смеха. Он ничего не мог с собой поделать! Просто вспомнил, как впервые услышал об этом действительно древнем и действительно крайне жестоком обряде в Париже, от одного немолодого англичанина, приятеля Реджинальда. Сей англичанин много лет прослужил в войсках Ост-Индской компании (он-то, кстати сказать, и порекомендовал впоследствии Реджинальда на свою должность), и для северных воинов рассказы его казались диковинными сверкающими сказками. Тогда все они, кто слышал сэра Флорестана, немножко заболели Индией… У Василия эта болезнь не прошла («И едва не сделалась смертельной!» – с мрачной усмешкою подумал он). Вот, собственно, что рассказывал англичанин.

Как-то раз он присутствовал при кончине некоего раджи, с которым находился в наилучших отношениях – настолько, что был представлен его супруге и любимым наложницам. И после смерти раджи он проникся таким сочувствием к несчастным женщинам, которым предстояла ужасная ритуальная смерть, что положил себе непременно отговорить их от сати. Как это ни странно, княгиня сдалась на уговоры довольно быстро, хотя, конечно, вдова в Индии – самое несчастное и презираемое существо. В смысле, вдова, пережившая своего господина и супруга, не решившаяся сжечься. Как только свершится погребение, ей сбривают волосы и брови – навсегда. С нее снимают все украшения: и серьги из ушей, и кольца из носу, и браслеты с рук и ног, и перстни со всех двадцати пальцев. Вдова как бы умирает и для своего семейства, и для всего света, и даже пария не женится теперь на ней, потому что самое легкое прикосновение к ней оскверняет мужчину, и он должен тут же бежать, чтобы очиститься. На долю вдовы выпадает самая черная работа в доме, ей не позволяется есть вместе с замужними женщинами и детьми… Вдова раджи полагала, что ее звание, а также любовь сына, нового князя, дадут ей некоторые привилегии даже в этом беспросветном существовании. Так или иначе, она согласилась жить; однако наложницы и слушать не хотели ни о чем, кроме как о смерти, вереща, что если княгиня забыла стыд и совесть, так по крайней мере они не обесчестят себя ни за что на свете!