Если нам судьба… - Лукина Лилия

Покончив с едой, Власов свернул себе «козью ножку» и с наслаждением закурил.

— Ты вот что. Ты мне расскажи, что тут у вас делается? В городе? В округе? Надо же мне понять, чего откуда ждать придется. — Власов приготовился слушать обстоятельный рассказ, но ошибся.

— Не знаю я, — растерянно сказал Семен. — Я никуда из усадьбы не выхожу. Боюсь их одних оставить. Защитник из меня, конечно, сам видишь, какой, а только, думаю, если погибать, так всем вместе. Как же я жить-то смогу, если их поубивают, а я останусь? Я же с обрыва, что возле теплицы, головой вниз брошусь. Там высота большая, убиться хватит.

— Так, — протянул Андрей, — Кто же тогда продукты приносит? Откуда молоко, хлеб?

— А это Катерина с Петькой, Злобновы, брат с сестрой, они в город ездят. У нас одна лошадка осталась, старая уже, еле ходит. Остальных-то всех каких для фронта позабирали, а каких просто свели. А я воспрепятствовать не смог, — Семен не выдержал и заплакал.

— Ты, Семен, не казнись. Плачь не плачь, а ничего уже не поправишь. Давай думать, как нам сейчас быть. Говори, что это за Злобновы такие, и почему вашу усадьбу до сих пор не тронули?

Все еще всхлипывая, Семен начал свой рассказ.

Мать Артамона Михайловича после рождения единственного ребенка долго болела и для восстановления здоровья переехала с сыном в это поместье, а отец — Михаил Николаевич — остался в Санкт-Петербурге, ему служба не позволяла надолго уезжать, но жену с сыном навещал регулярно. Одной из горничных в доме была Анфиса, по словам Семена, девица вертлявая и нахальная. Вот в один из приездов хозяина грех и приключился.

— Фиска-то сама Михаилу Николаевичу все старалась на глаза почаще попадаться, крутилась возле него. А он мужчина видный, кровь с молоком, природа в нем так и играла. Жена болезненная, ей не до плотских утех было, вот он и созорничал. Фиска-то потом плакалась. Говорила, надеялась, что он ее с собой в столицу возьмет. А он погостил да и уехал. А когда все открылось, барыня сильно гневалась, но потом отошла и выдала Фиску замуж за Петьку Злобнова. Он здесь в усадьбе садовником был. Приданое дала хорошее, денег на обзаведение, но только велела с глаз долой убираться. Вот они и съехали в Слободку. Это деревня такая в Ивановском уезде, у Петьки родственники там были. Родила Фиска Катерину, а потом, много спустя, Петьку. У Злобновых старшего сына всегда по отцу называют. Да только не дал ей Бог счастья, да и поделом, я так думаю.

— Ты бы, Семен, покороче говорил, а то до утра просидим. — Настоящее волновало Власова гораздо больше, чем хоть и увлекательная, но очень уж длинная история семьи Злобновых.

— А если короче, Андрей, то не поймешь ты ничего. Потому и не торопи. Все в свой черед расскажу.

И Кошечкин, не торопясь, продолжил:

— Злобнов-то фамилию свою недаром получил. Очень уж скверный у него характер. Он Фиску поедом ел, все Катькой попрекал. Ну она аккурат перед войной и померла. В армию Петьку не взяли — болячку какую-то нашли. Так он хозяйство свое бросил, по правде говоря, и бросать особо было нечего, и в город подался. А Катьку с Петькой сюда привез, просил, Христа ради, приютить сирот. Артамон Михайлович дозволил им здесь жить, а Катьку в горничные определил.

— Так Катька, выходит, Артамону Михайловичу по отцу сестрой приходится? Погано это, вот что я тебе, Семен, скажу. Не следовало ее в дом пускать. — Власов вскочил со стула и начал кружить по кухне. — Как бы от этого Елизавете Александровне худо не было. Я так понимаю, что Катька ей прислуживать поставлена.

— Правильно ты все понимаешь, Андрей. Катька до приезда Елизаветы Александровны хозяйкой себя здесь считала, да и сейчас не особо стесняется. Хотя Марии Сергеевны побаивается, у той нрав крутой.

— А где сейчас эта Катька? Да, а сколько им лет?

— Петьке — семь, чисто звереныш дикий, весь в отца пошел. А Катьке зимой восемнадцать исполнилось. Они частенько на ночь в город к отцу уезжают. Вот и сегодня поехали.

— Значит, на ночь хоть и плохонькой лошаденки, но в поместье нет. Уехать, в случае чего, не на чем. Так, ну, а почему вас до сих пор не тронули, как ты думаешь?

— Андрей в упор смотрел на Семена.

— А Петька, который отец — я тут недавно разговор Катьки с братом подслушал — голытьбу городскую как-то сдерживает. Ждут они чего-то. — Кошечкин с надеждой посмотрел на Власова. — Может, ты чего-нибудь понимаешь?

— Понимаю. Ох, как я все хорошо понимаю, да только легче от этого не делается. Так, Семен, пока Артамон Михайлович не поправится, главный в доме я. Что увидишь, что услышишь, сразу же ко мне. С Марией Сергеевной я завтра утром сам поговорю, она женщина разумная, согласится, что так для пользы дела надо.

— Да уж, — согласился дворецкий, — Мария Сергеевна женщина совершенно необыкновенная. Трагической, можно сказать, судьбы женщина.

— Не может быть, — удивился Андрей.

— Ну, поскольку ты теперь человек этой семье не посторонний, то тебе знать можно, — подумав немного, сказал Семен. — Слушай.

И стал неторопливо рассказывать.

Мари — единственная дочь графа Сергей Апраксина, остальные дети были сыновьями — в совсем юном возрасте стала фрейлиной императрицы и на одном из приемов познакомилась с сыном графа Карла Остермана, красавцем кавелергардом Жоржем. Молодые люди понравились друг другу, и с согласия своих и ее родителей Жорж принялся ухаживать за Мари. Официального предложения он еще сделать не успел, но о свадьбе уже говорили как о деле решенном не только в домах, но и в свете, и начинали потихоньку готовиться.

И надо же было такому случиться, что одна из холостяцких вечеринок закончилась поездкой к актрисам, где Жорж познакомился с некоей Маргаритой и влюбился в нее без памяти. Стал засыпать ее подарками, пропадал у нее целыми днями, забросив службу и совершенно позабыв Мари. А кончилось это тем, что вопреки воле родителей он с ней тайно обвенчался и в тот же вечер уехал с молодой женой в Париж. Скандал был страшный, несчастная Мари, ничем не заслужившая такого позора — быть брошенной невестой, заперлась в доме, отказываясь где бы то ни было показываться, не желая как видеть косые взгляды, так и выслушивать притворное сочувствие придворных дам.

А потом и вовсе уехала в дальнее имение отца, где и жила безвыездно, отказываясь возвращаться в столицу.

Вот тогда старинный друг ее отца, граф Александр Лопухин, давно уже схоронивший жену и даже не думавший о повторном браке, желая спасти репутацию Мари, сделал ей предложение, которое она с отчаяния приняла. Она родила сначала Анну, которая вышла замуж за графа Николая Репнина, и чей сын Павлик приехал с ней в Сосенки, а потом Елизавету, жену Артамона Михайловича. А овдовела она пять лет назад, с тех пор так одна и живет.

— А что же Жорж этот, как его судьба сложилась? — с большим интересом спросил Власов. — Неужели за такую подлость его Бог не наказал?

— Наказал, Андрей, еще как наказал, — с нескрываемым удовлетворением сказал Кошечкин. — Его, когда он из Парижа вернулся, решением офицерского собрания из полка выгнали. Ведь кавалергарду не то что на актерке, а даже на купчихе, пусть и наибогатейшей, жениться нельзя. В хороших домах его тоже принимать перестали. Да и отец его повелел сыну на глаза не показываться. И правильно, ведь из-за дурости его и на отца, и на все семейство стали с подозрением смотреть, мало ли что они еще вытворить могут. Да и его младшему брату Владимиру от этой дурной славы немало перепало: кто же согласится за него замуж идти? Вдруг и он ни в чем не повинную девицу так опозорит? Однако матушка Жоржа его батюшку все же уговорила, укланяла — выхлопотал он сыночку непутевому место в Архангельске. Отправил он Жоржа в эту глухомань, может, понадеялся, что пересидит он там, пока скандал не утихнет.

— Да какая же это глухомань, Семен? — возмутился Андрей. — Я сам с Архангельской губернии, и в самом городе бывал несколько раз. Конечно, не Петроград это, но город же, не деревня. Скажешь тоже, глухомань.