Мерзость - Симмонс Дэн

Ознакомительная версия. Доступно 34 страниц из 170

— Mon Dieu, [45] — шепчет Жан-Клод.

Мы впятером, включая Пасанга, ушли вперед от носильщиков-шерпов и яков и поднялись на невысокую гору к востоку от перевала. Пасанг стоит в нескольких ярдах позади нас и ниже самой высокой точки перевала, держа в руке поводья маленького белого пони Жан-Клода, которого пугает сильный ветер на Панг Ла — последнем перевале перед Ронгбуком и Эверестом, — а остальные четверо вынуждены лечь на усыпанную камнями землю, чтобы нас не сдуло ветром.

Мы небрежно лежим на правом боку, как римляне на ложе во время пира — Дикон дальше всех от меня, приподнявшись на правом локте и пытаясь удержать полевой бинокль левой рукой, затем Реджи, которая вытянулась ничком, так что подошвы ее ботинок напоминают два перевернутых восклицательных знака, и двумя руками направляет опирающуюся на камень морскую подзорную трубу, затем Жан-Клод, который приподнялся выше всех нас и, прищурившись, смотрит на юг сквозь темные очки, и наконец я, чуть сзади от остальных, тоже приподнявшись на правом локте.

У всех на голове широкополые шляпы, защищающие от гималайского солнца, безжалостного на такой высоте — солнечные ожоги и слезающая кожа были моим проклятием последние недели, вероятно, как и для Сэнди Ирвина. Мужчины просто нахлобучивают шляпы поглубже, пытаясь перехитрить ветер, а на голове Реджи странная шляпа из мягкого фетра — с широкими полями слева, спереди и сзади, завернутая справа, с регулируемым ремешком, который проходит под подбородком и удерживает ее. Реджи сказала, что купила ее в прошлом году в Австралии.

Мы выкрикиваем друг другу названия гор, словно дети, разбирающие рождественские подарки: «На западе, та высокая — это Чо-Ойю, двадцать шесть тысяч девятьсот шесть футов…», «Гиачунг Канг, двадцать пять тысяч девятьсот девяносто футов», «Тот пик, отбрасывающий тень на Эверест, — это Лхоцзе, двадцать семь тысяч… я забыл…». «Двадцать семь тысяч восемьсот девяносто футов», «А вон там — Чомо Лонзо, двадцать пять тысяч шестьсот четыре фута…»

— И Макалу, — говорит Дикон. — Двадцать семь тысяч шестьдесят пять футов.

— Боже мой, — шепчу я. Самые высокие вершины американских Скалистых гор просто потеряются среди подножий этих сверкающих белыми клыками гигантов. Седла — понижения, соединяющие Эверест и другие вершины, — находятся выше 25 000 футов, на 3000 футов выше любой горы в Северной Америке.

По словам Реджи и Дикона, члены предыдущих экспедиций могли видеть Эверест, когда шли на запад к Шекар-дзонгу — особенно если у них возникало желание подняться по долине Йару к западу от Тинки-дзонга и совершить небольшое восхождение, — но мы последние пять недель шли под густыми низкими облаками, нередко навстречу ледяному дождю или метели, и в этот солнечный день на Панг Ла впервые получили возможность посмотреть на гору.

Реджи манит меня к себе, и я ложусь ничком рядом с ней — испытывая странное чувство близости — на красноватую землю и твердые камни, и она держит подзорную трубу, пока я смотрю.

— Боже мой. — Похоже, это единственное, что я в состоянии произнести в этот день.

Даже в своем возрасте — 2 апреля где-то в Сиккиме мне исполнилось 23 — я имел достаточно альпинистского опыта, чтобы понимать, что на горе, которая издалека кажется неприступной, могут обнаружиться маршруты восхождения, если приблизиться к ней или даже подняться на склон. Но вершина Эвереста выглядит… слишком большой, слишком высокой, слишком белой, продуваемой ветрами и бесконечно далекой.

Жан-Клод подполз к Дикону, чтобы воспользоваться его биноклем.

— Отсюда не видно Северного седла и верхней точки ледника Восточный Ронгбук, потому что их заслоняют горы, — объясняет Дикон. — Но ты взгляни на Северо-Восточный хребет. Видишь первую и вторую ступени ближе к вершине?

— Я вижу только бесконечный шлейф водяного пара, — отвечает Же-Ка. — Какой же должен быть сейчас ветер на самом Северо-Восточном хребте?

Дикон не отвечает на этот вопрос, а продолжает объяснять.

— Отсюда хорошо видно Большое ущелье — или, как они его теперь называют, ущелье Нортона, — протянувшееся вниз и влево из-под пирамидальной вершины.

— Да… — выдыхает Жан-Клод.

Слегка подрагивающая подзорная труба Реджи не позволяет понять, заполнено ли ущелье глубоким снегом — тогда это смертельная ловушка, если сойдет лавина.

— Сильные весенние ветра — это хорошо. — Голос Реджи почти не слышен из-за воя ветра на Панг Ла, ухающего и свистящего среди камней. — Они уносят с собой муссон и зимний снег. И повышают наши шансы найти Перси.

Перси. Растущее желание побыстрее добраться до горы и начать восхождение практически вытеснило из моей головы мысли о лорде Перси. Воспоминание о том, что труп молодого человека лежит где-то здесь, на неприступной, жестокой горе с ее жуткими ветрами, заставляет меня вздрогнуть.

До нас доносится звучный голос Пасанга:

— Первые носильщики приближаются к вершине перевала позади нас.

Неохотно, со слезящимися от ветра и попыток разглядеть далекую вершину глазами, прищурившись от безжалостного света, мы все четверо встаем, стряхиваем пыль и камешки с многослойной одежды из шерсти и гусиного пуха, поворачиваемся спиной к западному ветру и идем — спотыкаясь от порывов ветра, толкающих нас в спину, — к узкой тропе, проходящей через седло перевала.

Сикким был похож на жаркую теплицу — цветы, джунгли из рододендронов, воздух такой густой и влажный, что трудно дышать, заросшие влажной зеленью долины, лагеря на полянах, которых и полянами-то не назовешь, пиявки, которых нужно было снимать с себя в конце каждого долгого дня, когда мы пробирались сквозь мокрую растительность. Мы не останавливались в даках — аккуратных маленьких бунгало, которые британская колониальная администрация построила через каждые одиннадцать миль — расстояние дневного перехода — на длинной дороге в Тибет к торговой столице страны Гиантсе. По словам Реджи и доктора Пасанга, в даках вас ждали свежие продукты, кровати, книги для чтения и постоянный слуга, которого называли чоукидар, для каждого бунгало. Однако наш отряд становился лагерем примерно в миле перед даком или в двух милях от него, никогда не пользуясь удобствами бунгало, предназначенного для тех, кто в нем нуждается.

— Британские экспедиции пользовались даками, — сказал Дикон, когда мы расселись вокруг костра на одной из наших первых стоянок в джунглях Сиккима.

— Как и сотни других англичан, — кивнула Реджи. — Торговые представители, направляющиеся на север, в Гиантсе. Чиновники колониальной администрации. Натуралисты. Картографы. Дипломаты.

— Но мы не относимся к этим категориям, — сказал Дикон. — Одного взгляда на наше альпинистское снаряжение, мили веревок, а также носильщиков достаточно, чтобы поползли слухи, что мы направляемся в Тибет.

— Каким образом? — удивился Жан-Клод.

Дикон вытащил изо рта трубку и насмешливо улыбнулся.

— Мы не в такой глуши, как нам кажется, джентльмены. Даже здесь, в Сиккиме. Администрация протянула телефонные и телеграфные линии на север до Гиантсе, даже через высокогорные перевалы.

— Совершенно верно, — подтвердила Реджи. — Мы будем придерживаться главного торгового пути север-юг, пока не свернем на запад к Кампа-дзонгу, в Тибет. А пока мне кажется, что единственные, кого мы обманываем, разбивая примитивный лагерь и отказываясь от относительно комфортных ночевок в даках, — это пиявки, попадающиеся у нас на пути.

Мы вышли из Дарджилинга и стали спускаться к мосту через реку Тиста. Шерпы тронулись в путь еще до рассвета 26 марта, с лошадьми и поклажей, а наши рюкзаки и дополнительный запас продовольствия доставили до шестой мили два потрепанных грузовика; за рулем одного из них сидел Пасанг, а другого — Реджи. Там мы присоединились к остальным, а шофер Эдвард и еще один работник отогнали грузовики на плантацию, а мы с тридцатью шерпами, лошадьми и мулами продолжили спуск к реке Тиста и деревне Калимпонг, которая находилась уже на территории Сиккима.