Сердечные струны - Пейсли Ребекка

— Что-то сломалось. Твое или мое? Несмотря на томление — чувственная вершина наслаждения приближалась — Теодосия не удержалась от смеха. Роман крепко держал ее, вздрагивающую в его руках — и эти конвульсивные встряски не только мешали держать равновесие, но и вызывали беспокойство о безопасности и благополучии крайне уязвимых мужских органов. Он поднял Теодосию выше и почувствовал, что выскользнул из ее глубин, и новая волна смеха сотрясла ее.

— Ради всего святого, Теодосия, прекрати…

Конец фразы остался непроизнесенным, он споткнулся о выступающий корень дерева и полетел на землю, успев развернуться, и приземлился на спину, уберегая Теодосию от повреждений. Испугавшись, она перестала смеяться.

— Ты ушибся? — спросила она, сидя у него на животе.

Ему потребовалось несколько секунд, чтобы восстановить дыхание.

— Шутишь? — выдавил он. — Падение на спину через корень дерева, да вместе с тобой — такое приятное ощущение, что можно повторить.

Его шутка убедила, что с ним ничего не случилось. Она легла на него всем телом.

— Роман, — начала она, не сдерживая улыбки. — Хрустящий звук, который ты услышал, издала сухая ветка, на которую ты наступил. Теперь жалею, что засмеялась, но когда ты спросил, не сломал ли кто-то из нас что-нибудь, не могла удержаться — это было настолько… ты был так серьезен, что я…

Он увидел, как смех снова заискрился в ее глазах, и на этот раз рассмеялся вместе с ней. Нежно прижимая к себе, смеялся, и не мог вспомнить, чтобы когда-нибудь так веселился.

— Роман, — прошептала Теодосия, когда наплыв веселья, наконец, утих. — Закончим то, что начали.

Он вскинул бровь.

— А нельзя ли это сделать по-американски? Она улыбнулась.

— Да, Роман, конечно.

Он погрузил пальцы в ее волосы и вглядывался, словно сегодня наступил последний день, когда он видел ее. Охваченный нежнейшими чувствами, перекатил на спину и накрыл своим телом.

Теодосия упивалась любовью. Он доставлял наслаждение так нежно, неторопливо и сладостно, что ее счастье казалось настолько всепоглощающим, что на глазах выступили слезы.

А когда они насытились друг другом и он ласково прижимал ее к своему теплому и сильному телу, Теодосия глядела на пламя костра, предаваясь воспоминаниям, каждое из них сохраняло единственную правду, нашедшую место в глубине ее сердца, пока она, наконец, не распознала то незнакомое чувство, которое прежде ускользало от нее.

Теодосия убедилась, что это чувство родилось давно, в тот день, когда впервые почувствовала на себе этот мерцающий сапфировый взгляд.

Она полюбила Романа Монтана.

ГЛАВА 18

Лето уже уступало свои права осени, но Теодосия все еще ничего не говорила о свой любви Роману, хотя он казался безмерно счастливым, однако ни разу не заговорил о своих чувствах, и она предпочитала скрывать их.

Когда открылся и второй секрет, стало ясно, что таиться дальше не имеет смысла — об этом свидетельствовала более чем месячная задержка.

Она зачала ребенка Романа.

Только бы Роман отвечал взаимностью. Эта единственная мысль возникала каждый раз, когда Теодосия оказывалась в его объятиях. Если бы женился на ней, отвез на свое ранчо и дал еще с дюжину детей, она бы и думать забыла о докторе Уоллэби и выбросила бы из головы бразильские исследования.

Забыла бы обо всем, кроме Лилиан и Аптона. Ее клятва подарить им ребенка, которого они так хотели, преследовала ее постоянно.

Разве родить ребенка для них не было всегда ее планом? Она погружалась в себя на долгие часы, стараясь обдумать свое решение в наиболее правильном варианте.

И когда ответ, наконец, появился, ей не удалось скрыть печали: Роман не любил ее, не собирался жениться на ней и увозить на свое ранчо, а о дюжине детишек не могло быть и речи — ему не нужны ни жена, ни семья — никто.

Все, что ей осталось — сосредоточиться на благополучии ребенка, которого носила; решившись на это, представляла Лилиан, держащую младенца, и Аптона, гладящего его черную головку. Этот образ возникал в ее сознании таким ярким и реальным, что, казалось, даже чувствовался запах лимонной вербены, виделась сияющая улыбка сестры.

Он должен жить в доме с любящими родителями, которые не только всем сердцем желали его… но и страстно любили друг друга, — все это могли дать только Лилиан и Аптон.

Роман отправился в Уиллоу Пэтч, маленький городок, чтобы купить запас продуктов. Спешившись и привязав Секрета к столбу у гостиницы, попытался отвлечься от тревожного чувства, что с Теодосией что-то происходит.

Однако каждый раз, вглядываясь в нее, испытывал дурные предчувствия — что-то все-таки было не так, и это «что-то» тревожило ее в течение последних двух дней.

Не стоит ждать третьего дня, чтобы понять причины печали, ибо видеть ее расстроенной было выше его сил.

Куда исчезли недавние улыбка и смех? И Роман решил: надо провести ночь здесь, в гостинице Уиллоу Пэтч, поговорить с ней откровенно, как только устроятся в комнате.

Однако ждать было невмоготу, поэтому сразу же, оказавшись в гостиничном номере, приступил к выяснению всего наболевшего.

— Давай выкладывай, — потребовал он. — Мне понятно, что с тобой что-то не так, но хочу знать, что именно. Немедленно.

Ее взгляд блуждал по комнате, будто изучая блестящее бюро красного дерева, красно-голубой плетеный коврик и красные портьеры, висящие на двух окнах. Открыв рот, чтобы что-то сказать, бессознательно защитила живот рукой.

Роман наблюдал за ней. Мягко, словно боясь, что вот-вот рассыплется на миллионы кусков, она и вторую руку положила туда же.

Прозрение осенило его. Пораженный, он уставился на ее живот.

Там, под ее руками, глубоко внутри, зародилась крошечная жизнь.

Его ребенок.

Роман был в этом так уверен, словно уже держал его на руках; взъерошив пальцами волосы, отчаянно пытался разобраться во взрыве мыслей и чувств, которые овладели им в эту минуту: подумал о жизнях, которые отнял, не создав ни одной; о своей собственной — что хорошего в ней? Работал и копил деньги, но его мечтам все еще предстояло сбыться, а нужны доказательства успеха.

Ребенок же — не идея, не мечта и цель, а реальное, живое чудо, в создании которого он принял участие.

Подумал о родственниках: у него их не было — ни одной родной души во всем свете, теперь появилась одна. Ребенок — его собственная плоть и кровь.

Мысли завертелись вокруг тысячи вещей, связанных с маленькой жизнью, зарождающейся внутри Теодосии, — бесценной жизнью, которую они создали вместе.

— Роман, — заговорила Теодосия, опустив голову, — то, что я собиралась сделать, сбылось, я забеременела.

Он попытался ответить, но был слишком ошеломлен, чтобы говорить.

— Благодарю тебя за все, что ты для меня сделал, — продолжала она, все еще не отрывая взгляда от пола. Мучительная боль отдавалась в сердце, но она, как могла, сдерживала слезы. — Желаю тебе счастья и успеха во всех твоих стремлениях.

Значение этих слов мгновенно дошло до него — Теодосия покидает его, а он не может понять, не может постичь почему? Как же их ребенок, — в отчаянии спрашивал он себя. Их ребенок. Нет. О Боже, как можно было забыть: всецело поглощенный самой Теодосией, забыл, чего ей хотелось от него.

Ребенка.

Она носит его, чтобы потом отдать сестре и зятю, собирается родить младенца и передать людям, которые ему совершенно не знакомы, а потом отправиться в Бразилию и провести остаток жизни на какой-то кишащей жуками реке.

Ничего удивительного: этот план всегда входил в ее намерения и не покидал ее ни на минуту. Но ведь зачали новую жизнь они вместе… как можно забыть обо всем? Не зря, оказывается, сомневался — их близость ничего не значила для нее. А вдруг что-то да осталось? Однако, если бы это было так, не вздумала бы возвращаться к другой жизни.

Он, Роман Монтана, оказался недостаточно хорош для нее, внезапно осенила мысль, не очень умен, всего лишь крепкий мужчина, избранный кандидатом, удовлетворившим ее желания и потребности. Так в свое время Флора использовала его, а потом продала все, что по законному праву принадлежало ему, не оставила ничего, кроме мечты.