Вася пожал плечами, не видя никакого смысла в том, чтобы что-то объяснять. Тут уж либо пережил, либо нет. Так что не дай бог, чтобы Витя понял когда-нибудь.
Когда он с детьми и Мартой вышел из Юлиного подъезда, Виктор Степанович ощутил себя сбитым с толку. Собака-то им зачем? Она совершенно не укладывалась в его стройную схему.
Продолжая гадать о Васиных мотивах, следователь отправился за семьей. Он с недоумением наблюдал за тем, как они на детской площадке разливали воду по шприцам. Когда отец и дети обнялись, Виктор Степанович отвернулся.
Что происходит, следователь понял уже на подходе к парикмахерской. Все-таки этот гад решил расправиться с Бабой-ягой. Детей порадовать захотел, значит. А потом, наверное, и их…
Вот только здоровье предполагаемого маньяка его немного обескураживало. В таком-то состоянии надо до дома добраться и радоваться, что смог, а не на охоту отправляться.
«Впрочем, может, это была только игра на публику», – сказал себе Виктор Степанович.
Следователь увидел впереди дом, уже хорошо знакомый ему и пошутил сам с собой. Мол, знал бы прикуп, сидел бы в теплой машине, слушал музыку и ждал, когда подозреваемый вернется.
Вася с детьми зашел в подъезд, и Виктор Степанович слегка занервничал. Как быть дальше? Где их искать потом, в какой квартире?
Но тут ему повезло. Почти сразу же дверь открылась и выпустила на улицу пожилую семейную пару. Он проскользнул внутрь. Хотел было уже открыть и вторую дверь, и тут из-за нее донесся тихий голос Васи. Отец что-то говорил детям.
– В общем, встал я там, в тамбуре, и ждал, чтоб вы зашли. Потом поднялся по лестнице. Вижу, собака ваша стоит, привязанная. А там и следы разглядел. Твоих особенно много было. Натекло с тебя, будь здоров!
А дальше в один прекрасный момент дверь отворилась. Следователь, сидевший в это время за углом на лестнице, ведущей на второй этаж, ощутил, что не может пошевелиться. Все остальное они с Васей пережили вместе.
– Так что был ты у меня главным подозреваемым, Вася. Больше скажу. Я тебя уже и обвинить, и осудить успел.
– Работа у тебя такая. Не переживай, Витя. Не ты один в ведьм не верил.
Они выпили, не чокаясь.
– Парень у тебя молодец, – сказал Виктор Степанович. – Если бы не он… – Следователь замолчал.
– Не зря, выходит, мама моя ему про Боженьку рассказывала да в церковь водила. Я вот не смог тогда поверить. Да и сейчас, знаешь, как-то не очень. А Женька вон как лихо вырвался из лап этой твари. Еще немного, и малый сам спалил бы ее.
– Да оставь ты Бога в покое, – отмахнулся Виктор Степанович. – Нет, вера – это хорошо, ничего не скажу, да только думаю, не в Нем дело было. – Он посмотрел на Васю и улыбнулся, видя его растерянность. – На Бога надейся, а сам не плошай. Помнишь такую поговорку? Прадеды у нас не дураки были, а уж о ведьмах куда больше нашего знали. Ты все пытался в палочку-выручалочку поверить, а сын твой в это время на полном серьезе считал, что он и есть эта палочка, понял? Он не заморачивался насчет Боженьки. – Это слово следователь произнес с легкой ехидцей. – Он просто верил, что ведьму можно победить. Ведь так во всех сказках пишут. Хорошо, что вы их ему рассказывали. Я Максу теперь тоже буду и Насте своей накажу, чтоб не отлынивала.
Стоя перед маминой могилой, Вася поежился. Порыв ветра каким-то образом пробрался под его куртку и показался ему невыносимо холодным.
Он повернулся к совсем свежему холму, под которым лежала Аля, и сказал:
– Ты знаешь, а я уволился. Да, вот так. Теперь ищу новое место. Скоро найду, не переживай. Без денег не останемся. Еще лучше будет. А пока с Любой и Женей летим в Израиль. Надо операцию Любе сделать, язык нарастить. Она после этого куда лучше говорить станет, да и чувствовать себя тоже. Ну и в море поплаваем заодно, раз уж такое дело.
Он вспомнил, как плакал Женька, когда Люба в первый раз пришла к нему в палату. Братик обнимал ее и просил прощения, а Вася с Любой никак не могли понять, за что. Потом Женя наконец-то успокоился и объяснил, мол, это он виноват в том, что ведьма Любе язык отрезала. Если бы сумел пораньше освободиться, то ничего такого не случилось бы. Но у него поначалу никак не получалось. Когда он увидел, что вода из папиного и Любиного шприцев не помогла, то так испугался!..
Вася закрыл глаза и дал слезам спокойно вытечь. Женька спас их всех после того, как они наплевали на его слова о Бабе-яге, и после этого еще переживал, что он виноват. Хорошо хоть, что им с Любой удалось довольно быстро убедить сына в том, что он – герой.
Тут, конечно, дочка главным образом постаралась, молодец. А на следующий день и Витя от себя добавил. К словам следователя, пришедшего в больницу в форме, Женя отнесся с большим вниманием.
Именно там, в палате сына, Вася и сам смог прошептать свое «прости». За то, что не верил, не видел, не думал и не слышал. Еще, конечно, за то, что смеялся. За бабушку и маму. А Любе – еще и за то, чем все это закончилось лично для нее.
– Выходит, снова Женька мне пример показал, – сказал Вася и посмотрел на Аллин холмик.
Потом он шагнул вперед, опустился между могилами на колено, положил на них ладони.
В его голове снова зазвучали голоса.
Он вспомнил, как, уже провожая Виктора Степановича в тот понедельничный вечер, поделился с ним тем, что никак не давало ему покоя:
– Одного еще не пойму. Вот смотри. Ведь получается, что я ни во что толком не верил – ни в Бога, ни в себя. Вот и попался, поделом мне. Так почему же тогда на кухне вдруг прозрел? Увидел волосы, да и ведьму тоже.
Виктор Степанович помолчал какое-то время, а потом медленно сказал:
– Я не знаю, есть ли на свете человек, у которого останется хоть одна, пусть даже самая паршивая, иллюзия насчет нашей дерьмовой жизни после того, как его заставят собственными руками сделать больно своему любимому ребенку.
