Из тупика - Пикуль Валентин Саввич

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221

- О чем ты, друг? - спросил Небольсин, очнувшись.

- Я говорю тебе, - повторил Афонасопуло, - не боишься ли ты, что и твои солдаты завтра откажутся воевать?

И, спросив, грек развинтил флягу с черным как деготь кипрским вином. Небольсин хлебнул античной патоки, вытер рот.

- Они откажутся хоть сегодня, - ответил. - И держат позицию не потому, что я уговорил их остаться. А вон, отсюда хорошо видно, расставлены капониры для алжирцев, которые убьют одинаково любезно и собаку, и русского, который осмелится отойти от своего окопа... - Помолчал и признался: - Они однажды стреляли даже в меня. Потому-то и ношу Почетного легиона на своей шкуре, чтобы видели - кого убивают. Французы совершенно забыли, что мы не аннамиты из их колоний, а союзники...

Из лазарета, держась за уседнее место, волчком выкрутился после укола майор Мочениго:

- Синьор Небольсин, вами интересовался генерал Сэррейль. Прощайте, меня ждет мой храбрый батальон!

- Арриведерчи, капитан, - ответил Небольсин, ломая в пальцах сухую ветку. - Вот он дурак, и такому легко, - добавил потом, когда Мочениго скрылся. - Ничего бы я так не хотел сейчас, Феодосис, как вернуться в Россию... Что там? Ведь живем тут, словно в бочке. Что стукнут - то и слышим. Говорят, в Париже уже появились эмигранты! Бегут! А мой брат застрял в такой дыре, какую трудно себе представить. И способен на разные глупости. Потому что тоже дурак! И боюсь, как бы не бросил Россию. Не упорхнул бы тоже. Тогда оборвется все. Конец!

Где-то далеко-далеко крестьяне перегоняли отары овец, и белым облаком они скользили вдоль лесного склона, словно по небесам. Надсадно и привычно выстукивали тревогу пулеметы. Косо пролетел австрийский "альбатрос" разведчик.

- Ну ладно! - сказал Небольсин, следя за разрывами в небе. - Воевать все равно надо... А вот вчера у меня, представь, было первое братание. Мои ходили к болгарам. И вернулись пьяные. Что делать? Махнул рукой. Благо все-таки не к немцам же ходили, а к болгарам... Вроде свои - славяне. Да и ночь-то была какая - под самый сочельник... Я пошел.

- А если бы - к немцам? - в спину ему спросил Афонасопуло.

Небольсин резко остановился, бородку "буланже" завернул в сторону порыв горного ветра; глаза сузились.

- К немцам? Ты не пугай, Феодосис... Обратно в свой батальон я бы их не пустил. Одной лентой положил бы всех!

Афонасопуло крепко завинтил флягу с вином:

- Зачем же ты, Виктор, тогда наскакивал на Свищова?

- А ты не понял? Очень жаль... - И пошагал дальше. Глава русских войск на Салоникском фронте, французский генерал Сэррейль, сказал Небольсину.

- Мой колонель! Эти странные большевики начали требовать от нас возвращения русских в Россию... Это, конечно, их дело. Но мы не с ними заключали договор о дружбе, и с большевиками вряд ли нам придется соприкасаться далее. Исходя из этого, французское правительство целиком берет на себя все заботы о русских легионерах. Денежный оклад, питание, одежда и даже отпуска - там, где солдат пожелает. Скажите им, что всех их после победы ждет Ницца! Все это, конечно, при одном условии: вы, колонель, держите позицию до последнего вздоха...

Небольсин на это ответил, что его вздох - еще не вздох солдата. Русский человек словам не верит, ему нужна бумажка с подписью (а еще лучшее печатью), иначе солдаты будут думать, что все это выдумал он сам, - так же, как не верили они и в отречение императора, требуя письменных доказательств.

Сэррейль, смеясь, вручил ему копию приказа.

- Чья это подпись? - спросил Небольсин, приглядываясь.

- Героя Франции Петена, - ответил Сэррейль. - Итак, мой колонель, присяга и долг остаются в силе.

- Относительно долга, мой генерал, вы можете не сомневаться. Но... присяги более не существует. Ибо наш император покинул престол, так и не попрощавшись со своей доблестной армией. Этот жест я расцениваю как добровольное разрешение каждого от присяги... Осталось только одно отечество!

- Но у вас было правительство, - заметил Сэррейль. - Пусть временное, но... Керенский жив: он бежал, и теперь его каждый вечер можно видеть в кафе Парижа.

- Какое мне до него дело? - ответил Небольсин. - Временному правительству я не присягал. Я отказался присягать ему. А большевики от нас присяги не требуют. Мы бесприсяжные!

Сэррейль был искренне возмущен:

- Русские - вы как дети! Как можно служить без присяга? У нас любая судомойка в полку знает, кому она служит.

- Я тоже служу, как видите. И, поверьте, мне даже известно - кому я служу...

Сэррейль посмотрел на офицера как-то обалдело и не стал более допытываться, кому же тот служит. Очевидно, решил генерал, русские отчаялись вконец и... с Россией покончено. К дележу победного пирога она уже не поспеет

* * *

Было холодно в блокгаузе под землей древней Эллады, под накатом из буковых бревен. Он лежал на топчане, укрытый шинелью, и память прошлого настойчиво продиралась сквозь сон: лица... голоса... улицы... рампа... книги... цветы. И очень много поцелуев женщин, когда-то в него влюбленных!

Да, ведь была жизнь - совсем иная. И вспоминалась она теперь, как ласка. Где брат?.. Он еще не забыл, наверное, адреса, где они оба так часто бывали по вечерам: Глазова, дом пять. Здесь жил когда-то "социалист его величества" (как говаривала Марья Гавриловна Савина) Николай Ходотов актер, красавец, друг Комиссаржевской и многих-многих пламенный друг. Приходи, ешь, пей, кричи, спорь - дом, открытый настежь для каждого. Спор о социализме вдруг прерывался ликующим: "Лидочка, только ты... только ты!" И вот красавица Липковская уже на столе. Взмах тонких рук. Улыбка - перлы океана. Вся она, огненно-гибкая, пляшет среди недопитых бокалов аринь-аринь (легко-легко), как пляшут баски. И раздвинуты стены квартиры басом Шаляпина; а в уголке Куприн, щурясь на всех узкими ироничными глазами, допивает десятую бутылку пива. И любезный Корней Чуковский спорит об английской балладе с седовласым профессором. И все это, напоенное страстью, музыкой, обаянием и блеском, - все это когда-то было частицей и его жизни. Как страшно ощущать себя теперь лежащим глубоко в земле и чувствовать, как из-за уха, путаясь в волосах, ползет по тебе жирная, фронтовая вошь.

Чу! Запел вдали английский рожок - к обеду, и вошел в блокгауз солдат Должной, бренча "полным бантом".

- Разрешите приступить к раздаче винной порции?

- Да. Принеси и мне... знобит!

Выпив коньяку, Небольсин развернул нарядную румынскую конфету, спросил, хрустя карамелью:

- Должной! Ответь только честно. За что ты воюешь?

- А мне чего? - ответил солдат. - Я старый патриот России. Без меня ни одна драка не обходится. И кака бы власть на Руси ни была, мне все едино, лишь бы немцу морду вперед на сотню лет набить, чтобы он не разевал хайло на наш хлебушко!

- А другие? - спросил Небольсин.

- Другие... Очень уж хочется в новой-то России пожить. Устали... Скажи: "Домой!" - сразу два каравая хлеба на штык проткнут, на плечо вскинут и даже денег не надо. Пешком! Как-нибудь дохряпают.

- Далеко, брат, пешком-то!

- Так это как понимать, господин полковник, далекость-то эту? От России до Салоник - и верно, не близко. А вот из Салоник до России - всегда рядом будет..

Солдат ушел, и в блокгауз неожиданно свалился полковник Свищов. Отряхнул землю с синих кавалерийских рейтуз, вынул бутылку, мрачно сказал:

- Чем? Не зубами же..

Виктор Константинович достал из кармана складной ножик, выдвинул из него портативный штопор, нехотя протянул:

- За Ля-Куртин, где вы, полковник, испачкали руки русской кровью, я пить не стану... Можете не открывать!

Свищов со смаком выдернул из бутылки пробку.

- Не грусти! - сказал. - Найдем и другую причину. За этим дело на Руси никогда не станет. Если голь на выдумки хитра, то алкоголь еще хитрее... Хотя, Небольсин, ты и нахамил мне в изоляторе здорово, но я, как видишь... пришел! Понимаю: чего на дурака обижаться? Нервы у нас у всех словно мочалки из больничной бани. Что же касается пачканья рук и прочего, то все мы здесь отъявленные убийцы. За это нас, к счастью, за решетку еще не сажают. Но... Стаканы, где? Но, говорю, еще и деньги платят за это. Стало ремеслом! До войны вот, помню, когда на Невском давило человека трамваем, все бежали смотреть: как его раздавило? Суворин об этом писал передовые статьи, не забывая заодно жидов облаять. Вопрос ставился перед Россией так: спасите человечество от трамвая. А сейчас давят миллионы и... Слушай, Небольсин, побежим ли мы сейчас смотреть на попавшего под трамвай?

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221