Брусничное солнце (СИ) - Мягчило Лизавета

— Не латает оно ничего, не придумали еще такого лекарства. На время глушит. — Убирая одну руку от лица, Варя потянулась к кувшину, потрясла вниз горлышком, убеждаясь, что он действительно опустел. И со вздохом сожаления поставила обратно на стол. Следовало бы заказать еще, но тогда ноги перестанут держать, она не добредет до комнаты.

— Вот чего вы бабы такие непонятливые и мерзкие? — Он обреченно махнул в ее сторону рукой и улегся напротив, копируя удобную позу. Ей пришлось задрать голову, чтобы встретиться взглядом с ореховыми глазами, тот в ответ глядел не мигая, жал губы. — Все для вас делаешь, а вы, бестолковые, хаете только, голосите и клянете на чем свет стоит. Дура дурой, ой какая же моя Забава глупая бестолковая баба…

Ей бы оскорбиться, подняться с лавки и уйти прочь от вусмерть пьяного соседа. А Варвара осталась. Сжала губы, пытаясь сдержать понимающую улыбку… Вот оно как, видно многие топят свои разбитые сердца в самагонке да пиве. Одинаково у них судьба складывается.

— Оставила тебя, да?

— Да какое там, — устроив удобнее черную кудрявую макушку на вытянутой руке, он постучал пальцами по протянутой кисти барыни, та не отдернула. — К ней Иван Васильев, сын Панкратова сватается, богатый, дом чашей, крепостные свои. И оденет, и причешет, дура в руки никогда больше ничего тяжелее зеркала не возьмет. А она все люблю тебя, Васенька, люблю. Что я дам ей? Жалкую хибару с проваленной крышей? Не хочу такой судьбы для Забавы. Ее батюшка рад, весь лоб о церковный пол расшиб, а она носом воротит, ко мне ночами бегает.

Путаясь в словах, глотая окончания с вязкой слюной, он запнулся, тряхнул кудрявой головой, та соскочила с руки и лоб громко упал на столешницу. Теперь его голос звучал глухо:

— Любовь — это отпустить, ежели знаешь, что там ей будет лучше. Верно говорю?

— Не верно. Я бы с Яковом на болотах осталась, я бы там самой счастливой стала, сама знаю.

— От, говорю ж, с одного вы теста все сделаны. Дурные. Верные ты вещи говоришь: болото, бедняцкая это топь, она ж силы ваши жрет, красо-т-т-у-у-у. — Он завыл на низкой ноте, упираясь разбитым носом в локоть, шумно вздохнул, а голос задрожал. Кажется, еще немного и расплачется. — Я и сказал, что нету меж нами любви, что потискал пару раз, дак это так, для души и хрена. Много чего наговорил, грязного, плохого, иначе ее под венец к другому не прогонишь, только так она заглядываться перестанет…

И что-то в опьяненном разуме сложилось: вспомнились все слова и взгляды, сказанные до злополучного дня, все объятия, вся поддержка. А отверг ее Яков после колдовской напасти, после сна, в котором Самуил обрел плоть, потащил ее за собою волшбой.

Сердце испуганно дернулось, ударилось о грудину так сильно, что Варвара охнула. Поднимая голову со стола, прижала руки к груди. Загудело в ушах, барыня скользнула недоверчивым взглядом по мирно сопящему пьянчужке.

— Эй, так выходит, ты ей солгал? — Обходя стол, Глинка запнулась, чуть не рухнула на незнакомца сверху. Отчего-то сейчас его ответ был жизненно важным, тревога резво взобралась на загривок, вцепилась в глотку. — Я с тобой говорю! Лгал ты ей, что не любишь? Ради блага ее лгал?!

— Для меня во всем мире дороже ее не сыщешь. Забавушка, душа моя, умереть бы прямо сейчас, чтоб ты счастливой стала… — Голос перешел в шепот, а шепот в гулкий пьяный храп.

Варвара этого уже не услышала. Прижимая ледяные подушечки пальцев к губам, она металась взглядом по столам и хохочущим за ними людям.

Что, если Яков соврал? Не желал он прощаться с нею, оттолкнуло что-то. Разве заключал бы он договор, не мысля о выгоде? Ежели не любовь, то загадал бы он нужное, прежде чем с ней разойтись. А он…

Робкая надежда попыталась согреть щеки, скользнуть глубже, под кожу. Но следующая мысль обдала Варвару животным ужасом. Что такого он узнал, что прогнал ее так резко? Что сейчас творится у болот?

Ощущая, как мир прекращает кружиться, она побежала к двери. Быстрее, быстрее, по хмурым улицам, не глядя на то, что грязная вода из луж пачкает платье, что ветер швыряет косые капли ледяного дождя прямиком в глаза. Спотыкаясь и оскальзываясь на клочках жухлой травы, Варвара ощущала, как галопирует на кончике языка собственное сердце.

Она торопилась к заветному пню, чтобы рухнуть у него на коленях, хрипло дыша уронить на него голову и расплакаться от бессильной злобы. От неприкрытой досады и обиды на человека, которого так сильно любила. Нож оказался выдернут, магии здесь больше не было.

Глава 23

Когда за спиной раздались шаги, Яков не шелохнулся — щит закрывал его второй кожей, пожелай Брусилов выстрелить ему в голову — его бы постигло разочарование. Тот и не рассчитывал застать колдуна врасплох — шагал уверенно, резко. Хрустели под тяжелыми ботинками промерзшие кустики брусники, приютившиеся у самого берега. Казалось, можно было услышать зачастившее сердцебиение предвкушающего военного. Он надеялся.

И мысль, что до Варвары ему не добраться, растянула в злорадном оскале губы, Яков прищурился, с интересом склонив голову на бок, обернулся через плечо.

— Изволил прийти с ответным визитом? Много же стараний положено, я польщен.

В глазах ублюдка сверкнула холодная сталь, нервно, почти дергано, он заворочал головой, пытаясь отыскать у землянки Варвару. Из-за его широкой спины молча вынырнула та самая светловолосая ведьма, совсем по животному припала к земле, ногти вцепились в травы, она прикрыла глаза. Шаг, за ним еще один, а пистолет был направлен прямо Якову в лицо — теперь рука не дрожала, несмотря на принятый колдуном вид. Заматерел под ведьминым боком Брусилов, видно, нагляделся на бесовщину.

— Где она?

— Ну а мне почем знать? Может, в другой губернии, может, на другом краю света. Знал бы ты, как ей опостылел… Впервые видел, чтоб барышня так мерзко умела морщиться. Предложи я ей выпить склянку гадючьего яда — ее бы так не скривило.

И, копируя улыбку Болотного Хозяина, Брусилов осклабился, сделал рывок вперед, оказываясь в трех саженях от колдуна, дернул кистью, перетягивая внимание на зажатый в пальцах пистолет.

— Играть со мной вздумал? Ты будешь дохнуть долго и мучительно. Говори, где Глинка, и так и быть, я не промахнусь мимо сердца. Довольно с тебя радостной жизни.

— О, а она была радостной… Чуять Варин запах, прижимать к себе, просыпаясь. Как же сладко она произносила мое имя, как тянула ноты, задыхаясь…

Ему нужно было, чтобы Брусилов потерял самообладание. Нужно, чтобы он забыл о расстоянии и подошел ближе. Оно бы так и случилось, если бы не ведьма. Она неожиданно вскинула руку и Самуила поволокло обратно за шкирку, несмотря на попытки упираться, переставлять ноги, добраться до Якова, задушить собственными руками.

— Нет ее здесь, погоди, я понять не могу… — она закусила губу, а затем по волчьи вскинула лицо к небу, принюхиваясь. Осознание пришло скоро, глаза изумленно расширились, когда ведьма резко повернулась в сторону колдуна, выдыхая догадку, — Обманул меня! Под сердцем Глинку носишь, мальчишка, вот и образ ее на болотах мерещится!

Наслаждаясь бессильной злобой врагов, Яков медленно поднял руку, под кожей живым огнем пылала прядь волос, сверкала черным золотом.

— Вам до нее не добраться.

— Лада, найти Варвару сможешь? — Не отводя пылающего взгляда от колдуна, расслабленно сидящего у самого края топи, Брусилов досадливо сморщился. Сжал челюсти так, что показалось, вот-вот посыпятся с хрустом белые крепкие зубы.

— Пока мальчишка при себе ее лик и тень держит, не смогу. — Пропитанный обидой ведьмин голос стал курком. Мгновение. Спуск.

Все произошло слишком неожиданно, и это почти погубило Якова. Мелькнула за деревьями рыжая тень, а уже через секунду Авдотья хватала Ладу за волосы, впечатывая щекой в землю. Брусилов нажал на курок.

Дура, какая же эта упыриха глупая дура… Ее зажало и отшвырнуло в воду с такой силой, что нечистая громко вскрикнула, захрустели ребра в ломающейся грудине. Ее же в порошок сотрет… И он выпустил силу вперед, устилая водную гладь. Та золотым коконом опутала падающую, уходящую под воду нечистую.