Мираж - Рынкевич Владимир Петрович

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122

Он приметил агента Дьяченко, расторопного, свободного в манерах, стремящегося и умеющего заработать больше других. Этот агент весьма удачно купил зерно где-то за Джанкоем, и Марыся щедро выплатила ему комиссионные. Леонтий благодушно наблюдал эту процедуру — приятно сидеть в кабинете любимой женщины и чувствовать себя и хозяином, и отдыхающим. Из-за дверей слышался голос Игнатия, доказывающего кому-то, что фирма кормит русским хлебом русских людей, а не иностранцев, как некоторые другие спекулирующие организации.

   — Марина Конрадовна, а на фига мне столько «колокольчиков», — усомнился Дьяченко. — Хоть половину дайте фунтиками.

   — У меня курс высокий. Тебе невыгодно.

   — С вами согласен на высокий.

   — А знаешь, Дьяченко, где ты больше всего можешь заработать? — включился Леонтий. — Я тебе подскажу. Чем севернее, тем дешевле зерно. Сейчас у нас север — это Каховка. Я её брал в нюне. Хороший был бой. Знаю там одного мужика — стоял у него. У мужика зерно очень хорошее и продаст дёшево — красные за рекой. Тем более, если скажешь, что от меня. Он тебе чуть не даром отдаст. Такая там улочка есть — Тополевка. Там этот мужик — Белоус. Беленькая хата на углу.

   — Мужик? — строго поинтересовалась Марыся. — А дочка у него есть?

   — Есть, — скромно подтвердил Леонтий. — Девочка лет десяти. Милая такая девчушка.

   — Чего ж не поехать, если можно заработать, — сказал Дьяченко. — И людей посмотрю, и ридну Украину.

   — Только там теперь стоит корпус Слащова. Наш Кутепов тоже не подарок — посмотрит, скажет: «По морде видно: большевик, повесить...» А этот псих, алкоголик, кокаинист.

   — Да я и сам псих. Если что, так и выпью, и понюхаю.

Договорились, выписали доверенность. Дьяченко пошёл к дверям, Леонтий остановил его:

   — У тебя повозка или извозчика будешь брать?

   — Что вы, Леонтий Андреевич? Я ж хозяин. У меня своя лошадь, тачанка. Если что — и пулемёт поставлю.

   — Довези меня до рынка.

   — Зачем тебе на рынок, Леонтий?

   — Я ж тебе говорил — человека одного хочу поискать. Должен появиться. Кстати, из твоих старых знакомых.

Сели с Дьяченко в тачанку, и Леонтий объяснил:

   — Мы с тобой мужики, и ты меня поймёшь. Найдёшь на Тополевке девушку совсем молоденькую, чёрненькую, Леной звать. Скажешь — от меня. Она тебя и к отцу отведёт, и всё расскажет. Купи ей какую-нибудь вещичку — платочек, гребешок, бусики.

На рынке, на самом видном месте, стояла старушка в очках, в ветхом платье старых времён, в чёрной выцветшей шляпке и монотонно повторяла:

   — Добрые люди, спасите от голодной смерти. Меня выписали из больницы. Я очень слаба, не имею никаких средств, все вещи продала, муж и сын погибли на войне. Добрые люди...

Леонтий положил ей в коробку тысячу рублей, и тотчас же кто-то положил рядом такую же тысячу.

1920. АВГУСТ

Дьяченко приехал в Каховку перед вечером, легко договорился с мужиком о ночлеге, разузнал цены, затем пошёл искать Тополевку. Не следовало бы идти по центральной улице — навстречу двигались трое пьяных унтер-офицеров, скорее даже не пьяных, а нанюхавшихся: красные потные лица, сумасшедший блеск в глазах, злобная активность слов и движений.

   — Кто такой? Почему гуляешь? Почему не на фронте?

   — Да грыжа вот у меня, господа унтер-офицеры. Рад бы на фронт, и выпил я за успехи нашей армии, за здоровье всех русских воинов и за ваше здоровье, господа.

   — Мало выпил. Брешешь плохо. Видно, что дезертир.

   — Возьмём его в контрразведку.

   — Там ему и грыжу вправят.

Слащов хорошо знал: если каждый день праздник, то настоящий праздник надо особенно отмечать. «Борис и Глеб — поспел хлеб». Как не отметить? Вечером собрал своих за большим столом с бутылками, фруктами и вазами с кокаином. Уже засветло все были достаточно пьяны.

   — Каховка — удачное место, — говорил Слащов. — Находимся на самой передовой позиции — красных без бинокля видно, и в то же время в полной безопасности, потому что Днепр — это Днепр. Редкая птица долетит до его середины. Его нельзя форсировать. Только люди, потерявшие головы, могут наступать, имея позади Днепр. Молошкин вчера плавал на тот берег, всё осмотрел — тишина, никакой опасности. А где Молошкин? Почему не с нами? Найти.

Появившийся Молошкин доложил, что вместе с друзьями поймал дезертира.

   — Давай его сюда, — приказал Слащов. — Допросим и расстреляем.

Дьяченко привели, когда Слащов уже забыл о нём и объяснял, что только он, генерал Слащов, знает, как можно форсировать Днепр, и он это сделает в ближайшее время, если, конечно, диктатор даст подкрепления. Он прорвёт фронт и вместе с полками окружит, уничтожит хвалёную Конную армию Будённого.

   — Ты кто такой? — спросил Слащов. — Задержанный? Дезертир?

   — Никак нет, ваше превосходительство. По случаю грыжи освобождён. Вот и бумаги. А работаю в фирме «Русский хлеб». Скупаем зерно, чтобы кормить население Крыма и нашу армию. А нынче не работаю — нельзя. Борис и Глеб. Но не успел выпить, как положено, — ваши меня забрали.

   — Православный человек. Праздники знаешь. Налейте ему кружку побольше. Русский хлеб — это правильное дело. А то продают всю Россию иностранцам. Я говорил Кутепову, что надо навести порядок. Не послушал меня...

В этот момент загремели винтовочные выстрелы. Опытное ухо определило — не менее роты, а то и больше. Сразу же заработал пулемёт. Совсем близко раскатилось «ура-а!»

Около часа, в ночь на 7 августа, Правобережная группа войск 13-й Красной армии начала форсирование Днепра. Первые атакующие скрытно подплывали на лодках. В 5.30 утра инженерные части 52-й Латышской дивизии приступили к наводке моста.

Дьяченко всю ночь прятался в ямах, за крепкими заборами, за сараями и домами. Утром, когда стрельба поутихла и переместилась от реки к другой окраине посёлка, а через понтонный мост бежали красноармейцы, перекатывали лёгкие орудия и пулемёты, он осторожно начал пробираться к дому, где оставил лошадь. На небольшой улочке собралось человек 20. Что-то возмущённо выкрикивали мужчины, плакали в голос женщины. Дьяченко услышал: «Девочка Белоус побежала к нам за маленьким братцем, а какой-то солдат в неё гранатой...»

Окружённое потрясёнными людьми в дорожной пыли лежало тело девушки, разорванное пополам. Отдельно — голые ноги, забрызганные кровью, отдельно — остальное: кровавое месиво в лоскутах платья. Мёртвое личико девушки было чисто и печально.

Кутепов смотрел на карту с неподдельной озабоченностью и злобой.

   — Тет-де-пон, — сказал он. — Уже более 10 километров. Великий стратег Слащов показал, что даже такую мощную водную преграду, как Днепр, под его руководством защитить нельзя. Я потребую издания приказа о том, что каждый военачальник, не выполнивший боевую задачу, предаётся военно-полевому суду.

«Приказ Главнокомандующего:

В связи с болезнью генерал-лейтенанта Слащова, вызванной его самоотверженным участием в боевых действиях, предоставить генерал-лейтенанту Слащову отпуск на время лечения.

С горстью героев он отстоял последнюю пядь русской земли — Крым, дав возможность оправиться русским орлам для продолжения борьбы за счастье Родины. России отдал генерал Слащов свои силы и здоровье и ныне вынужден на время отойти на покой. Я верю, что, оправившись, генерал Слащов вновь поведёт войска к победе, дабы связать навеки своё имя с славной страницей настоящей великой борьбы. Дорогому сердцу русских воинов — генералу Слащову именоваться впредь Слащов-Крымский.

П. Врангель».

С утра Марыся и Ядвига шли в костёл, куда набиралось довольно много поляков и других католиков, и истово, вместе со всеми молились о спасении Варшавы, о победе польского оружия. Поздно вечером, даже ночью Марыся, стоя в одной сорочке, со слезами упрашивала Деву Марию спасти её город от нашествия русских варваров.

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 122