Последний сын - Андреев Алексей

Теллю, всегда переживавшему только за близких людей, думавшему и заботившемуся только о них, впервые стало жаль кого-то другого, кого-то со стороны.

— Что с тобой? — спросила Фина мужа, когда тот зашел в квартиру.

Отодвинув занавеску на кухне, чтобы посмотреть — не идут ли внизу пожилые супруги, Телль рассказал о встрече с ними.

— Мы раньше с тобой не такими были. До тех пор, пока не перебрались сюда. Там, — Телль показал в сторону, где остался их дом, — мы годами не знали, кто живет рядом. Даже не задумывались об этом, не интересовались. Видели и видели — все. А теперь в нашей жизни появились другие люди. Мы говорим о них, думаем, нам даже больно за них.

— Раньше у нас был сын.

Другого ответа Фина и не нашла бы. Телль — тоже.

Чистка

После того, как Нацвещание показало занятие Нацлидера гимнастикой, она пришла в каждый дом. Вместе с размахивающими с экрана руками и ногами чемпионами ее теперь по утрам должны были делать все. За отлынивавшими жильцами следили коменданты, акты с предупреждениями выходившим на работу или учебу до того, как заканчивалась трансляция гимнастики, сыпались один за другим. Нововведение не могло сразу вписаться в привычный ритм жизни людей, обернувшись массовыми опозданиями. Пока доктора и спортсмены рассказывали по Нацвещанию о пользе гимнастики, выполнение производственных планов на предприятиях оказалось под угрозой срыва.

Виновных в отставаниях от графика нашли быстро. Выяснилось, что это был целый заговор — для подрыва экономики страны. Во главе его стояли замминистра национального хозяйства, несколько известных и неизвестных экономистов и какие-то чиновники министерства. На отстающих предприятиях начались чистки.

В списках причастных к заговору оказалась пара человек с Нацводы. Замдиректора по производству организовал избыточный выпуск продукции, а начсклада систематически задерживал отгрузку. Все это чуть не привело к остановке предприятия.

На проходной фабрики устроили сбор подписей под требованием наказать виновных. Раньше такое обычно делали в цехах после политинформации. Телль, пользуясь тем, что возле стола мастера собиралась толпа, отдыхал в стороне на стуле. Сейчас подписные листы протягивали каждому, кто выходил со смены. Попытка сбора подписей в начале рабочего дня стала причиной очередей на проходной и все тех же опозданий.

Подписывались быстро, мимоходом. Лишь однажды Телль видел, как задали вопрос. Рабочий из другого цеха поинтересовался, зачем нужна его подпись, если и так ясно, что это вредители. Державший папку с листами перед турникетом человек ответить не мог. Рабочий ждал, идущие позади него остановились.

— Давай проходи уже! — нетерпеливо крикнул кто-то в образовавшейся толпе.

Задавший вопрос рабочий под натиском остальных быстро миновал турникет и выскочил из дверей проходной на улицу. Человек с подписями лишь проводил его недоуменным взглядом.

Когда Теллю протягивали подписной лист, он всякий раз бросал на ходу: "уже". Дело было не только в нежелании подписывать. Телль не хотел тратить ни секунды времени на чтение петиции и выслушивание навязчивых просьб ознакомиться с ней. Сейчас, с наступлением весенней погоды, он возвращался со смены улицами, по которым нравилось гулять Ханнесу. Шагая по ним, Телль вспоминал, как ходил здесь с сыном.

Ханнеса не просто не хватало. В жизни Телля стало меньше на одного человека из тех, кто любит его, кому он дорог и кому нужен. Теперь у него есть только Фина. Не будет ее — он окажется совсем один. Не с кем поговорить. Некого обнять. И даже просто рядом — никого.

Или одна останется Фина.

Теллю было безумно жаль жену. Все, что появлялось у Фины, жизнь отнимала. Сперва, дразня, приоткрывала краешек счастья, безжалостно затем забирая самое дорогое — родителей, бабушку, четырех сыновей. Самых любимых людей. Единственных любимых. Если можно вернуть хотя бы одного из них, Телль, не задумываясь, отдал бы за это свою жизнь.

Он видел, что Фина, приходя с работы раньше его, брала чемодан с детскими вещами. Телль потом часто поправлял чемодан, сдвигая его ближе к стене, когда жены не было в комнате.

— Каким ты помнишь нашего Ханнеса? — спросила однажды Фина.

В слова эти она вложила всю нежность, всю тепло, которые больше никогда не сможет отдать своему мальчику.

У Телля сразу навернулись слезы. Встав к жене спиной, он поднял лицо к потолку.

— Ласковым и очень одиноким, — голос дрогнул, но Теллю удалось взять себя в руки. — Он сидит у окна и смотрит на улицу. А я открыл дверь комнаты и гляжу на него. Волосы на затылке у Ханнеса непослушные, торчат в разные стороны.

Фину тронул рассказ мужа. Она очень любила гладить сына по голове. Волосы у него были мягкие, густые. Часто, подойдя сзади, Фина обнимала Ханнеса, целовала его в макушку и проводила ему по волосам кончиком носа. Сын смеялся.

— Мама, отпусти меня!

Смех Ханнеса, легкий и звонкий, Фина словно слышала сейчас.

— Как-то, — лицо ее просветлело от дорогого воспоминания, — сидит Ханнес за столом в кухне, строит дом из кубиков. И вот — дом разваливается, один из кубиков падает в тарелку с остывающими макаронами. Ханнес говорит: "котлета". И хохочет.

Грустно усмехнувшись, Фина взглянула на мужа.

— Это была твоя тарелка.

Телль кивнул. Он не знал той истории. Фина подошла к окну и встала за задернутой шторой. Положив ладони на подоконник, она уперлась лбом в холодное стекло. По тропинкам двора под унылым светом фонарей прогуливались люди.

— Я тоже запомнила Ханнеса у окна, — тихо продолжила Фина. — Только я стою на улице, а он смотрит на меня из своей комнаты, один… Даже со всей нашей заботой и любовью мы не могли заменить Ханнесу друзей, дать ему то, что ему в таком возрасте было нужно.

***

Первый весенний дождь застал Телля на выходе с фабрики. Одни рабочие сразу побежали под навес трамвайной остановки, другие остались ждать, когда закончит лить, на проходной.

Телль не спешил домой. Фина, у которой на работе нагоняли квартальный план, вернется поздно, а идти в пустую квартиру, где его никто не ждет, было тяжело. Подняв воротник куртки, спрятав руки в карманы, Телль шагнул под дождь и отправился в другую сторону.

Придавленный безнадежным небом вымокший город, с его тонувшими в лужах пустыми улицами и голыми скользкими деревьями на краях тротуаров, казался жалким. В такую погоду нравилось гулять Фине. Она говорила, что в эти часы в городе нет случайных людей, все они остались дома или ждут где-нибудь, пока закончится дождь. А дождь Фина любила. Телль, можно сказать, тоже, но только из окна. Мокнуть под ним ему было не очень приятно.

Куда Телль шел, зачем — он не знал и даже не задумывался об этом. Оказавшись на площади железнодорожного вокзала, он остановился у аптечного пункта, где покупал те самые желтые шарики. Вытерев ладонью лицо, несколько минут Телль неподвижно смотрел на табличку с названием. Решившись, он поднялся по ступенькам, толкнул дверь и шагнул внутрь.

— Иду к вам! — сразу предупредил его звонкий голос за витриной.

К прилавку вышла молоденькая девушка-фармацевт. Белый рабочий халат был велик ей, а шапочка, чтобы не съезжать на лоб, крепилась к волосам заколкой.

— Я вас слушаю, — сказала девушка.

Телль молчал. Перед ним стоял другой человек. Та аптекарша была его возраста, может, чуть младше. А тут — совсем девочка.

Неужели эта девочка продает то, что отняло жизнь сына?

— Вы здесь работаете? — глухо спросил Телль.

— Третий месяц, — девочка глядела на него большими глазами. — Вам подсказать что?

— Нет, спасибо, — только и смог ответить Телль.

Девочка застряла в его голове. Телль не мог принять того, что ей приходится этим заниматься. Она ведь обязана знать, что продает. И она знает… Лучше бы в аптеке была та фармацевт, у которой он покупал эти шарики. Все правильно: он покупал, он. И здесь не ее вина. Телль пошел за ними, Телль купил их, Телль принес их домой.