Тайна беззакония: иудаизм и масонство против Христианской цивилизации - Платонов Олег Анатольевич

В русских пословицах почти невозможно найти такие, которые отражали бы положительное отношение православных крестьян к дворянам. Зато много проявлений отрицательного отношения: «Хвали рожь в стогу, а барина в гробу», «Белые ручки чужие труды любят», «Родом дворянин, а делами жидовин», «Барин-татарин, кошку обжарил» (насмешка над дворянами, которые едят все, например зайца), «Господская болезнь — крестьянское здоровье».

Границы русской общины становятся тем естественным бастионом, за которым русский крестьянин пытался сохранить свою веру и национальную культуру. Естественно, в таких условиях противостояния, защищая свой национальный, православный уклад, крестьянин, по словам Герцена, видел «в полицейском и в судье врага», «в помещике грубую силу, с которой ничего не может поделать» и только в самом крайнем случае убить.

Другим слоем, противопоставляющим себя Православной России и громадному большинству ее народа, была подавляющая часть российской интеллигенции. А точнее, та ее часть, которая была лишена православного сознания и враждебна национальным интересам России, ее государству и Церкви.

По формам своей культуры и образования она была ближе к европейскому обывателю, чем к русскому народу. Понятие «европейски образованный человек» эта интеллигенция воспринимала как похвалу, как критерий личного достоинства. Воспитанная на понятиях западноевропейской культуры, она в значительной степени не понимала многих ценностей православной русской культуры, оставалась глуха к национальным нуждам народа. Точнее и справедливее сказать, российская интеллигенция эти народные нужды воспринимала слишком общо, через абстактные и космополитические представления (скроенные по иудаизированной, западноевропейской мерке). Трудно назвать другую страну, где разрыв между великой народной культурой и антихристианской культурой значительной части интеллигенции был так резок и глубок, как в России. Кстати говоря, наиболее великие представители русской интеллигенции: Гоголь, Тургенев, Толстой, Достоевский и другие — этот разрыв остро ощущали. Хотя, конечно, их самих нельзя обвинить в отрыве от народа. Великие русские писатели всегда противостояли интеллигентской «массовке», жадно глядящей на Запад, протестовали против бессмысленных разрушений православной культуры именем европейской цивилизации.

ВСТАВКА Фото 5

Они скверни (иудеи) множество христианского народа на Москве в жидовство превратиша, якоже неким обежати и обрезатися в веру жидовскую. В лето же 6993 поставлен бысть великому Новгороду и Пскову священный Геннадий. Сей убо аки лев разтерзая ногты наполнившияся утробы жидовского учения, и сих сокрушая, и о камень разбивая: они же на бегство устремяся. Святой Геннадий Новгородский

«Вы говорите, что спасение России — в европейской цивилизации, — писал Гоголь Белинскому. — Но какое это беспредельное и безграничное слово. Хоть бы Вы определили, что такое нужно разуметь под именем европейской цивилизации, которое бессмысленно повторяют все. Тут и фаланстерьен, и красный, и всякий, и все друг друга готовы съесть, и все носят такие разрушающие, такие уничтожающие начала, что уже даже трепещет в Европе всякая мыслящая голова и спрашивает невольно, где наша цивилизация?» [285]

Но отрицание православной русской культуры именем европейской иудейско-масонской цивилизации продолжалось весь XIX век. Именно поэтому в глазах народа многие представители российской интеллигенции, как и дворяне, представлялись народу вроде иностранцев — «немцев». Народ продолжал жить своим, православным укладом, следовал своим традициям, обычаям и идеалам, а интеллигенция существовала в узком, оторванном от жизни и, можно сказать, «сектантском» мирке. Недаром понятия «нигилизм» и «нигилисты» родились именно в России. Идеи бессмысленного мракобесного разрушения национальных православных основ развивались в среде интеллигенции, жившей под знаменем иудейско-масонской цивилизации.

Публицисты XIX века отмечают неустойчивость эпохи, случайность идейного содержания многих представителей интеллигенции, объясняемого их оторванностью от России. «У нас в России быстрый рост жизни создал множество групп, ничего между собой не имеющих, не знающих, как определить свою родословную в смысле своей преемственности в отношении к народу».

И все же я был бы не прав, если бы утверждал, что русское образованное общество полностью порвало с ценностями Русской цивилизации. Это невозможно хотя бы в силу генетической заданности, которую нельзя поломать даже в течение нескольких поколений нигилизма. Подспудно многие представители интеллигенции при всем антиправославном воспитании не ощущали себя внутренне людьми западной культуры, ибо на уровне бессознательного обладали другим психическим стереотипом. Этот стереотип включал в себя такие характеристики, как обостренное восприятие понятий добра и зла, правды и справедливости, высших целей бытия. Но то, что для коренного, православно мыслящего человека было органично и естественно, выражаясь в стройном православном мировоззрении добротолюбия и соборности, у интеллигента, лишенного православного сознания, выражалось максималистски, абстрактно, с жаждой разрушения, не соразмеряясь с действительностью. Да, этого интеллигента тоже интересовали понятия добра и зла, но у него они превращались в абстракции, отталкиваясь от которых он на основе иудаизированно-западных представлений делил людей на хороших и плохих, исходя из космополитического критерия прогрессивности и реакционности. Правду и справедливость он тоже воспринимал категорически, отталкиваясь от этого же критерия, но без национальной конкретности. И наконец, лишенный православной почвы, высшие цели бытия он воспринимал по схеме западноевропейского прогресса, как почти автоматический переход от отсталых форм к передовым. По существу, от всего богатства духовных ценностей Православной Русской цивилизации русский интеллигент сохранял только нравственный настрой (и то не всегда), а в остальном жил идеями западной, антихристианской цивилизации. Это предопределяло его внутреннюю раздвоенность, отсутствие цельности и определенности жизненных позиций. Это также предопределяло его постоянную внутреннюю неудовлетворенность своей жизнью и всем окружающим, ибо нравственный настрой требовал от него других мыслей и поступков. Русский интеллигент не мог быть духовным вождем своего народа, а мог объединить вокруг себя только себе подобных.

Оторванный от православных корней, русский интеллигент нередко воображал себя свободным и сильным, но это являлось только иллюзией. На самом деле он был рабом своих беспочвенных идей, освободиться от которых не мог из-за отсутствия православной опоры. В своем выдуманном своеволии он метался как рыба, выброшенная на берег, обреченная после ряда судорог погибнуть.

Свобода, как возможность жить полноценной национальной православной жизнью во всем богатстве ее проявлений, превращается для него в свободу в понимании разбойника, как возможность грабить и убивать, творить любой произвол. Именно такой свободы желали «бесы» Достоевского, именно к такой свободе для себя привели Россию большевики. Рабство человека вне христианского национального бытия — худшее из рабств. Его свобода потенциально преступна для всех других.

Лучше всего деградацию личности, избравшей антихристианскую свободу, показал Достоевский на материале русской интеллигенции. Убийство старушки-процентщицы русским интеллигентом ради великой цели — разве это не прообраз миллионов преступлений в застенках еврейской большевистской ЧК? Достоевский показывает главное — саморазрушение свободы вне национального православного бытия. <Упорство в своем самоопределении и самоутверждении отрывает человека от преданий и от среды и тем самым его обессиливает. В беспочвенности Достоевский открывает духовную опасность. В одиночестве и обособлении происходит разрыв с действительностью. «Скиталец» способен только мечтать, он не может выйти из мира призраков, в который его своевольное воображение как-то магически обращает мир живой. Мечтатель становится «подпольным человеком», начинается жуткое разложение личности. Одинокая свобода оборачивается одержимостью, мечтатель в плену у своей мечты... Достоевский видит и изображает этот мистический распад самодовлеющего дерзновения, вырождающегося в дерзость и даже мистическое озорство. Показывает, как пустая свобода ввергает в рабство — страстям или идеям. И, кто покушается на чужую свободу, тот и сам погибает>(Г. Флоровский). Достоевский предсказал модель поведения русского интеллигента, лишенного православного сознания, ставшего «подпольным человеком» и способного объединяться с другими людьми только по принципу подпольности. «Подпольные» люди объединяются друг с другом, чтобы бороться против русских, православных людей. «Подпольные» люди ненавидят православных и готовы на все, чтобы их уничтожить.