Прорыв осады - Огай Игорь

– Павел, Семен говорит правду. План смарров был иной. Им плевать на инков, главное было устранить тебя. И сделать это не на Земле.

– Почему?.. Ведь они говорили, Хаос…

– Ты Хаос, Павел. После того как пропустил через себя магию смарров… После того как вызвал один из величайших прорывов… Долго объяснять. Я понял это недавно и сразу попытался наладить контакт, предупредить. А смарры, должно быть, знали с самого начала. Им нужна твоя смерть, а не победа восстания такинэ. Вы с Анной либо откажетесь от плана, либо умрете сегодня…

И снова смена голоса, теперь даже без предупреждения:

– Паша, не слушай его! Плюй на краснокожую, выбирайся сам!.. Зар-раза, угораздило же Сергея, его б ты сразу послушал!..

– Шефа? – машинально переспросил Павел. – Что с ним?

– Похоже, инфаркт, Паша… Как узнал, на что тебя благословил… Ничего, выкарабкается! О себе сейчас думай!..

О себе?.. Как же медленно доходит, когда думаешь больше о следующем шаге, чем о словах собеседника. Ну а когда все-таки доходит…

Нет, ему было почти не больно, когда цепь кандалов наконец заплелась в ногах. Чего стоят разбитые губы, ушибленные ладони и подвернувшийся локоть по сравнению с дикой, иррациональной болью где-то в груди, в самой глубине… Примерно там, где должна по идее находиться душа.

Филиппыч с Градобором – два дурака и Левакова напрягать будут зря. Не думают же в самом деле, что Павел согласится стать проклятием для родного мира! Или… Или, может, наоборот – совсем не дураки эти двое?

Не то чтобы ему было привыкать к предательству друзей и союзников. Но все-таки настолько масштабно и настолько бесповоротно еще не случалось попадать ни разу.

Говорят, если чего-то очень-очень хотеть, оно в конце концов сбудется. Даже если желание иррационально, эгоистично и напрочь противоречит составленному заранее плану – все равно в конце концов…

Засов с той стороны двери заскрежетал очень вовремя, как раз в тот момент, когда Павел уже готов был чего-нибудь совершить. Оставалось лишь решить, что именно: забарабанить в медную створку, надеясь всполошить охрану, приняться грызть цепи или просто начать таранить лбом стену. Все эти варианты приводили к одному и тому же результату и отличались друг от друга лишь степенью болезненности. А что еще остается, когда против собственной воли и доводам, какие только способен выдумать, начинаешь соглашаться с ящерами? Опыт подсказывал только одно – скорейший выход из игры любым способом. Если только игра не идет на собственную жизнь…

Дверь приоткрылась, Анна бесшумно скользнула в камеру, сразу притворив за собой створку. Оглянулась на Павла, ахнула, выронила мешок, который принесла с собой.

– Великий Инти, я же приказала им не бить!..

В одно мгновение она оказалась рядом, склонилась, поднесла руку к окровавленному лицу, жалея и в то же время боясь прикоснуться…

– Больно? Подожди! Подожди, у меня тут есть…

Павел бодро откатился на шаг и поднялся в сидячее положение. Да, больно. Но это еще не повод быть беспомощным.

– Павел… – Она замерла на полпути к мешку, явно не понимая происходящего.

– Что ты тут делаешь? – прошамкал он бесчувственными лепешками, в которые превратились губы.

– Я за тобой, – быстро отозвалась она. – Что-то идет не так, воин, я чувствую. Нам не позволят дождаться рассвета, нужно начинать сейчас.

– Что-то не так… – повторил Павел, медленно поднимаясь на ноги. Четыре шага до индеанки, если бы не цепь, он мог бы прыгнуть прямо отсюда.

– Да, – она не почувствовала в его тоне ни угрозы, ни обреченности привести ее в исполнение. – Вряд ли предательство, иначе я бы заняла соседнюю камеру. Но… министр Итакомара слишком внимательно слушал меня за обедом, очень старательно делая вид, что верит. А этот старый лис не верит никому. Даже моему отцу не верил… И правильно, в общем, делал. Он даже обещал поведать мою историю императору, представляешь?

Да, Павел, как ни странно, представлял. История беглянки из застенка грязных безжалостных такинэ выдумывалась с расчетом именно на патологическое недоверие министра защиты высокородства. Не имея формальной возможности сразу предъявить обвинение или ограничить свободу укатэ Анетутахэ, он должен был зубами вцепиться в ее показания, кинуться проверять каждое слово, ворошить записи из разбитого летателя, копать и выкапывать улики… И терять, терять время – так нужные ей часы, а может быть, и дни, для того чтобы приготовиться, выяснить, не усилена ли охрана репликатора, подобрать оружие и снаряжение…

Боже, как же все это стало неважно теперь!

– Предательство… – произнес Павел, делая пару шагов вперед. – Оно есть, Анна. Скажи только одно – когда ты узнала?

– Узнала? – Она прекратила потрошить свой мешок. – О чем?

– О ящерах. О Хаосе, который во мне. О моем… предназначении в этой командировке.

– Что? – Она тоже поднялась. – Я… Ты что-то не то говоришь…

– Слишком рано узнал? – осведомился Павел, делая еще один шаг. – Должен был подохнуть в счастливом неведении? Сколько интаев ждут меня у дверей, десяток? Сотня?

– Ни одного… – прошептала Анна. Она еще не пятилась, но уже понимала, что слово «не то» совершенно не отражает суть происходящего. – Почему ты…

Он сделал недостающий шаг и выбросил вперед обе руки. Хватило бы и одной, но цепь… Шея у высокорожденной была совершенно беззащитной. Нежной и хрупкой. Всего-то и надо чуть посильнее сдавить пальцы вот здесь и здесь…

– Павел… – Она все-таки подалась назад, вцепившись в его кисти, пока не уперлась спиной в камень. – Подожди… Ты же…

– Когда? – перебил он. – Мы не любовники, не друзья и даже союзниками стали случайно. Но однажды я все-таки спас тебя от жертвенного огня. Ответь только ради этого – когда ты узнала? И что чувствовала, соглашаясь на план ящера? Потом я отпущу, и ты сможешь позвать интаев.

– Не… не согла… шалась…

Убивать он все-таки не собирался, да и разговор еще не закончен. И потом… безумная, бесшабашная надежда – можно ведь взять заложницу! Пройти через город и за барьер в джунгли. Пускай-ка поищут!.. А что Хаос, так ветви инков от этого хуже уже не станет…

Момент ослабления своей хватки он пропустил. Укатэ – нет. Боль в паху родилась настолько неожиданно, что он охнул и присел, сжимая колени. Простейший, вульгарнейший прием прижатой к стенке женщины… Но какой же, оказывается, действенный! Впрочем, женщина женщине рознь. Второй удар Анна провела красиво и расчетливо, как в тренажерном зале по безответной груше. Хорошо еще, что в руках ее не было мужской силы, иначе тут бы и дух вон… А так лишь кровавый туман перед глазами. Снова. В который раз за сегодняшний день?

Удар с разворота каблуком он все-таки успел блокировать. Перехватил тонкую лодыжку обеими руками, вывернул, заставляя укатэ делать выбор: прощаться с коленом или упасть…

Она успела вскочить одновременно с Павлом. Отступила на шаг, явно припадая на левую ногу. Сделала быстрое движенье кистью, вытряхивая из рукава… Ага, значит, булавку свою все-таки не выбросила. Только зачем? Не проще ли все же позвать интаев?

Он ринулся вперед разъяренным быком. Пусть колет – теперь уже все равно! Такой игрушкой не убить мгновенно, а он хотя бы свернет эту хрупкую шейку с чистой совестью…

Анна с натугой выдохнула, снова оказавшись прижатой к стене. Не сделав ни единой попытки защититься или напасть, она лишь подняла руку на уровень груди… И Павел невольно ослабил натиск, не доводя задуманное до конца всего на одно-единственное движение.

– Возьми… – выдохнула она сквозь его ладонь, закрывшую половину лица. – Лучше этим… Тогда Инти примет меня…

Он опустил взгляд. Двумя пальчиками Анна держала стилет напротив сердца, острием к себе. Черт возьми, даже этот ее отчаянный жест вышел по-королевски изящным!..

– Как скажешь, высокорожденная…

Чтобы принять рукоятку стилета, ему пришлось снова отпустить ее шею – ни единой попытки ударить или отбросить клинок. Что ж, сама выбрала. Легкий нажим и… Пожалуй, даже достанет до сердца.