Девушка по имени Судьба - Гланк Гуиллермо

Катриэль сидел под стражей, а старейшины, куря трубки, решали его судьбу. Одни из них предлагали изгнать Катриэля, другие настаивали на его смерти. Смерти Катриэля требовал и отец Райми. Он не сомневался, что боги мстят за убийство лучшего индейского воина.

Последнее слово оставалось за Великим Духом — если Священный Цветок будет по-прежнему пламенеть как кровь, Катриэль останется жить; если же почернеет, то мрак смерти покроет и взор Катриэля.

Со спокойной душой ждал Катриэль решения Великого Духа, и вот перед ним появилась Маки — главная жрица и прорицательница племени.

— Твоя жизнь закончена, Катриэль, — сумрачно проговорила она, — цветок почернел. Великий Дух произнес свое последнее слово.

Неожиданным было это решение для Катриэля, но и тут он не потерял своего мужества.

— Боги знают, что я не виновен, — отвечал он, — пусть они простят тех, кто хотел моей смерти.

И Маки начала готовиться к обряду жертвоприношения.

— Боги наших отцов! — молилась она. — Пусть священные слезы, которые я проливаю над виновным, смоют все грехи, что он совершил! Возьмите к себе дух этого грешника, и пусть ветер отнесет его как можно дальше, чтобы он никогда не вернулся к нам, чтобы в нашем селение никогда больше не рождался индеец, от которого отказывается все племя…

И тут произошло небывалое. Молитву жрицы прервал женский крик:

— Во имя богов, остановитесь! Не совершайте страшного преступления!

Кричала почитаемая всем племенем Элумея. И к ее словам не могли не прислушаться. Племя застыло, застыла и Маки с поднятыми руками. А Элумея продолжала:

— Выздоровела Лилен, выздоровела Эйла, я давала им снадобье Катриэля. Я нарушила наши священные законы и готова умереть!

Гневным стало лицо Маки, она опустила руки и грозно произнесла:

— И ты нарушила наш закон? Принесите священный цветок Анандей!

Все племя благоговейно замерло, ибо не часто случалось лицезреть священный цветок. И вынесли цветок. И он пламенел будто кровь.

— Ты спасен, Катриэль! — выдохнула Лилен и, бросившись к любимому мужу, встала с ним рядом. Оба прикоснулись к мрачной завесе смерти, и оба остались жить.

— Я знал, что богам не за что карать меня, — сказал Катриэль, — покарать меня могли только люди! Поэтому мне кажется, Лилен, что нам с тобой больше нет здесь места. Мы должны покинуть родное селение.

И они медленно пошли к своему вигваму, и все племя молча смотрело им вслед.

Лилен прижалась к Катриэлю, по ее смуглым щекам текли и текли слезы.

— Тебе больно? Я причинил тебе боль своим решением? — нежно спросил ее Катриэль. — Я ведь обещал, что мы никогда не покинем нашего племени!

Больно мне было тогда, когда я думала, что расстанусь с тобой навсегда. Но тогда я не плакала, — отвечала Лилен:

— Племя не доверяет мне больше, и я не хочу, чтобы любое новое несчастье — голод, ураган, засуха — стало моей виной, — продолжал Катриэль. — У нас скоро родится ребенок, как он будет расти, если никто не доверяет его отцу?

— Я все понимаю и пойду за тобой, куда ты захочешь.

Они собрали немного вещей и двинулись в путь. Опять Катриэль был изгоем, его не приняла жизнь белых, но и индейское племя отвергло его. Однако он не отчаивался, он чувствовал себя в силах жить одиночкой, обеспечивая хлеб своей жене и детям.

Он привел Лилен к небольшому домику на границе, разделяющей земли двух народов — индейцев и белых.

— Этот домик когда-то построила моя мать Айлен, собираясь мирно жить в нем со своим мужем, — сказал Катриэль. — Теперь он послужит ее сыну.

Но недолог был покой Катриэля: этой же ночью у Лилен начались родовые схватки. Бедная женщина пережила за последние дни столько смертельных тревог, болезнь так ослабила ее силы, что Катриэль, едва взглянув на посиневшие губы и покрытый испариной лоб, стал опасаться за жизнь Лилен и ребенка.

К счастью, подоспел Инти, который чувствовал себя виноватым за то, что в трудную минуту оставил Катриэля, поддался общей панике. Увидев, в каком состоянии находится его сестра, он бросился за помощью. Лилен же собрала последние силы, и скоро раздался пронзительный плач ребенка. Катриэль отрезал пуповину и взял на руки новорожденную дочь.

— Лилен, — окликнул он жену, — мы назовем ее Айлен в честь моей матери.

Но Лилен его уже не услышала. Душа ее отлетела к тем богам, которые оставили жить ее мужа.

Инти со старой повитухой-индианкой могли помочь Катриэлю только в совершении похоронного обряда.

— Пока пои девочку водой, — сказала ему повитуха, — а завтра я найду ту, которая станет ей матерью.

И Катриэль остался один. Он простился с Лилен— ее унесли, чтобы похоронить там, где она родилась. Другой матери для своей дочери Катриэль не хотел. Смотрел на крошечное, беспомощное, но такое требовательное существо, и слезы наворачивались у него на глаза. Он чувствовал, что каплю за каплей готов отдать всю свою жизнь, только бы выжила его маленькая Айлен…

С отчаянием и какой-то странной надеждой в душе сидел Катриэль, прижимая к груди теплый комочек, сидел в оцепенении, будто ожидая чего-то.

И где-то в середине ночи, когда обычно уже никого не ждут, кто-то постучал к нему в дверь.

Катриэль открыл. Бродячие актеры, увидев огонек, попросились на ночлег. И сердце Катриэля сжалось еще больнее — бродячий цирк, незабвенная Милагрос…

Новые знакомые представились: Амансио, Мануэла. У Мануэлы на руках лежал младенец. Не без любопытства посмотрела она на пищащий сверток Катриэля. Он рассказал обо всем, и Мануэла, передав мужу своего малыша, взяла на руки чужого и стала кормить его Катриэль смотрел в сторону. Из глаз его текли слезы.

На единственной в доме кровати спала Мануэла с двумя младенцами, а мужчины проговорили до рассвета, ждать которого было не так уж и долго.

Многое рассказал о себе Катриэль, многого не рассказывал. Ему все казалось, что он видит странный и долгий сон, а может быть, смотрит какую-то очень запутанную пьесу. Он почти не удивился, когда узнал, что Амансио и Мануэла — новые владельцы цирка «Олимпико», но актеры они не цирковые, а театральные. Да, он ничему не удивился: в странной пьесе его жизни бродячий театр, возможно, и является самым подходящим для него местом.

— А почему бы вам не отправиться с нами? — предложил ему Амансио. Он сразу почувствовал, что Катриэль — человек необычный, незаурядный. — Кроме того, в театре всегда так много работы…

— Спасибо, — поблагодарил Катриэль. — Я и сам подумывал к вам попроситься…

На следующее утро фургоны со скрипом двинулись дальше, домик, так и не ставший никому надежным приютом, опять опустел.

Глава 24

Перемены влекут за собой перемены. На венчание Лусии и Пабло вновь собралась вся семья. Не поехал на свадьбу только Августо. Браулио упрекнул его:

— Приехали бы да поздравили, все приятнее, чем так-то…

— Нет, Браулио, ты не прав, — не согласился Августо. — Зачем омрачать радостное событие? Лучший подарок для Лусии — это мое отсутствие, отсутствие навсегда. Я для нее — прошлое, и лучше его не тревожить…

Все остальные любовались сияющей красотой невесты и видным красавцем-женихом, когда их венчал падре Орестес, а потом растрогались до слез, услышав проникновенное пастырское напутствие молодым.

Свадебный ужин был в доме Оласаблей, куда вместе с Лусией приехала и Маргарита. Пабло были очень приятны родственники Лусии, но особой симпатией он проникся к Камиле. Он уже читал ее стихи, ценил своеобычный талант и сразу же предложил ей место редактора у себя в газете. Камила обещала подумать о заманчивом предложении.

С тех пор прошло уже чуть ли не две недели, а Камила все никак не могла дать ответа. Мариано был против, считая, что она не сможет ездить на работу так далеко, а Камила?.. Она вдруг загорелась переездом в Санта-Марию. Жить они смогли бы в доме Асунсьон, работала бы в газете, и… Камила занялась бы организацией школы! Мысль о школе стала ее любимой мыслью. Она уже все продумала, и теперь ей не терпелось приняться за дело. С какой благодарностью вспоминала она Росауру. Если бы Камила только знала, что Росаура…