Подарок Параскевы (СИ) - Озерная Хельга

— Ого! Индуизм?

— Древнее знание. Можно переходить из класса в класс. А можно быть второгодником. Вечным второгодником.

— А куда после школы? — с загадочным выражением лица спросила Олеська.

— Не знаю. Для нас это тоже тайна.

— У-у-у-у! Неинтересно. Думала, узнаю сейчас все тайны жизни и смерти… а вы, Параскева, меня кинули!

— Скажешь тоже! Одно могу сказать: чтобы выйти из круга сансары, нужно стать образцом человека. Наработать все самые лучшие качества и пройти испытание на прочность. Быть хорошим при хорошей жизни — просто. А вот попробуй стать хорошим при плохой… — Укладывая ребёнка, тихонько сказала Параскева.

— Хороший. Папа хороший! — пролепетала Лёлька засыпая. Она сладко улыбалась. Матвей весь светился, глядя на неё. Словно не говорила она, а пророчествовала…

Глава 10: Он, она и… он

— Надо же, Алёнка заговорила. А какие же слова сладкие!

— С любовью ты её зачал знамо. Вот и она тебя любит. Ручонки вон к тебе лишь и тянет. Только появишься в поле зрения.

— Такую дочку и жену нельзя не любить. И всё, что вы мне даёте, счастьем только и называется, — затворяя дверь детской, шептал Матвей, украдкой поглядывая, как Параскева снимает с себя домашнее платье. Домотканое. Только такое она и носила. В основном на продажу шила, но и себе не отказывала. Магазинные тряпки носить считала ниже своего достоинства. Даже пальто и то сама сшила. Наваляла шерсти, раскроила и сшила. Где-то на сайте нашла подобное и загорелась, на сайте, где платья и рубахи свои продавала. Матвей как глянул, сколько тыщ стоят подобные вещи, чуть в обморок не упал!

— Да ты не дрейфь! Стриженая шерсть гораздо дешевле обходиться. Я её у Прокопьевны купила. Вся цена вещи за работу. А работу эту я сама сделала…

И всё-то на женке сидело ладно, как влитое, подчёркивая мягкие формы груди, бёдер, ног… Из нижнего белья, как правило, на ней была одна рубаха. Сорочка нижняя. И думать не нужно было, есть на ней плавки или лифчик… Матвей знал, что нету.

Закрыл дверь и стоит, словно в первый раз замерев, наблюдает, как платье взлетает, взъерошивая распущенные волосы и почти до самой талии приподнимает нижнюю сорочку. Волна жара прокатывается по телу, наполняется силой и становится твердым его мужское достоинство, ползущее всё выше. Высоко вверх. Как ствол корабельной сосны, как струя воды поднявшая шланг к небу.

Дыхание учащается, и Матвей судорожно вздыхает. В мыслях он уже пробирается руками под сорочку, ощущая тёплое, податливое тело Параскевы. Зовущее, не знающее слова «нет». Только да, да, да…

— Чего вздыхаешь, как Ромео? — шепнула ему жена.

— А чо — я Ромео.

— Бородатый Ромео? Ха-х. Так спой, светик. Сыграй мне на струнах своей любви. Не стыдись. Где твоя гитара…

— Гитара?.. — Матвей, пьяный от желания, растерянно огляделся. — Вот! — ответил он, стыдливо гладя ей в глаза, и, не найдя другого инструмента, смущенно опустил взгляд на оттопыренные в районе ширинки штаны.

— Ах ты пошляк! — обдавая лицо тёплым дыханием со вкусом малинового варенья, сказала Параскева, она прижала мужа к стенке и коснулась кончиком носа его широкий нос. Потёрлась, поелозила и нежно поцеловала нос, лоб, глаза, губы… В такие моменты его губы обретали естественность и полноту. Параскева сняла с него рубашку и, не останавливаясь, продолжила осыпать поцелуями мужнину шею, твердые мускулистые плечи, широкую грудь, выписывая пальцами на груди замысловатые узоры по типу хохломских. А Матвей подрагивал, мурашки бежали по телу, и чувство… им овладевало чувство, что превращается он в великана. Кровь бурлит, проникая в каждую клеточку организма, и он шириться во все стороны — растёт торс, плечи становятся мускулистее, ноги мощнее, как у тяжеловоза, а вместе с тем и пенис растёт…

В такие моменты он горы готов был свернуть, повернуть реки вспять, если нужно, взвалить на плечи небо… А Параскева уже целовала живот, задевая нежной шеей Матвеев горячий перст. Не отпуская Матвея, прижимая к стене сильными руками, его бёдра нацелилась она в самое яблочко…

Не мог он допустить, чтобы силища такая пропадала попросту. Наклонился, взял её на руки и развернулся на девяносто градусов. Теперь Параска оказалась прижата к стенке, а Матвей, обхватив её прохладные ягодицы сильными руками приподнимал её и опускал, накачивая удовольствие…

— Мммм, — прикусил язык Панкрат, подглядывая в тонкую щёлку под занавеской и оглядываясь периодически. Он сглатывал жадную слюну, внизу живота тянуло, и явственно чувствовавшееся напряжение заставляло бежать. «Только вот куда? К Лизке или домой?» — он на минуту замешкался, а потом решил: «Домой! До дома ближе!..

После того как Олеська узнала, что он захаживает к Лизке, родной сестре собственной жены, стал побаиваться. Вдруг девка расскажет Катерине. В принципе: что такого? Можно развестись и уйти к любовнице. Жить, так сказать, вместе, официально. Но Панкрат, как любой вор, везде искал наказание за провинность. Искал, что прилетит бумерангом измена, предательство, и останется он гол, как сокол. Матери уже не было в живых — кто приютит? Дом они с Катериной на совместные средства строили, а другого жилья-то и нет. К брату не пойдёшь: семеро по лавкам, хоть и богато живёт. Сестра в городе давно. Квартиру в ипотеку взяла, а начальный взнос не им, Панкратом, уплачен, а другим братом. Рассчитывать не на что! Да и что он взрослый, солидный мужик, по углам ютиться будет? А хочется страстей — вон! На соседей тайком посмотрит и уже страсть кипит! Можно к жене бежать.

Не понимал Панкрат почему, но Катерина его за просто так давным-давно не возбуждала. Так как с Лизкой он с ней не мог, а без игрушек только злостью поднимался его скромный биологический аппарат. А злость — это что? Как её всё время генерировать? Последний раз, распаляя себя, Панкрат сломал стул и пару чашек смёл со стола — упали и разбились в дребезги. А Катерина долго ходила довольная, но тайно мучилась огромными фиолетовыми синяками на бедрах.

Вот такая вот любовь!.. С ней лучше или без неё? Панкрат и не знал…

Глава 11: Панкрат

Год прошел, подходил к концу второй, как появилась в деревне Параскева. Алёнке исполнился годик и один месяц. Месяц светил ясно на небе цвета ультрамарина, освещая каждый уголок, каждый домишко, каждый двор и каждый куст. Голую калину у калитки Катерининого дома увешанную подмерзшими стекляшками красных ягод. Белый лед заиндевевших луж. Панкрата, чёрной тенью перебегающего дорогу месяц тоже подсветил.

Катерина стояла, подперев косяк дома, в меховой душегрейке и всё равно куталась. Её в густой тени, видно не было, а вот она могла видеть на залитой светом луны улице всё. Как Панкрат перемахнул низкий штакетник полисадника соседей она увидела из окошка, ждала муженька, потом накинула платок, душегрейку и вышла встречать. Совестно стало, когда Панкрат задержался у окна пялясь в щелочку из которой лился ровный золотой свет. Глядел, а сам жался да мялся чувствуя, как растирает и тянет внизу живота. «Уж и рукой попридержать решил коня сваво. Нет. Не выдержал, бежит… кобель похотливый…» — шепнула она, нагнулась и не отрывая взгляда от улицы, взяла из угла прут от сломанного берёзового веника. Рассыпался, зараза, когда Катерина двор выметала. Решила оставить на растопку, но так на крыльце в углу и забыла. Хорошая вещь прут. Мать частенько сестёр прутом охаживала. Все трое были оторвами, чего только не выделывали, какие кренделя. У матери на всё один ответ был — прут! Однажды гналась она с прутом за девками через всю деревню пока не решили они спрятаться в крапиве. Высокая крапива — выше человеческого роста росла на заброшенном картофельном поле. Баба Анисья, стала меньше картохи сажать как дети разъехались, забор в огороде завалился, потом сгнил и никому не было дела до Анисья, забора и крапивы. Сбились девки в самом центре крапивных зарослей и долго слушали как костерит их мат на все лады расчесывая ожоги от крапивы.