Фаворит. Том 2. Его Таврида - Пикуль Валентин Саввич

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149

– Переведи и объясни писаное, – велела она.

Свешников не переводил, а просто читал с листа, как будто текст был русским, попутно подвергая Руссо здравой критике, говоря, что «много нагородил он несбыточного».

– А докажи, что несбыточно, – требовала Дашкова.

Свешников сказал: читать Руссо, наверное, и заманчиво, если ренту иметь постоянную да жить на дармовых хлебах в замках у меценатов, но воспитание людей в духе Руссо пагубно, ибо любая утопия далека от жизни и ее повседневных тягостей:

– Да мы все с голоду умрем, ежели Руссо поверим!

Свешникова закидали разными вопросами – из древней истории, из литературы и математики. Ответы его были скорые, верные. Судили не поверхностно, было видно, что все сказанное давно им обдумано. Иван Перфильевич Елагин допытывался:

– Скажи нам, как же ты, в подлом состоянии крестьянина пребывая, умудрился все это постигнуть?

– А я с детства пастухом был, коров с телятками пас, мне скоты никогда не мешали науками заниматься. Я, бывало, на рожке им сыграю, потом снова за книгу берусь…

Среди гостей были члены Синода и ученый раввин.

– Поговорите на древнееврейском, – просил его парень; раввин охотно исполнил просьбу. – Благодарю вас, – ответил Свешников, – я вашего языка не знаю, однако на слух мне кажется, что в изучении он не так уж труден.

– Он очень труден, – остерег его раввин.

– За полгода берусь и его освоить…

Екатерина Романовна заявила ему:

– При множестве свидетелей предлагаю вам место при Академии и верю, что на скрижалях науки российской ваше имя сохранится вровень с именем ломоносовским.

– Ломоносов свят для меня, ваше сиятельство! Но званий в науке не ищу! Не звание, а знание для меня краше любых академических титулов. Вы уж извините, что я так сказал.

И он неловко, по-крестьянски, поклонился собранию.

Эйлера уже не стало. Он рассуждал о планете Венере, только что открытой, когда ощутил сильное головокружение. Эйлер никогда не умирал для России – он лишь перестал вычислять. Среди провожавших его в последний путь были и Потемкин с Безбородко.

– Я думаю так, – сказал светлейщий, возвратясь с кладбища, – ныне возникла нужда особая учинить перед миром волшебную картину наших успехов на юге. А для сего необходимо, Александр Андреич, матушку из дворцов ее в Тавриду вытащить.

– В эку даль? – сомневался Безбородко. – Поедет ли?

– Поскачет как миленькая, коли мы велим…

Потемкин съездил до Систербека (Сестрорецка), где работал оружейный завод, не только кующий оружие для войны, но и мастерящий из отходов железные решетки, лестничные перила и кровати. Директорствовал здесь Христофор Леонардович Эйлер, сын покойного математика, давний приятель светлейшего по жизни в разгульной Запорожской Сечи. Потемкин всем на заводе остался доволен, но кровати ему не понравились:

– Хорошо ли – железо на лежанки переводить?

– Купчихи спят на таких кроватях охотно.

– Еще бы! Каждая бабища по двадцать пудов весом…

– А куда же нам излишки девать? – спросил Эйлер.

– Только на оружие! – отвечал Потемкин.

Он быстро собрался и отъехал на юг – к чуме.

Смерть смерти рознь: тут, в Херсоне, она смердящая, без мыслей, с животным страхом, в зловонии падали и уксуса. Несторы прошлого затупили перья в описаниях лютых гладов, пожаров и небесных знамений. Но средь прочих бедствий всенародных всегда с ужасом поминали «бысть мор на людех», и перед этой фразой меркли все остальные бедствия. И никто не знал, откуда являлась смерть неминучая, а потому летописцы находили мору одну причину: «грех ради наших…» История борьбы с чумою не раз являла миру образцы жалкой трусости и примеры высокой доблести. Всегда будем помнить: когда великий врач Гален бежал из чумного Рима, объятый страхом, другой великий врач, Парацельс, въезжал в чумной Рим, страха не ведая!

Потемкин прибыл в Херсон – прямо в заразное гноище.

Смерти не страшился; мужественно обходя город и казармы, верфи и склады, велел жечь тряпье, убирать трупы.

– Помру, но не сейчас, – говорил он…

Из Севастополя сообщили: скончался от чумы вице-адмирал Клокачев, – кто скажет, где спасенье и в чем? То ли нам водку пить, то ли не пить? То ли унывать, то ли веселиться? Многие врачи были убеждены, что воздух насыщен мельчайшими живыми существами, которые при вдохе попадают внутрь человека, отчего и гибнет он от чумы, берущей начало в краях эфиопских.

– Так что же, и не дышать мне прикажете? – спрашивал Потемкин. – Эвон капитан Ушаков своих матросов и артели работные за город вывел, поселил отдельно, у него дышат во всю ивановскую, а смертей избегают… Чем вы объясните мне этот казус? Или матросы приучены не той дыркой дышать?

В позолоченном фаэтоне он прикатил в лагерь Ушакова:

– Здравствуй, Федор, покажи нужник.

– Вам по быстрой надобности, ваша светлость?

– По быстрой. Давно дерьма чужого не видел. – Заглянул он, сверкающий бриллиантами, в яму выгребную: – Вижу, что и здесь чисто. А мертвяки у тебя где?

– Которые были, тех подальше от жилья закопали.

– А вакантные на тот свет имеются ли?..

За камышами были отрыты землянки, в них, полностью изолированные, изнывали в страхе матросы и рабочие, которых заподозрили в наличии у них чумной язвы. Ушаков объяснил:

– Еду и воду им носим. Положив, убегаем от них.

– Ну и верно! Тут не до целований…

Войнович, кажется, уверовал в опасность дыхания, общаясь с людьми через дым можжевельника, сквозь угар дыма порохового. Потемкин вытащил его, робкого, в Глубокую Пристань, велел показывать, как размещены пушки в деках новых фрегатов. Марко Войнович просил не работать на верфях – до окончания эпидемии.

– Ни в коем случае! – ответил Потемкин. – Ежели все будут строго соблюдать себя, как делано в командах Ушакова, чума побита останется… Пусть рабочие друг друга сторонятся, от чужих да больных подалее. И пусть они чеснок едят!

Иван Максимович Синельников, хороший друг Потемкина, привез из Кременчуга доктора – Данилу Самойловича.

– С ножом гоняемся, – сказал губернатор. – Неужто не зарежем чуму окаянную? Вот, светлейший, доктор тебе.

Самойлович чумою уже переболел – еще в Москве, когда бунт случился, – и теперь почитал себя бессмертным.

– А что такое чума? – спросил его Потемкин.

– Сам не знаю. Но «чума» слово не наше – турецкое, «карантин» же – слово итальянское, «сорок дней» означает…

– Слушай! – сказал ему Потемкин. – Уже была чума в Месопотамии, коей султаны владеют. А не так давно эскадра Гасана хотела Тамань брать, но пока плыли, все море покойниками закидали. Разве не может так быть, что с берегов Евфрата караваны в Турцию пришли чумой зараженные, занесли язву в аулы татарские – и нам в избытке того же досталось.

– Согласую ваше светлейшее мнение, – ответил Самойлович. – Хотя язва в Херсоне не столь свирепа, каковая в Москве случилась. В мизерных насекомых не верю. Хочу знать природу чумную – животная или не животная она? Гной с трупов беру, под микроскопом его давно изучаю… Жаль, очень слабая оптика.

– Какие лучшие микроскопы? – спросил Потемкин.

– Те, которые Деллебар изобрел.

– Есть у тебя такой?

– Нету. Да и где взять-то?

От верфей пробили барабаны, на мачту фрегата медленно полз черный флаг, – в экипаже объявилась чума. С форта надсадно стучали пушки, играли оркестры: это Марко Войнович отпугивал чуму сильными звуками, будто злого волка от родимой деревни.

– Деллебара тебе достану, – сказал Потемкин. – Из Парижа выпишу. Он твой. Заранее дарю тебе.

– Благодарствую вашей светлости.

– А за это будешь главным врачом в моем наместничестве. Мешать не стану. А не поладим – выкину. Вот и все. Работай…

Потемкин писал Екатерине, чтобы Федор Ушаков за проявленное усердие и бесстрашие в борьбе с чумою был отмечен ею.

Екатерина наградила Ушакова орденом Владимира четвертой степени; она писала Потемкину, чтобы не давал кораблям имен с большим патетическим смыслом, ибо они иногда обязывают экипажи к немыслимым действиям, дабы оправдать свое громкое название. «Из Цареграда получила я торговый трактат, совсем подписанный, и сказывает Булгаков, что они (турки) знают о занятии Крыма, только никто не пикнет… я чаю, после Байрама откроется, на что турки решатся». Потемкин указал, чтобы управление Тавридой перевели из непригодного Карасубазара в город Ак-Мечеть, дав ему новое название – СИМФЕРОПОЛЬ (что значило «Соединяющий»).

Ознакомительная версия. Доступно 30 страниц из 149