Наука умирать - Рынкевич Владимир Петрович

   — А где Корнеев? — спросил у спутников. — Ранен, что ли? Он же всегда...

   — Вон он бродит у той хаты. Там наши молоко пьют.

Корнеев с непривычно растерянным лицом озабоченно суетился среди отдыхающих офицеров. Подошёл и к Мушкаеву:

   — Василий Павлович, у вас есть нож?

   — Какой нож?

   — Острый.

   — Решили ножом казнить большевиков?

Корнеев обиженно отмахнулся и побрёл дальше, обращаясь к другим, тоже, наверное, искал нож.

Марков после этого короткого боя преобразился. Сам скомандовал полку строиться и, когда колонна двинулась, зашагал впереди. Обернулся и, улыбаясь, крикнул:

   — Господа, песню!

Запели охотно:

Ещё не почувствовали, что они — разбитая армия.

Почувствовали это в немецкой колонии Гначбау, куда пришли ночью. Мушкаев, Бахманов, Биркин и ещё несколько офицеров узнали, что в колонии есть клуб, где продают пиво. Успели туда первыми, и аккуратные блондиночки приветливо усадили их за длинный стол, принесли пиво в глиняных кружках, но через несколько секунд сюда ввалилась алчущая толпа, и испуганные немки, замахали ручками и завизжали, что у них остался только чай.

Сидели усталые, озлобленные, хлебали чай, некоторые счастливцы по дороге раздобыли копчёные колбасы и окорока, заготовленные к приближающейся Пасхе. Разговоры были злые: «За Деникиным армия не пойдёт... Романовский — скрытый социалист; надо гнать его из штаба... Мы сами его погоним... Кавалеристы уже договорились... Дисциплина в армии — это только внешность; мы добровольцы на четыре месяца и не обязаны подчиняться старым уставам...» Прозвучало и такое: «Армия погибла, самим надо спасаться!»

После холодной ночи — серое неприветливое утро. Согреться негде. Еды у немцев не раздобудешь — покупали даже муку и зерно. Жгли костры, пекли муку на жестянках, лопатах, жевали зерно. Корнеев ходил от костра к костру и спрашивал, есть ли у кого острый нож. Опять подошёл к Мушкаеву.

   — Ты что, зарезаться хочешь? — спросил тот.

   — Не прикидывайся дураком. Сам-то знаешь, что делать, — в красных ходил. Надеешься, опять примут?

   — Не надеюсь я ни на что. Только на нас надеюсь, что мы вместе выстоим.

   — С кем вместе? Видишь, у того костра бумаги разложены? Это они достали большевистские документы. У пленных из карманов. С ними будут пробираться.

   — А нож зачем?

   — Погоны и пуговицы срезать. И ты думай, пока жив.

А что же Марков? Длинное пасмурное утро, уже десятый час, а приказа на поход нет. Неужели и генерал в растерянности? Проходя по колонии, Мушкаев услышал оживлённый шум в большом белом доме, крытом красной черепицей. Там разместилась какая-то рота. Оказалось — 4-я. Мушкаев вошёл туда и увидел Маркова. Он сидел в кресле, откинувшись, дымя папиросой,— отдыхал и разговаривал с офицерами, заполнившими хозяйскую гостиную.

   — Господа, отдыхайте, — говорил он. — Здесь такие диваны. Можно и Полежать. Пользуйтесь передышкой.

   — Ваше превосходительство, можно вас спросить, куда пойдём? Окружают ведь нас красные.

   — Не очень-то и окружают. Не такое у нас скверное положение. Выход есть, и мы обязательно выберемся. Придётся, конечно, сражаться, но мы же всегда побеждаем.

   — Ваше превосходительство, многие офицеры уходят. Что делать?

   — Чёрт с ними!

Стрельба началась около 10 часов утра. И на севере, и на востоке. Корнеев ушёл на юг. Побродив по целине и по буеракам, наткнулся на дымок из овражка. Рискнул подойти. У костра сидели трое в шинелях без погон. Рядом — стреноженные лошади. Встретили его спокойно.

   — Оттуда? — спросил один, кивнув в сторону, где всё гуще стреляли. — Вот уже и орудие грохнуло.

   — Погоны-то давно спорол? — спросил другой. — Мы только сегодня.

   — Вот и я сегодня.

   — Садись, грейся. Можем хлебом угостить. Запаслись. Нам бы надо ещё человек пять, чтобы дело сделать.

Пятерых не нашлось, а подошли четверо: поручик Савёлов и с ним корниловцы, встретившиеся по дороге. Расселись все вокруг костерка, поглядывали по сторонам, не появится ли ещё кто-нибудь из этой бесконечной унылой серо-зелёной степи. Прислушивались к звукам боя. Разговаривали, называя друг друга по именам, наверное, вымышленным. Что-то бродяжье, неуютное, разбойничье висело над ними. Если в армии поручик ежедневно, чуть ли не ежеминутно ждал ужаса смерти, но в то же время жил, то есть к чему-то стремился, чего-то избегал, чему-то радовался, то теперь всё оборвалось: сиди под тучами и жди, когда тебя поймают те или эти и пристрелят, как собаку.

Однако случайные спутники искали выход. Кавалеристы же всё заранее обдумали. Один из них, черноусый, говорил негромко, но со значением, изучающе поглядывая на слушающих:

   — Россия бунтует, а бунт имеет свои законы. Помните Пугачёва? Его в плен не взяли. Его повязали свои казаки и выдали. За что получили прощение от власти. Это можем сделать и мы. Если б Корнилов остался жив, армия не развалилась бы и нам не пришлось бы искать спасения. Слышите, бой идёт всё на одном месте. Большевики не отступают, а нашим некуда отступать. Добивают наших. Если мы сейчас сумеем проникнуть в штаб и арестовать Деникина, Романовского, Маркова — мы спасены. Мы трое представляем целый эскадрон кавбригады. Они ждут нашего сигнала. Кто-то должен пробраться к штабу армии и дать синюю ракету. Вот ракетница...

   — Я пойду, — решительно сказал Савёлов.

Офицерские цепи отстреливались, заняв позиции к северу и востоку от Гначбау. В штабе, расположившемся в клубе, где ещё недавно офицеры пили пиво, шло совещание, в котором принимали участие Деникин, Романовский, Марков, штабные офицеры. Красные вели огонь по колонии из четырёх орудий, били неприцельно, снаряды рвались по всему посёлку, пугая жителей, внося панику в обоз, где было много раненых, не поместившихся в домах. Генералы и штаб привыкли к такому обстрелу и не прекращали обсуждение, останавливаясь или повышая голос в случае близкого разрыва.

Деникин был обеспокоен: срывался его замысел обмануть противника, продемонстрировав движение на север, скрытно повернуть на восток, к железной дороге Екатеринодар—Тимашевская.

   — Придётся ждать, когда стемнеет, — сказал он. — И даже это не даст большого преимущества: ночью придётся Медленно двигаться с обозом, медленнее переходить полотно. Иван Павлович, штаб подсчитал, сколько требуется времени для того, чтобы армия перешла железнодорожное полотно примерно в районе станции и станицы Медведовской?

   — Четыре часа, Антон Иванович.

Близкий разрыв артиллерийской гранаты, и сразу же вбежал взволнованный адъютант.

   — Ваше превосходительство, прошу простить. Снаряд попал в дом генерала Алексеева!

   — Неужели и он? — почти с ужасом воскликнул Деникин.

   — Пойду проверю! — Марков быстро поднялся и направился к двери. Ему навстречу в комнату вошёл бледный, взволнованный штабс-ротмистр Шапрон дю Ларрэ. Участники совещания ждали подтверждения страшной вести.

   — Нет, господа. Слава Богу, Михаил Васильевич невредим, — сказал Шапрон. — Погиб наш писарь. Но, господа, нам только что сообщили, что в армии измена. Два полка договариваются с красными. Выдают им всех высших командиров и казну. К нам для охраны Михаила Васильевича уже прибыл офицерский эскадрон.

   — Прекратите панику, ротмистр! — резко остановил его Деникин. — Не слушайте болтовню испугавшихся людей. В армии нет изменников. Мне тоже предлагали специальную охрану, но я отказался. Продолжим, господа. Итак, ещё засветло мы начинаем демонстрацию: часть армии выступает по Ново-Величковской дороге, привлекая внимание противника. С наступлением темноты выступает настоящий авангард на Медведковскую. Как мы распределим силы?