Ознакомительная версия. Доступно 29 страниц из 142
— Двадцатичетырехлетнего? — удивился я. Мне и близнецам было двадцать, Генри и Фрэнсису — двадцать один.
— В начальных классах он пару раз оставался на второй год, — ответила Камилла.
— А, понятно.
В воскресенье во второй половине дня студент Хэмпден-колледжа Эдмунд Коркоран, известный в кругу семьи и друзей как Банни, посетил организованную на кампусе вечеринку, которую вскоре же покинул — предположительно, чтобы встретиться со своей подругой Марион Барнбридж, также учащейся в Хэмпдене. С тех пор его никто не видел.
Вчера обеспокоенные мисс Барнбридж и друзья Эдмунда известили о его продолжительном отсутствии полицию г. Хэмпдена, а также полицию штата, которые немедленно распространили информацию об исчезновении. Поисковая операция начинается сегодня в окрестностях колледжа. Приметы пропавшего (см. стр. 5).
— Дочитала?
— Да, переворачивай.
… рост 1 м 90 см, крупного телосложения, голубые глаза, светло-русые волосы, носит очки. Был одет в серую твидовую куртку, брюки защитного цвета и желтый плащ-дождевик.
— Ричард, возьми кофе.
Фрэнсис осторожно развернулся со стаканчиками в руках.
В школе Э. Коркоран активно занимался спортом, был членом команд по хоккею, лакроссу и гребле, а возглавленная им в выпускном классе команда «Росомахи из Сент-Джерома» стала победителем юношеского чемпионата Массачусетса по американскому футболу. В Хэмпден-колледже он выполнял обязанности старшины студенческого пожарного отряда. Эдмунд изучал языки и литературу, уделяя особое внимание классической филологии. Соученики отзываются о нем как о «настоящем полиглоте».
— Ха! — не удержалась Камилла.
Клоук Рэйберн, друг Э. Коркорана, бывший в числе тех, кто сообщил полиции о его исчезновении, говорит, что Эдмунд — «нормальный, сознательный парень, наркотики — это точно не про него». Вчера днем, заподозрив неладное, Клоук по собственной инициативе проник в его комнату, после чего обратился в полицию.
— Неправда, это не он позвонил им, — заметила Камилла.
— И ни слова о Чарльзе, — добавил Фрэнсис.
— Deo gratias, [99] — тихо сказала она.
Родители пропавшего, Макдональд и Кэтрин Коркоран, проживающие в г. Шейди-Брук, штат Коннектикут, прибывают сегодня в Хэмпден, чтобы содействовать поискам младшего из своих пяти сыновей, (см. «Семья склонилась в молитве» на стр. 10). Мистер Коркоран является президентом Бингамской банковской и фондовой компании, а также членом совета директоров Первого национального банка Коннектикута. На вопрос нашей газеты он ответил: «От нас тут мало что зависит, но мы постараемся помочь, чем только сможем». Он также сказал, что за неделю до исчезновения Эдмунда разговаривал с ним по телефону и не заметил ничего необычного.
Кэтрин Коркоран сообщила о своем сыне следующее: «Эдмунд очень привязан к семье. Если бы что-то было не так, он, безусловно, рассказал бы об этом Маку или мне».
За сведения, которые помогут установить точное местонахождение Э. Коркорана, назначено вознаграждение в 50 000 долларов, собранное благодаря усилиям семьи пропавшего, Бингамской банковской и фондовой компании, а также Шотландской ложи ордена лося.
Налетел ветер. Кое-как сложив вырывающуюся газету, мы вернули ее Фрэнсису.
— Пятьдесят тысяч… Это очень даже немало, — задумчиво произнес я.
— И ты еще удивляешься, что здесь делают все эти хэмпденцы? — сказал Фрэнсис, отпивая кофе. — Ох, ну и холодина сегодня.
Мы решили погреться в Общинах.
— Ты ведь уже в курсе насчет Чарльза и Генри? — спросила Камилла Фрэнсиса.
— Да, ну и что? Они же вчера сказали Чарльзу, что, возможно, еще захотят с ним побеседовать?
— А Генри им зачем?
— Вот о ком бы я точно не стал беспокоиться.
В Общинах было очень жарко и на удивление пусто. Усевшись на клейкий, обитый черным винилом диван, мы потягивали кофе. Люди входили и выходили, впуская волны холодного воздуха, кое-кто останавливался у нашего дивана спросить, не слышно ли чего-нибудь новенького? Джад МакКена по прозвищу Синий Свин нагрянул со своей жестянкой и на правах вице-президента Студенческого совета спросил, не хотим ли мы помочь поисковому фонду? На троих мы наскребли доллар мелочью.
Потом к нам прибило Лафорга. Он начал увлеченный и пространный рассказ о похожем исчезновении, случившемся в Университете Брандейса, но в разгар повествования у него за плечом откуда ни возьмись вырос Генри.
Лафорг обернулся.
— О, — издал он слабый, подчеркнуто равнодушный возглас.
Генри ответил легким кивком:
— Bonjour, Monsieur Laforgue. Quel plaisir de vous revoir. [100] Судорожным взмахом Лафорг достал платок и сморкался не меньше пяти минут, после чего, аккуратно сложив его, повернулся к Генри спиной и возобновил свой рассказ. По его словам выходило, что студент, никого не оповестив, просто уехал в Нью-Йорк.
— А этот парень — как его, Бэмби?
— Банни.
— Да, так вот он отсутствует еще всего ничего. В конце концов он объявится сам по себе, и все почувствуют себя последними дураками. — Он понизил голос: — По-моему, в администрации потеряли всякое чувство меры — наверно, испугались, что родители подадут в суд. Но только я вам этого не говорил.
— Ни в коем случае.
— Вы же понимаете, мои отношения с деканом простыми не назовешь.
— Я немного устал, но в целом беспокоиться не о чем, — сказал Генри, когда мы сели в машину.
— Что они от тебя хотели?
— Ничего особенного. Как долго мы с ним знакомы, не замечал ли я в последнее время каких-нибудь странностей в его поведении, были ли у него причины бросить учебу? Разумеется, последние несколько месяцев в его поведении было сколько угодно странностей, отрицать это не было смысла. Но еще я сказал, что практически не общался с ним накануне исчезновения, и это правда. — Он покачал головой. — Подумать только. Целых два часа. Даже не знаю, хватило бы у меня сил довести все до конца, знай я, какая бессмыслица нас ожидает.
Заехав к близнецам, мы обнаружили Чарльза — прямо в одежде и обуви он растянулся ничком на диване, одна рука свесилась, и задравшийся рукав пальто обнажал манжету рубашки и запястье.
Почувствовав наше появление, он в испуге проснулся. Лицо у него опухло, на щеке отпечатался узор диванной подушки.
— Как все прошло? — спросил Генри.
Привстав, Чарльз протер глаза:
— Вроде нормально. Они хотели, чтоб я подписал какую-то бумагу, где было описано все вчерашнее.
— Мне они тоже нанесли визит.
— Серьезно? И чего хотели?
— Все то же самое.
— Как они вели себя? Хорошо?
— Не особо.
— Надо же, а вот со мной обращались лучше некуда. Даже пончиками с кофе угостили.
Наступила пятница, это означало, что занятий у нас нет, а Джулиан проводит время дома. В тот день мы решили пообедать блинами в кафе на стоянке грузовиков между Хэмпденом и Олбани. Джулиан жил совсем неподалеку, и на обратном пути Генри ни с того ни с сего предложил заехать к нему.
Я никогда не был у Джулиана, но предполагал, что остальные бывали там сотни раз. На самом же деле гостей он принимал нечасто (разве что Генри являл собой знаменательное исключение), и удивляться здесь, собственно говоря, нечему. Джулиан всегда вежливо, но твердо держал дистанцию между собой и своими студентами, и, хотя он относился к нам с гораздо большим вниманием и теплотой, чем это обычно принято у преподавателей, ни о каком паритете, даже в случае Генри, не могло быть и речи. Наши занятия проходили скорее под знаком просвещенной монархии, чем демократии. Как-то раз он сказал: «Я являюсь вашим учителем, поскольку знаю больше, чем вы». В психологическом плане его манера общения была исключительно доверительной, однако внешне все протекало прохладно и деловито. Желая видеть в нас только самые привлекательные качества, Джулиан культивировал их и превозносил до такой степени, что создавалось впечатление, будто мы совершенно лишены посредственных и незавидных черт. Мне было очень приятно приспосабливаться к этому притягательному, пусть и не слишком правдивому образу, а впоследствии и сознавать, что я действительно в большей или меньшей мере приобрел черты того персонажа, которого так долго и мастерски изображал. Однако при этом я всегда отдавал себе отчет в том, что Джулиан отказывается воспринимать нас такими, какие мы есть, отказывается видеть в нас все выходящее за рамки той блестящей роли, которую он нам уготовил: et genis gratus, et corpore glabellus, et arte multiscius, et fortuna opulentus. [101] Думаю, этой избирательной слепотой, заслонявшей от него все наши личные проблемы, и объясняется тот факт, что даже сугубо житейские неурядицы Банни в его глазах выглядели исканиями смятенного духа.
