Этот латаный, этот зеленый,
Столько суток шуршавший в траве,
Он качается, ошеломленный,
На веселой твоей голове.
И на что ему звонкая слава:
В нетерпенье, в разгон, в полутьму,
Всё равно, Таганрог и Варшава,
Перестрелка в лесу, переправа
Не припомнятся больше ему.
Ты придешь, и обронишь на стуле,
Среди кепок, фуражек, папах,
И засвищут шляхетские пули,
Застрекочет пропыленный шлях.
Зашатается тропка лесная:
Из-за сумерек, из забытья,
На зеленые волны Дуная
Выбирается лодка твоя.
Вдруг качнулся, и шлем выпадает,
Только руки на крючья легли,
Низкий берег во мгле пропадает
До далекой венгерской земли.
Шлем колышется твой на просторе,
Он пройдет все дороги сполна,
Унесет его в Черное море
Через несколько суток волна.
Но под грохот, под стукот, под пули,
С сумасшедшей такой высоты,
Сразу крепкие руки рванули,
И за шлемом бросаешься ты.
Шлем нашел ты и выплыл; я знаю,
Сколько суток шуршала трава,
Как ходила потом по Дунаю
Аж до Черного моря волна.
А того и никто не приметил,
И такое совсем невдомек,
Что не снес юго-западный ветер
Перержавленный медный значок.
Что значком этим землю опутав,
Под смятенье дружебных судеб,
Доставляли с московских маршрутов
Алюминий, и волю, и хлеб.
Этот латаный, этот зеленый,
Столько суток шуршавший в траве,
Он качается, ошеломленный,
На веселой твоей голове.
Около города, около
Сбитых окрест облаков
Медь вычеканивал колокол,
Сколько дорогами цокало
Конных и пеших полков.
Тихие всплески на доньях
Вспомнить, пожалуй, невмочь,
Сабли в тяжелых ладонях,
Синей попоной на конях
Хвастала рыжая ночь.
Дален, бесследен и темен,
Галькой ссыпается шлях,
Пар от казачьих папах
Потом и гарью пропах.
Гай да какие во мраке
Легкие тропы легли, —
Снова поют гайдамаки
Песни литовской земли.
За Тихорежицким валом
Тихо гундосят слепцы.
Песню ведут запевалы,
Будто коня под уздцы.
Небу аж самому жарко,
К страху слепцов и корчмарш,
Низкие крыши фольварка
Рубит буденновский марш.
Верны раскачке шершавой,
Властной и теплой руки,
Снова пройдут под Варшавой
С легкой, как облако, славой
Смутные эти полки.
1926
