— Судно погибло — полбеды. Подпоручик против тебя, Александр Андреевич, монахов настраивает. Монахи, никого не теснясь, послали во все места предписания, чтобы кадьякские племена съезжались в Павловскую для верноподданнической присяги. На острове шесть тысяч живет. Ежели здесь соберутся, от голода мятеж начнут. У них толмач Семен Прянишников, что на исповеди кадьякцам переводит, зловредный человек. Через него к островитянам все пошло. А главное — корысть, все бобром хотят торговать.
— Вот черные дьяволы! Свои святительские дела забросили, а в компанейские нос суют!
— Они говорят, мы–де люди казенные, нам указа здесь нет.
— Неужто они нам все порушат?
Баранов опустился на стул и долго сидел молча. На глазах его выступили скупые слезы.
— Дальше послушай, Александр Андреевич.
— Чем еще порадуешь?
— Приходили на байдаре Киселевские промышленные.
— Зачем?
— Были у монаха Германа. Говорили ему, будто в прошлом году алеутских тойонов император Павел Петрович во дворце своем принял. Они на тебя, Александр Андреевич, жаловались: ты–де американцев притесняешь. Будто не разрешаешь крестить и венчать, ну и все такое прочее. Монахи должны кадьякцам про то рассказать.
— Иеромонах Макарий у императора был?
— Того не знаю.
— Вона откуда ветер! Свой купец, Киселев, утопить хочет.
— Ежели алеуты самому императору жаловались, так худо будет?
— Всяко бывает. Однако я на господ акционеров надеюсь. Не дадут они худому быть.
Правитель знал, что Киселев не захотел входить в объединенную компанию, продолжал промышлять на свой страх и риск и всем, чем мог, вредил компании. Он знал, что иеромонах Макарий вместе с алеутами выехал на лебедевском корабле в Охотск, однако он не думал, что дело зайдет так далеко.
— Надо попам отпор дать, да чтоб неповадно было.
— Приказывай, Александр Андреевич, сделаем. Людей у тебя верных много.
Баранов прикинул и так и сяк.
— Перво–наперво надо упредить по всем селениям кадьякским, чтобы люди сюда не приезжали. Пошли передовщиков и старовояжных башковитых. Для тойонов подарки пусть возьмут, табаку побольше… Ватагу возле себя собери, вооружи, днем и ночью держи наготове. А я тем временем пронюхаю, чем здесь пахнет.
Трубка у Ивана Кускова давно потухла. Он выбил ее и спрятал в карман.
— Я пошел, Александр Андреевич.
Правитель, подумав немного, послал нарочного за подпоручиком Талиным.
Через час с шумом распахнулась дверь. Подпоручик Талин, покачиваясь от выпитой водки, остановился на пороге. Он был небольшого роста, с черной, лохматой шевелюрой, маленькими усиками и утиным носом. Ноги кривые, колесом, ходил он переваливаясь, и промышленные звали его Коляской. Голос у подпоручика был плаксивый. Он был тщеславным и глупым человеком.
— Прошу садиться, ваше благородие, — пригласил Баранов.
Подпоручик плюхнулся в подставленный стул.
— Ну–с, господин купец?
— Господин подпоручик, — вежливо сказал Баранов, — будьте добры представить мне шканечный журнал галиота «Орел» и другие потребные документы для разбора кораблекрушения.
Талин покраснел, напыжился.
— Я не обязан отчитываться перед простым мужиком. Ты купец, а купец есть не что иное, как простой мужик. Я представлю документы в адмиралтейств–коллегию.
— Вы, господин подпоручик, служащий компании, — сдержал себя Баранов. — Вы разбили галиот «Орел». На нем акционеры потеряли мехов на двадцать две тысячи рублей. Прибавьте стоимость судна с вооружением и якорями. Я вправе требовать у вас объяснения.
— Я подпоручик, а ты кто? — с издевкой отозвался Талин. — Это я могу спрашивать объяснения. Звание твое подлое, имеешь ли ты право отчеством зваться?
Правитель счел разумным закончить разговор.
— Хорошо, о ваших действиях я доложу директорам компании.
— Мне наплевать, а ты, полупочтенный, отпускай мне товары по требованию, как положено. Иначе я разломаю магазин.
— Вы злоупотребляете ромом, господин подпоручик. Вряд ли мы сможем доверить вам новое судно.
— Ты смеешь делать мне замечания, купчишка несчастный! Поплатишься за это! — Подпоручик схватился за палаш, висевший у пояса.
Баранов встал из–за стола. Несмотря на малый рост вид у него был внушительный, и подпоручик, не выпуская палаша из рук, выкатился из комнаты.
Несколько дней правитель был в неустанных заботах. В кабинете все время толпились люди. К нему приходили ветераны промышленные, десять лет разделявшие с правителем все тяготы в далекой Америке, преданные ему компанейские приказчики и верные кадьякцы.
Александр Андреевич разобрался во всем. Видимыми зачинщиками были три человека: Прянишников, подпоручик Талин и иеромонах Афанасий. Через толмача Прянишникова заговорщики знали все, что творилось не только в ближайших, но и в далеких кадьякских поселениях. Они обсуждали каждый шаг байдарщиков и промышленных и всегда находили много худого. Через толмача распускались по селениям слухи о предстоящих грозных событиях.
Тайной пружиной заговора был затворник монах Герман. Он не выходил из своей кельи даже в церковь, опасаясь мирских соблазнов. Но помыслами проникал в душу каждому. Он знал все, что творилось вокруг. В этом ему помогали кадьякцы–школьники, святые отцы, а иногда и промышленные. Деятельным помощником в тайных делах был толмач Семен Прянишников. Монах Герман обладал острым, предприимчивым умом и умел настроить отца Афанасия и Прянишникова на свой лад.
Александр Андреевич думал и о выгодах, какие мог получить затворник в случае успеха заговора. Но в голову ничего не приходило. Питался отец Герман скудно. Ел вареную рыбу, пил чай. К чаю ему давался кусочек хлеба. Большего он не требовал.
Целыми днями монах читал привезенные с собой книги и много писал. Бумагу и жир на освещение компания ему выдавала безотказно.
Старцы и чиновники вместе собрались в церкви. С ними, как всегда, толмач Семен Прянишников. Это его архимандрит Иоасаф хотел сделать белым священником. Все были взволнованы.
— Баранов душит наши постановления, — говорил грузный, с набрякшими подглазниками иеромонах Афанасий. — Он сорвал присягу императору. Его люди запретили народу съезжаться к божьему храму. Он готовит промысел за бобрами, за птицами и иным зверем. Все остается как прежде.
— Мы не намерены терпеть больше, — пропел тенорком иеродьякон Нектарий. — Почему мы должны питаться гнилой юколой? Нет ни хлеба, ни молока. Мы беднее церковной мыши… Но как полагаете вы, господа чиновники?
— Мы смотрим тако, — неуверенно ответил компанейский бухгалтер Требухов, лысый, с большими седыми бакенбардами. — Дать кадьякцам волю в промыслах, как у них исстари велось. Кому захотели, тому и промысел свой продают. В сих дальних местах обретаться, терпеть нужду и не приобрести капиталу — да быть этого не может!
— Я первый буду бобров покупать, — сказал Афанасий.
— И я, — поддержал Нектарий.
— Так, так, правильно, святые отцы, — отозвался толмач Семен Прянишников. — За три–то года, ежели по–вашему, отсель с большими капиталами можно выехать… За требы бобровыми шкурами брать: повенчал — две шкуры, похоронил — опять две шкуры.
— Кто же от бобров откажется? — вступился в разговор содержатель компанейского магазина Ипполит Березкин.
Разговоров было много. Однако никто из собравшихся не мог сказать, что надо делать, как справиться с правителем Барановым.
— Святые отцы, — раздался слабенький голос монаха Феодора, — не попросить ли нам совета отца Германа?
— И то правда, тебе, отец Афанасий, идти. Пусть советует, а мы здесь подождем.
Отец Афанасий, подобрав затрепанный подол рясы, перешел двор и постучался в маленькую, как курятник, избушку.
Дверь открыл сам отец Герман. В комнате было смрадно. В плошке с китовым жиром чадил фитиль. У Афанасия с непривычки сперло в груди.
— Посоветоваться хочу, отец Герман.
— Говори. — Заметив любопытный взгляд Афанасия, затворник накрыл Евангелием лежавшую перед ним исписанную угловатыми буквами бумагу.
