Из тупика - Пикуль Валентин Саввич

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221

Ядвига поднялась, нащупывая ногой туфельку.

- Аркашка, - сказала спокойно, - тогда я... одна.

Небольсин вдруг заплакал, присаживаясь у печки, у родимой печки из ржавого железа, которая гудела ему трубой - неистово.

- Ты меня никогда не любила, - сказал он.

Наступил день разлуки. Дым из трубы парохода, грохот сходней, легкая качка. И косо улетают прочь от берега чайки. Ядвига плакала, а он гладил своей ладонью ее теплый затылок, вдруг ставший таким родным и жалким. Что он мог поделать? "Может, и правда сбежать по сходне навстречу ветру опасных странствий по чужбине?.."

С трудом он успокоил себя.

- Понимаешь, - сказал, глядя на пароход, сверкающий огнями, - есть две теории для спасения. Приверженцы первой утверждают, что лучше спасаться на шлюпках. А другие говорят: нет, вернее оставаться на корабле, чтобы спасать сам корабль. Так вот, моя дорогая, я предпочитаю остаться на корабле.

Она подняла к нему заплаканное прекрасное лицо:

- Но корабль-то... тонет, тонет! Пойми ты это...

- Он накренился. Ничего, откачаем! Он выпрямится.

Мимо них проследовала семья: педагог в фуражке министерства просвещения, его супруга и три девочки, держащие одна другую за озябшие руки. На лицах детей светился испуг перед высоким кораблем, который навсегда увезет их в дальние страны.

- Вот и мы, - сказал чиновник, тоже испуганный, как ребенок, и вытер слезу. - Жаль, - добавил. - Все равно жаль... Ах, если бы не жена!

"Урожденная фон Гартинг", - мысленно досказал за него Небольсин.

А вот и она сама.

- Прощайте! - кивнула сухо.

И пароход взревел...

Небольсин в отчаянии стиснул в своих ладонях руки Ядвиги.

- Я не имею права просить, - заговорил быстро, - чтобы ты осталась. Но я слишком свыкся с мыслью, что все пройдет и где-то, в каком-то волшебном мире, мы снова встретимся... Прошу! Умоляю! Договоримся так: когда в России жизнь наладится (а я верю в это), я вызову тебя из Вильно... Ты приедешь ко мне?

Улыбка сквозь слезы.

- Конечно... - И попросила: - Поцелуй меня...

Замерла на трапе. И повернулась к нему.

- Я так несчастна, - сказала она.

- Я тоже, - ответил он. - Прощай, прощай...

Медленный разворот корабля на рейде. Большой красный крест на боргу парохода, чтобы немецкие подлодки его не трогали: груз живой и беззащитный - дети, женщины (военных лет). Ядвига, такая маленькая с берега, еще стоит в толпе. Все машет ему...

"Прекрасная моя! Прощай, прощай..." Неужели эта страница его жизни уже перевернута?!

* * *

А в вагоне Дуняшка собирала свое барахло, мрачно вязала его в неряшливый узел.

- Покидаю вас на веки вецные. Потому как за мной ныне оцень вазные господа ухазывают... не цета вам! Комиссары будут!

Небольсин пинками докатил узел до тамбура.

- Проваливай, - сказал со злостью. - Тебе ли дано скрасить одиночество?

И вдруг стало легко-легко. До глубокой ночи топил свою печку, пил вино, пел и плакал. Ему было хорошо. Даже очень хорошо.

Умом Россию не понять,

Аршином общим не измерить,

У ней особенная стать

В Россию можно только верить.

Глава восьмая

Когда они прибыли, эти люди, мир не перевернулся, но заметно посуровел. Таких на Мурмане еще не видели, хотя о них уже ходили легенды. Комлевский отряд ВЧК всю ночь топал по Мурманску, отыскивая себе крышу для ночлега. Но все бараки и вагоны были заняты, и рассвет застал чекистов серых, небритых, плохо и бедно одетых - на улицах города.

Британский солдат в добротной русской бекеше охранял склад, где горкой стояли на снегу банки с корнбифом и серебристые цилиндры французской солонины. Англичанин огляделся по сторонам.

- Хэлло, рашен... - тихо позвал он Комлева и вдруг стал ловко метать в руки чекистов тяжелые разноцветные банки.

- Садись, где стоишь, - скомандовал Комлев и ножом вспорол банку: розовая ветчина, прослоенная пергаментом, - просто не верилось после голодного Петрограда...

Сидя на снегу, красноармейцы штыками и пальцами ковыряли британский корнбиф. Иным попались бычьи языки, загарнированные шотландской морской капустой. Впрочем, им было сейчас глубоко безразлично, как это называется.

Над Кольским заливом всходило негреющее солнце; из высоких труб крейсеров "Кокрен" и "Глория" вертикально врезался в небо черный дым. Наступал день, заревели сирены, и в Семеновой бухте задвигались по рельсам подъемные краны, что-то выхватывая на берег из корабельных трюмов.

Звегинцев пригласил Комлева в управление обороной Мурманского района. Вот он сел перед ним, усталый пожилой человек, сложил на коленях грубые руки слесаря, на которых ногти - словно тупые отвертки.

Звегинцев сказал Комлеву так:

- Вкратце позволю себе объяснить положение. Старые погранвойска разбежались. В наличии у нас всего сто человек. К югу от Кандалакши уже создан отряд Красной гвардии. Возникает новый фронт в стране, ибо белофинны идут на Кемь. На Кемь и на печенгские монастыри. Это - здесь, севернее, совсем под боком у нас. Из Архангельска уже вышел ледокол с отрядом вооруженных портовиков. Нас поддержит союзный десант. В этом краю я воинский начальник и прошу сдать свой отряд под мое командование.

С мокрых, вдрызг разбитых сапог Комлева натекла грязная лужица. Он размазал ее ногами по полу и устало вздохнул:

- Генерал, надо же иметь голову... Мой отряд создан из рабочих ребят. Присланы мы сюда для охраны дороги и для борьбы с контрреволюцией. Я вам, генерал, сдам свой отряд, и... вы, что ли, станете с контрреволюцией бороться?

Но Звегинцева теперь не так-то легко было смутить, и он хмыкнул в ответ.

- Контрреволюция? - переспросил. - Но ее здесь, слава богу, нет. Контрразведка, созданная на Мурмане для борьбы со шпионами, еще при господине Керенском расправилась с монархистами невзирая на лица. С революционной принципиальностью был удален и, главный начальник на Мурмане, каперанг Коротков.

- А коли так, - ответил Комлев, - то не мешало бы и вас, генерал, попросить с Мурмана! Мне свой отряд сдавать некому. Отчет в своих действиях я буду давать не вам. Не вам, а революции.

Звегинцев, не вставая, щелкнул под столом каблуками:

- Печально... Таким образом, я не включаю ваш отряд в состав мурманской обороны. И следовательно, на основании вышесказанного с довольствия ваш отряд механически снимается. Вот так.

- Вот и спасибо, генерал! Открыли мне глаза. Но я не совсем понимаю: как же вы меня и мой советский отряд можете снять с советского же довольствия?

- А я и снимать не стану. Ибо никакого советского довольствия здесь, на Мурмане, никогда не было. Здесь только союзное...

Союзники не стали долго ждать, и с утра пораньше полковник Торнхилл переслал Комлеву послание: "Адмирал приказал мне Вам напомнить, что он советует Вам, в случае возникших недоразумений, действовать терпеливо и ни в коем случае не прибегать к оружию и насилию, что может вызвать лишь беспорядки и анархию, совершенно недопустимые в местных условиях..."

Тяжело волоча ноги через сугробы, Комлев дошагал до телеграфа. Письмо полковника Торнхилла он нес в руке. Возле крыльца телеграфа вспомнил о нем, порвал в клочки и шагнул внутрь помещения.

- Телеграмма, - сказал. - По дистанции... до Званки!

- Телеграф занят, - ответил чиновник.

Комлев надрывно вздохнул. Жесткие пальцы раздернули кобуру. Длинное дуло маузера влезло в кабину саботажника.

- Я не спал всю ночь, - сказал Комлев. - Поверь, у меня нет сил, чтобы тебя уговаривать. Крути по дистанции до Званки!

По дистанции до Званки проворачивались катушки аппаратов, и вот первая лента - суровая:

- НИКАКИХ РАСПОРЯЖЕНИЙ ЗПТ ИСХОДЯЩИХ НЕПОСРЕДСТВЕННО ОТ ЗВЕГИНЦЕВА ЗПТ ПО КОМАНДАМ ОХРАНЫ И ДОБРОВОЛЬЧЕСКИМ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫМ ОТРЯДАМ НЕ ИСПОЛНЯТЬ ТЧК КОМЛЕВ ТЧК

До позднего вечера он размешал свой отряд по Мурманску. В барак пяток человек сунет, в вагон - полвзвода кое-как запихает. Плохо! Но под открытым небом еще хуже.

Ознакомительная версия. Доступно 45 страниц из 221