Выбор (СИ) - Гончарова Галина Дмитриевна

Глава 2

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Заболоцкой.

Море кругом черное, тихое, спокойное. И в нем огонь горит.

Черный, яростный.

И я к нему тянусь. Понимаю, что так надобно.

И еще кое-что понимаю, такое, что подумать страшно…

А ведь это со мной и случилось!

Вспоминаю сейчас свою жизнь черную, страшную… все так и было, видимо! Покамест дома я жила, я мечтала о чем-то. И в Бориса влюбилась безудержно, и ровно крылья у меня за спиной развернулись.

А потом что?

А потом, видимо, на отборе меня и испортили. Легко то сделать было, не ожидала я зла.

Кто?

Узнаю — не помилую!

Потому и прожила я, ровно в мешке каменном, потому и не боролась, не тянулась никуда… ежели сейчас здраво подумать — в монастыре я только и опамятовала!

Кому скажи — ребеночка скинула, другая бы от горя с ума сошла, а даже не заплакала. Ровно и не со мной то было! А ведь хотела я маленького. Пусть не от Федора бы хотела, но то мое дитя было, моя в нем кровь… казалось,после смерти Бореньки должна я хоть к ребеночку прикипеть — и того не случилось! Ровно не со мной все это было.

И ни слезинки, ни сожаления.

Ничего.

Федор — тот горевал, от меня отдаляться начал. А может, потому и начал? Не из-за ребенка, а когда моя сила его тянула, ко мне звала, он ко мне и шел, ровно привязанный? А ее-то из меня и высасывали, вместе с ребеночком последние силы и ушли? Может, самый огрызочек и остался… эх, не знаю я точнее. Поглядеть бы на его девку лембергскую, что в той такого было, почему Федор после меня к ней прикипел?

Может, и ее Жива-матушка силой одарила, просто не знала несчастная, как применять ее, ровно как и я была? Курица глупая, несведущая!

Могло и такое быть, только ее испортить некому было, ни Маринки рядом не было, ни свекровушки, будь она неладна. Вот и прожила она с Федором малым не десять лет?

Могла.

А я в монастыре была. Первое время, ровно неживая, кукла деревянная, ничего не видела, не слышала, разве что руками перебирала, кружева плела, а вот потом?

Потом… монастырь же! Земля намоленная, земля древняя. Те монастыри издревле на наших местах силы ставить старались, там, где старые капища были, куда люди шли, беды свои несли… мой монастырь из тех же самых? Мог и он на древнем месте стоять, не задумывалась я о том, ровно мертвая была.

Там я и отходить начала, наново силой напитываться.

Сама ли восстанавливалась?

Колдун ли умер, который из меня силу тянул? Монастырь ли помог?

Первое-то время я через силу жила, похудела, подурнела, ровно щепка стала. Потом решила по хозяйству помогать, книги переписывать стала, языки учить начала — легко они мне дались.

А потом уж, с Вереей — тогда полыхнуло, наново дар во мне загорелся…

Чует сердце, когда б и Михайла, и Федор… и сразу, или там, через год после моего заточения в монастырь пришли, ничего б во мне не вспыхнуло. Хоть насилуй, хоть пытай, хоть через колено ломай. На костер взошла бы, как во сне дурном.

А в ту ночь…

Самую черную, самую страшную ночь моей жизни, и Михайла постарался, и Верея все мне отдала, лишь бы получилось, лишь бы я смогла!

Вот, черный огонь и загорелся во мне, полыхнул, обжег, родным стал.

И погасить его я никому уже не позволю.

Дотягиваюсь до огня, но не хватаю его рукой, а впитываю в себя, всем телом, душой, сердцем… сгорю до пепла?

А мифические звери финиксы из пепла и воскресают! И я сделаю!

Ужо погодите вы у меня все! До каждого колдуна доберусь, до каждой ведьмы! И горло вырву!

Михайла ни о чем плохом и думать не думал. Наоборот — о хорошем.

Коня б ему купить, да такого, чтобы на нем не стыдно показаться было, чтобы Михайла и справиться с ним мог, и смотрелся на нем хорошо, и сбрую бы к нему.

Да хороший конь — он и стоит дорого, и содержать его надобно не абы где, не в царскую ж конюшню ставить, и кормить, опять же, и лелеять, и холить, и конюхам платить…

С другой стороны — едешь куда с царевичем, понятно, не оставят тебя, дадут какую лошаденку, но каждый же раз неудобно так. И какая еще лошадь будет, и какое седло, и нрав у каждой скотины свой, и скорость, и чужое, опять же, приноравливайся каждый раз. Неудобно получается.

Но и с конем своим мороки много, и дел сразу прибавится, и когда уехать придется, с ним что сделаешь? Удастся ли забрать? Не то получится, что и деньги зря потрачены, а ему каждая копейка пригодится, когда они с Устей бежать будут. С другой стороны, на своем-то коне бежать легче?

Вот и получалось, что и так бы хорошо, и этак сразу не выберешь.

Чернавку, которая к нему скользнула, он и не заметил, сразу-то. Прошло то время, когда он каждой дурехе улыбался да кланялся. И хорошо, что прошло.

— Чего тебе надобно, девица?

— Ты ли Михайла Ижорский?

— Я.

— Со мной пойдем.

— Куда? Зачем?

— То тебе надобно. Идем.

Михайла задумался на секунду, даже кистень поправил в кармане… ну да ладно! Не в палатах же его убивать будут? Мало ли, кто девку эту послал? Вон, от боярина Раенского уже польза великая пришла, от патриарха, может, и еще кто ему денег дать пожелает?

И пошел себе.

Вот чего не ожидал он, так это царицу. Полуобнаженную, в рубашке прозрачной, на кровати роскошной лежащую… чернавка вон выскользнула, дверь прикрыла.

Марина улыбнулась, парня к себе поманила, рубашка роскошная с плеча соскользнула, кожу белую приоткрыла.

— Иди ко мне, Мишенька. Иди сюда…

Илье-то хватило бы, чтобы на кровать упасть и красавицу в объятия сгрести. А Михайла нет, Михайла не дрогнул, то ли покрепче он оказался, то ли в Устинью влюблен был по уши, а только мысли у него в голове резвыми соколами полетели.

Царица сие.

С ней в постели оказаться — измена. Государево Слово и Дело!

Казнь мучительная…

А что дознаются — так это точно. Рано ли, поздно ли… вот ведь дурища, так-то от мужа бегать…

Отказывать?

Со свету сживет, тварь мстительная… надо, чтобы сама отказывалась от него!

А в следующий миг Михайла на пол и упал.

Марина аж икнула от неожиданности. И еще раз, посильнее. Всякую реакцию на свою красоту она видывала, и столбами стояли, и глазами хлопали, и к ногам ее падали… но не бились, ровно припадочные, пену изо рта не пускали, глаз не закатывали… вот такое в новинку ей оказалось.

А Михайла от души старался, рук-ног не жалел, колотил по полу. Случалось ему и такое устраивать. Не настоящий припадок, конечно, но разыграть падучую, пока сообщники под шумок мошны на базаре посрезают — запросто. Еще в четырнадцать лет научился тому смышлёный мальчишка.

Пена изо рта шла, сначала белая, потом кровью окрашенная, Михайла щеку изнутри прикусил… кашу-то маслом не испортишь! Пусть посмотрит, пусть уверится, порадуется, полюбуется, да решит, что не подходит он для постели. Каково — когда на красивой женщине, да в интересный момент так-то и прихватит? То-то же, никому такое не понравится!

Марина с кровати вскочила, в ладоши хлопнула — чернавка влетела.

— Разберись с ним, дурища!

Царица рыкнула, да и вышла, а чернавка принялась Михайлу в чувство приводить. Водой полила, вином отпоила, молчать предупредила…

Михайла и сам молчал бы, не дурак ведь. Но так-то оно еще надежнее.

Нашли дурака, с таким связываться!

И…

Красивая царица, конечно. А только и у красивой бабы, и у страшной промеж ног одно и то же. А жизнь за ту красоту рисковать…

Иди ты… к мужу под бочок! Или еще к кому!

Тьфу, дура!

— Готово все, государь.

Боярин Раенский честь честью список протянул, государь его глазами пробежал. Пару имен вычеркнул.

— Не надобно.

— Как скажешь, государь.

Платон Митрофанович и спорить не стал. Все одно, список для виду только. Ежели Федору так Устинью хочется, ее он и выберет. Но для приличия хоть вид сделать надобно.