Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85

— Если бы от этих денег еще польза была… представляешь, я попросила у Лихо денег… всего-то двести злотней. А он не дал! Говорит, что мы и без того много тратим.

Зачем Евдокия это слушает? Неужели и вправду надеется услышать нечто для себя новое.

— Но я же должна хорошо выглядеть! — Августа едва не кричала, но вовремя спохватилась: высокородные панночки следят за своей речью, которой надлежит быть тихой и плавной. — Ты же понимаешь, Славочка, каково ныне молодой бедной женщине…

Евдокия фыркнула.

Не были они бедными, несмотря на все долги князя Вевельского, на проданные картины, на исчезнувшие в ломбардах статуэтки… на фамильные драгоценности, которые пришлось-таки выкупать, хотя Евдокия с гораздо большей охотой оставила бы их в закладе. Куда ей надевать тот сапфировый гарнитур, который якобы ей принадлежит, да только от той принадлежности слова одни.

— Тише, дорогая. — Богуслава улыбалась.

Евдокия не видела ее лица, но точно знала — улыбается ласковой правильной улыбкой, именно такой, какая и должна быть у родовитой панны.

— Все еще наладится…

— Как?! — Это хотела знать не только Августа. — Мы же пробовали…

— Вы поспешили… погодите…

— Год ведь…

— Год — это слишком мало… и в то же время много… ты права. Целый год прошел, а она еще не объявила о том, что ждет наследника…

— Она старая…

— И хорошо. Для вас, мои дорогие. Княгиня Вевельская не может быть бесплодной… если она желает оставаться княгиней.

Вот уж чего Евдокия точно не желала. Но разве ж у нее был выбор?

Был. Отказаться.

Он ведь забрал перстень, и… и не следовало принимать его.

Любовь?

Любовь — это хорошо… но не получится ли так, что ее будет недостаточно?

Нет, она не сомневается в Лихо… пока не сомневается? Или, если все-таки думает о том, что однажды он попросит развода, сомневается?

Это дом… или не дом, но люди, в нем обитающие… сестры Лихослава… и отец, который до Евдокии не снисходит, и всякий раз, встречая ее, кривится, будто бы сам вид Евдокии доставляет ему невыразимые мучения.

— Поэтому и говорю я, дорогие мои, что надо немного подождать… ни один мужчина не потерпит рядом с собой бесплодную жену…

— А если вдруг?

Робкое сомнение, которое отзывается злой исковерканной радостью. Действительно, а если вдруг боги окажутся столь милостивы… если вдруг не так уж Евдокия и стара… она ведь ходила к медикусу… поздний визит, маска… пусть и говорят, что медикусы хранят свои тайны, но под маской Евдокии спокойней. И он уверил, будто бы все с нею в порядке.

И в тридцать рожают. И в сорок… и если так, то… то до сорока она сама с ума сойдет.

— Хватит уже о ней. — Бержана произнесла это с немалым раздражением, точно эти разговоры о Евдокии вновь обделяли ее.

В чем? В восхищении ее рукоделием? О да, вышивала она чудесно что гладью, что крестом, что бисером… пыталась, помнится, и волосом, как святая ее покровительница, создавшая из собственных волос гобелен чудотворный с образом Иржены-утешительницы…

Правда, свои тяжелые косы Бержана не захотела остригать, удовлетворилась купленными… может, оттого у нее и не вышло? Какое чудо из заемных волос?

Евдокия стянула перчатки и прижала холодные ладони к щекам. Вотан милосердный, какие у нее мысли появились. Самой от них гадко, ведь никогда-то прежде Евдокия не радовалась чужим неудачам, а тут… будто отравили, только не тело, а душу.

Нет, хватит с нее… Хватит… Она уже совсем решилась уйти, когда…

Звук?

Стон… или крик… такой жалобный…

— Вы слышали?

— Это всего лишь птица, — с уверенностью заявила Богуслава.

Птица?

Евдокии случалось слышать и густой бас болотной выпи, и жалобное мяуканье сойки, и разноголосицу пересмешников, которые спешили похвастать друг перед другом чужими крадеными голосами, но вот такой…

Плач. И снова.

— Птица. — Богуслава повторила это жестче, точно не желала допустить и тени сомнения.

Евдокия же наклонилась.

Не темно, луна благо полная, яркая. И висит над самым садом. Но в желтоватом неровном свете ее сам этот сад выглядит престранно.

Чернота газонов.

Стены кустарников.

Уродливые, перекрученные какие-то дерева в драных листвяных нарядах.

И человек.

Он медленно шел по дорожке, которая гляделась белой, будто бы мукой посыпанной. И сам этот человек…

…Лихо надел белый парадный китель.

Он? Окликнуть?

Но куда идет… от дома… и походка такая… пьяная словно. То и дело останавливается, руки вскидывает к голове, но, прикоснувшись, опускает. Или нет, сами они падают безвольно, точно у человека нет сил совладать с их тяжестью.

И все-таки, кто это… не Лихо… Похож, и только. И то стоит присмотреться, как сходство это призрачное растает. Просто человек… человек, которому плохо.

И Евдокия отступила от парапета. Она найдет кого-нибудь из слуг, пусть выйдут в сад… найдут и помогут… скорее всего, какой-то гость князя, из тех, что задерживаются в доме непозволительно долго, отдавая должное и самому дому, и винным его погребам.

Благо стараниями Лихо эти погреба вновь полны.

Богуслава улыбалась.

О, когда б знала она прежде, до чего тяжелое это занятие — улыбаться. Хотелось закричать. Схватить вазу. Вон ту вазу, будто бы цианьскую, но на деле — подделку из Гончарного квартала — и обрушить на голову Августе.

Или Катарине.

То-то потешно было бы… или сразу на обе? Благо девицы склонились друг к другу, шепчутся… о чем? Ясное дело, наряды обсуждают… или потенциальных женихов… или еще какую глупость, но главное, что к этой глупости следует относиться с превеликим снисхождением.

От Богуславы его ждут. Ей верят. Восхищаются. И следует признать, что это восхищение, которое порой граничило с помешательством, было ей приятно.

Хоть какая-то польза…

— У вас чудесный вкус, — польстила Бержана, перекусывая шелковую нить ножничками. — Мне тоже неимоверно больно видеть, во что превратился этот дом… а все — стараниями нашего батюшки. Вы не подумайте, я, как и полагается доброй дочери, чту его. Но почитание не туманит мой разум. Я вижу, сколь сильно он погряз в пучине порока.

Тонкие пальцы Бержаны, вялые, белые, копошились в корзинке для рукоделия, перебирая нитяные комки…

…виделись черви… тонкие разноцветные черви, которые спешили опутать эти пальцы, поймать Бержану.

— Теперь вашими стараниями этот дом возрождается… но до былого великолепия ему далеко.

Катарина поймала нить-червя. Потянула. Вытянула и привязала к стальной игле. Она действовала с хладнокровием, которое импонировало бы Богуславе, если бы нить и вправду была бы червем. Вот только к настоящим червям княжна Вевельская не прикоснется и под страхом смерти. Слишком брезглива. Горда. И забывает, что гордыня — тот же грех в глазах ее богов.

Ее ли?

Именно так, те боги давно уже перестали что-то значить для Богуславы. Когда? Прошлым летом… или уже осенью, когда вместе с последней листвой догорело и сердце ее.

Болело?

Истинно так, болело, особенно в ночной тишине, когда становилось пусто… и супруг уходил… он быстро потерял к Богуславе интерес, а быть может, никогда его не имел, желал лишь денег…

…к счастью, оказался слишком слаб, чтобы деньги забрать.

О нет, Богуслава позволяла себе щедрость и супруга баловала. Ни к чему слухи, будто бы в жизни семейной их что-то там не ладится… пусть он и ходит по девкам… а кто не ходит?

Лихослав?

Он волкодлак, а эти верные… и смешно, и горько оттого… и тогда, осенью, как раз под дожди, которые были будто бы слезы, только не Богуславины — способность плакать она утратила гораздо раньше, — ей и пришла в голову удивительная мысль, что если бы Лихослав выбрал ее…

…глядишь, любви его хватило бы, чтоб заполнить пустоту внутри Богуславы. И эта пустота не пожрала бы ее…

…впрочем, дожди закончились, а после появились морозы, и землю, и душу Богуславы прихватило ледком. Кажется, тогда-то ей и пришла в голову замечательная мысль…

Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 85