Щегол - Тартт Донна

Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 204

– Да, кое-кто умер, да.

Она моргнула.

– А ты откуда?

– А что?

– У тебя такой голос странный. Типа как у британцев – а, не. Типа как смесь Британии с Трансильванией.

Борис хохотнул:

– С Трансильванией? – спросил он, оскалив клыки. – Хочешь, укушу?

– Забавные вы ребята, – промямлила она, похлопала Бориса по макушке своим бокалом с вином и побрела прощаться с Лизой и Стюартом, которые как раз собрались уходить.

Ксандра, похоже, съела таблетку. (– А, может, и не одну, – шепнул мне на ухо Борис.) И по всем признакам уже отключалась. Борис – да, говенно было с моей стороны так поступать, но я просто не мог себя заставить – забрал ее сигарету, затушил ее, а потом помог Кортни затащить ее по лестнице в спальню, где Ксандра, оставив дверь открытой, рухнула на неразобранную кровать лицом вниз.

Я стоял в дверях, пока Борис с Кортни стаскивали с нее туфли – интересно было в кои-то веки оказаться в комнате, которую они с отцом вечно запирали. Грязные чашки и забитые пепельницы, стопки журналов “Гламур”, пышное зеленое покрывало на кровати, ноутбук, которым мне нельзя было пользоваться, велотренажер – кто бы мог подумать, что у них тут и велотренажер найдется. Туфли они сняли, но дальше решили ее не раздевать.

– Может, мне заночевать у вас? – тихонько спросила Кортни Бориса.

Борис беззастенчиво зевнул и потянулся. Рубашка у него задралась, а джинсы сползли так низко, что видно было, трусов на нем нет.

– Любезно с твоей стороны, – сказал он. – Но она, похоже, в полной отключке.

– Да мне нетрудно.

Может, я, конечно, накурился – а я накурился, – но она так вплотную к нему подошла, будто хотела с ним замутить или типа того, и это было адски смешно.

Я, должно быть, издал какой-то всхрап или смешок, потому что Кортни обернулась и засекла, как я комично жестикулирую Борису, тычу большим пальцем в дверь – пусть валит отсюда!

– Ты в порядке? – холодно осведомилась она, оглядев меня с ног до головы. Борис тоже ржал, но когда она снова к нему повернулась, успел взять себя в руки, скроил томное, озабоченное лицо, от чего мне сделалось только смешнее.

Когда все разъехались, Ксандра была в глубокой отключке – спала так крепко, что Борису пришлось вытащить из ее сумочки карманное зеркальце (сумочку мы перетрясли в поисках таблеток и налички) и подержать его у нее под носом, чтоб проверить – дышит ли. В кошельке у нее было двести двадцать девять долларов, и я взял их безо всяких угрызений совести, потому что ей остались кредитки и необналиченный чек на две тысячи двадцать пять долларов.

– Так и знал, что она не Ксандра, – сказал я, бросив Борису ее права: апельсиновое лицо, другая, пышная прическа, имя – Сандра Джей Террелл, без ограничений. – Интересно, это от чего ключи?

Борис, будто старомодный киношный врач, сидел на кровати и, держа пальцы у нее на пульсе, поднес зеркальце к свету.

– Da, da, – пробормотал он и потом добавил что-то еще, чего я не понял.

– А?

– Она в отрубе.

Он потыкал ей пальцем в плечо, а потом перегнулся через нее и заглянул в ящик тумбочки, где я торопливо разгребал разный мусор: мелочь, фишки, блески для губ, картонки под пиво, накладные ресницы, средство для снятия лака, потрепанные книжки в мягких обложках (“Как избавиться от комплекса неполноценности”), пробники духов, старые кассеты, лет на десять просроченные страховые карточки и целая куча промо-спичек из адвокатской конторы в Рино с надписью: “ОКАЗЫВАЕМ УСЛУГИ ПО ДЕЛАМ О НАРКОТИКАХ (ВСЕ ВИДЫ) И ВОЖДЕНИИ В НЕТРЕЗВОМ ВИДЕ”.

– Так, это я заберу, – сказал Борис и сунул в карман ленту презервативов. – А это что? – Он вытащил на первый взгляд самую обычную банку из-под колы, но когда он ее потряс, в ней что-то громыхнуло. – Ха! – сказал он, перебросив банку мне.

– Молодец!

Я открутил крышку – банка оказалась ненастоящей – и высыпал все ее содержимое на тумбочку.

– Ого, – сказал я, помолчав пару секунд. Так вот где Ксандра хранила свои чаевые – частично наличными, частично – в фишках. Там была еще куча разного добра, столько всего, что я поначалу все и не разглядел, но сразу заметил сережки с бриллиантами и изумрудами, те самые, которые пропали у мамы как раз перед тем, как отец сбежал.

– Ого, – повторил я, подцепив одну сережку. Эти сережки мама надевала на каждую коктейльную вечеринку, на каждый торжественный выход – сине-зеленая прозрачность камней, их порочный, полуночный блеск были такой же ее неотъемлемой частью, как цвет глаз или пряный, темный запах ее волос.

Борис хихикал. В куче денег он сразу углядел, сразу схватил цилиндрик из-под фотопленки и вскрыл его дрожащими руками. Окунул туда кончик пальца, облизал его.

– Бинго! – сказал он, натирая десны пальцем. – То-то Котку взбесится, что решила не приходить.

Я протянул ему на раскрытой ладони сережки.

– Да, мило, – отозвался он, даже не взглянув толком. Он вытрясал кучку на тумбочку. – За это пару штук можно выручить.

– Они мамины.

В Нью-Йорке отец распродал почти все ее драгоценности, даже обручальное кольцо. Однако Ксандра, как выяснилось, кое-какие украшения присвоила себе, и мне стало до странного тоскливо, когда я увидел, что она выбрала – не жемчуг и не рубиновую брошку, а дешевенькие подростковые штучки, например браслет, который мама носила в старших классах, с позвякивающими подвесками в форме подковок, пуантов и четырехлистного клевера.

Борис распрямился, пощипал ноздри, протянул мне свернутую в трубочку купюру.

– Хочешь?

– Нет.

– Давай. Лучше станет.

– Не, спасибо.

– Да тут граммов пятнадцать. А то и больше! Можем оставить немного себе, а остальное продать.

– Ты что, и его уже пробовал? – с сомнением спросил я, оглядывая распростертую на кровати Ксандру. Она, конечно, была в полнейшем нокауте, но мне все равно как-то не хотелось переговариваться через ее тело.

– Да, Котку его любит. Дорого, правда. – На минуту он как будто выключился, потом быстро-быстро заморгал. – Ух ты! Давай! – засмеялся он. – Вот, держи. Сам не знаешь, от чего отказываешься.

– У меня и без того мозги набекрень, – ответил я, шурша купюрами.

– Да, но это тебе голову на место поставит.

– Борис, я сейчас не могу удолбаться, – сказал я, засовывая в карман сережки и браслет. – Если бежать, то сейчас. До того, как сюда народ потянется.

– Какой такой народ? – скептически спросил Борис, водя туда-сюда пальцем под носом.

– Уж поверь мне, у них это все быстро. Приедет служба по опеке и все такое – я подсчитал наличку: тысяча триста двадцать один доллар с мелочью, с фишками было бы еще больше, тысяч пять, но это я, наверное, ей и оставлю. – Половина тебе, половина мне. – Я принялся делить деньги на две равные стопки. – Хватит на два билета. На последний рейс уже не успеем, но лучше выехать сейчас и поймать тачку до аэропорта.

– Прямо сейчас? Сегодня ночью?

Я перестал считать деньги и взглянул на него.

– У меня тут никого нет. Никого. Nada [46]. Я и опомниться не успею, как меня в детдом определят.

Борис мотнул головой в сторону тела на кровати – зрелище не из приятных, потому что распластавшаяся морской звездой Ксандра уж очень напоминала труп.

– А с ней как?

– Да какого хера? – взорвался я после недолгой паузы. – Нам-то что делать? Сидеть тут и ждать, пока она очнется и поймет, что мы ее обчистили?

– Ну, не знаю, – ответил Борис, с сомнением оглядывая Ксандру. – Жалко ее просто.

– Не жалей. Я ей не нужен. Она сама их и вызовет, как только поймет, что меня никуда не денешь.

– Их? Не понимаю, кто это – они?

– Борис, я несовершеннолетний. – Я чувствовал, как во мне вздымается знакомая волна паники, все происходящее, конечно, не было делом жизни и смерти, но чувствовал я себя именно так – комнаты заполняются дымом, все выходы перекрыты. – Не знаю, как у тебя на родине это все происходит, но раз у меня нет здесь ни семьи, ни друзей…