Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 103
8
Дело перешло в духовный суд.
Якуб Маркарян был собственностью шаховой. Собственность эту охраняла сила, более могущественная, чем государство, шах и его сарбазы: шариат.
Старый человек с крашеной бородой, невысокого роста, сидел в Тегеране для того, чтобы охранять шариат. Имя его было Мирза-Масси.
Ему были известны все повеления шариата, закона, под которым ходит сам шах.
Мулла-Мсех, человек с бледным жирным лицом, человек святой жизни, служивший в мечети Имам-Зумэ, был его правою рукою.
Когда Иран нищал от войны и податей, наложенных кяфиром, Мирза-Масси молчал: это было наказание Божие, наложенное на Каджаров, которые лицемерно подчинялись шариату, но действовали исподтишка по-своему. Не он воевал с кяфирами.
Когда жены Алаяр-хана перешли под русский кров, Мирза-Масси сказал: нечистые суки ищут нечистых кобелей. Обе они были кяфирками. Мирза-Масси не одобрял обычай брать женами кяфирок. Не он писал мирный договор с кяфирами.
Теперь евнух, пятнадцать лет исповедовавший ислам, убежал к кяфирам, чтоб ругаться перед безбородыми и безусыми, как он, кяфирами над исламом.
Мирза-Масси и Мулла-Мсех сидели у шаха.
Не они воевали, не они писали мирные договоры.
Но они сидели над шариатом. Дело перешло в духовный суд.
В тот же вечер шах услышал слово, которого долго не слыхал: джахат.
Он ничего не возразил. Он хотел одного: освободиться от этих дел, которым не было конца, освободиться от уплаты куруров — его хазнэ была полна, но кяфир и до нее добирался, — забыть о кяфире, уехать в Негеристан, отдохнуть, руки Таджи-Доулэт пусть успокоят его. Он был стар.
— И все же, неужели джахат?
В тот же вечер он уехал тайком в Негеристан с женою своей, своей дочерью Таджи-Доулэт, без огласки.
Да. Джахат.
В тот же вечер уехал с юным Борджисом и всеми своими людьми за город доктор Макниль — тоже отдохнуть, рассеяться немного, подышать чистым воздухом. Всего на один день.
Джахат.
Священная война.
Против кяфира в очках. Священная война города против человека.
— Запирайте завтра базар и собирайтесь в мечетях! Там вы услышите наше слово!
9
Самсон пообедал, отер рукавом усы, пригладил бороду и послал за Борщовым.
Борщов, хлипкий, с бегающими глазами, прибежал тотчас. Они заперлись.
— Вот что, — сказал Самсон тихо, — людей завтра начинай готовить. Послезавтра выступаем. Без шуму. Понял?
— Понял, — сказал Борщов и качнул головой.
— Мы в Мазендеран теперь пойдем. Там леса хорошие. Палатки все как есть захватить. Довольство перевел уже.
— Есть уже дестхат? — жадно и с пониманием спросил Борщов.
— Черта им дестхат, — сказал Самсон и выругался. — Ихним не дадимся, сарбазов на печку пошлем. Мало штыка, так дадим приклада. Нету никакого дестхату, дело нерешенное, только вечером дело решится.
Дестхат о выдаче Самсона с его батальоном лежал уже у Грибоедова, и Самсон знал об этом.
— Ты до вечера ничего людям не говори, — сказал Самсон, — слышь, Семен.
— Я что ж, я ничего, куда ты, Самсон Яковлич, туда я. Вместе воевали, вместе по уговору и лягем.
— Вот.
Самсон подумал.
— Ты, Семен, на меня не обижайся. Я знаю, что у тебя обида на меня.
Борщов развел руками.
— Мало чего бывало, так все не упомнишь.
— Я эту гниду к чертовой матери услал. Пусть чешется об забор.
Самсон говорил о Скрыплеве, которому Борщов завидовал. Борщов встал.
— Военное дело. Обижаться нам не приходится.
Вечером Самсон опять послал за Борщовым.
— Никому, Семен, не говорил?
— Как ты сказал, Самсон Яковлич. Только видно, что знают.
— Ну так вот, никаких приготовлений не делай. Никуда мы пока что не выступаем.
— Что так?
— Не будет дестхату. Вот и все. Только вот что: здесь шум, может, будет.
Борщов смотрел внимательно.
— Так людям не баловаться.
— Как скажешь, все одно, — сказал уклончиво Борщов.
— А я говорю: не баловаться, — сказал Самсон и вдруг побагровел. — Из казармы никого не выпускать. Слышь, Семен? Все отвечать будут. Запереть казармы.
Он заходил по комнате, топча сапогами ковры.
И давно уже не было Борщова в комнате, а Самсон все ходил по коврам кривыми кавалерийскими ногами в смазных сапогах, как баржа по мелководью.
Потом он остановился, спокойно набил трубку, задымил и снова стал ходить.
Раз в нерешительности он посмотрел на дверь и сунулся было в нее.
Потом махнул рукой, сел и уставился на стену, на ковер с развешанным оружием. Посмотрел на кривой ятаган, который ему подарил в прошлом году Хосров-хан, и на свои кривые ноги.
— Ну и что? — спросил он негромко. — Тебе какое дело? Ништо.
И нижняя губа отвисла у него, как в обиде.
10
В этот день Мирза-Масси говорил народу.
В этот день Мулла-Мсех говорил народу в мечети Имам-Зумэ.
В этот день спор шел между городом и человеком, мирным трактатом и шариатом, Персией и Европой, Англией и Россией.
В этот день привезли наконец в русскую миссию подарки шаху, сильно запоздавшие. Ящики выгружались на дворе.
Вечером метнулся тенью к русскому посольству человек. Спокойны были улицы, лежащие близ русского посольства.
Человека привели к Вазир-Мухтару.
Он был бледен, и глаза его блуждали.
— Ваше превосходительство, — сказал он трясущимися губами, — я прихожу от имени Манучехр-хана. Мулла-Мсех и Мирза-Масси говорят сегодня народу. Они объявили джахат.
Грибоедов закрыл глаза. Он стоял спокойно, только глаза его были закрыты.
— Ваше превосходительство, — лепетал человек, — ваше превосходительство, отдайте, пока не поздно, Мирзу-Якуба.
Грибоедов молчал.
— Или пусть сегодня вечером Мирза-Якуб пройдет тайно в мечеть Шах-Абдул-Азима, ваше превосходительство, это два шага, только через ров перейти. В мечети его никто не тронет, ваше превосходительство.
У человека были слезы на глазах, и он трясся.
— Если кто-нибудь, а особенно русский подданный, — медленно и чужим голосом сказал слова закона Грибоедов, — приходит под русское знамя и находится под его покровительством, — я не могу его выгнать из посольского дома. Но если Якуб сам захочет уйти, я мешать не буду. Прощайте, господин Меликьянц.
Человек неверными шажками, запинаясь, скатился с лестницы, и Грибоедов послал через десять минут Сашку с запиской к евнуху.
Сашка вернулся и доложил:
— Господин главный евнух просили передать, что если ваше превосходительство захотят, так они завсегда рады исполнить, но только сами не согласны.
— Спасибо, Саша, — сказал Грибоедов, — спасибо, Сашенька, ты верно передал.
— А господин Меликьянц прямо не в себе приходили, — прибавил Сашка, довольный.
— А теперь позови сюда, голубчик, Мальцова Иван Сергеича.
— Будьте добры, Иван Сергеич, — сказал Грибоедов Мальцову холодно, — написать ноту. Изложите все мои поступки со сносками на статьи. От самого приезда в Иран. Выражения допустите сильные, но титулы все сохраните. Закончите примерно так: нижеподписавшийся убедился, что российские подданные не безопасны здесь, и испрашивает позволения у своего государя удалиться в Россию, или лучше — в российские пределы. Всемилостивейшего, разумеется.
Мальцов встревожился.
— Есть какие-нибудь известия?
— Нет, — сказал Грибоедов.
— Сегодня же составить?
— Лучше сегодня. Простите, что обеспокоил.
Когда Мальцов ушел, Грибоедов взял листок и начал изображать:
aol, otirsanatvfe e'asfrmr.
По двойной цифири листок означал:
Nos affaires vont tres mal. [90]
Кому писал это Александр Сергеевич? Он положил листок к бумагам на столе, не дописав его. Выдвинул ящик, пересчитал деньги. Оставалось немного, расходы были большие. Он становился скуповат.
